– Надо ускорить отправку нашей делегации в Контрольную Комиссию, которая должна решительно потребовать от союзников ареста всех членов правительства Деница, немецких генералов и офицеров.
Такой решительный демарш Сталина чуть не вернул Черчилля в то состояние психологического шока от действий советских армий, в котором он пребывал три месяца назад, когда эти армии, армии "московитов", за три с половиной недели взяли неприступную крепость Берлин. Советские маршалы чувствовали себя не гостями в Германии, а победителями, ответственными за ее разоружение, за ее немилитаристское будущее. И только с этих позиций они говорили с союзниками в тех органах, что создавались для управления разгромленной страной.
Часть 4
Советские женщины на продажу – отголоски немецкой оккупации в конце ХХ века
"Мы несем веселье в ледяную пустыню"
После бездарных событий августа 1991 года, похожих на путч, как пробки из шампанских бутылок разлетелись союзные республики, отшатнувшись от центра. Везде полезли предприимчивые люди из интеллигентского сословия и зараженной элиты, делая себе состояние на богатстве бывшего Союза. Народ нищал, а богатеи шли в рост.
Чувствительнее всех страдали девушки и женщины. Телеэкран манил прелестями рынка и ослепительной жизнью, а реальность лишала работы, заработка и нормальной жизни. И криво ухмыляясь, разворачивала к ремеслу, от которого столетиями бежали женщины – к проституции, загоняла в нее с неумолимой жестокостью свалившегося рынка. В Европу из республик поверженной "империи" хлынул живой товар для успокоения европейских сытых членов. Уже томились и Азия и Ближний Восток, предвкушая появление бывших советских гражданок. Среди них были внучки тех бабушек, которые уже однажды вынуждены были зарабатывать на хлеб своим телом во времена гитлеровского нашествия. Кто по нужде, а кто по охоте.
К вопросу сексуального обслуживания войск на оккупированной территории Советского Союза немецкие власти отнеслись серьезно, впрочем, как и ко всему, за что брались. В крупных городах российского Юга и Крыма, Украины и Белоруссии оккупационная власть возобновила работу ресторанов и кинотеатров, открыла казино, варьете и публичные дома. Там развлекались немцы, туда они приходили выпить и поесть, посмотреть представление, спеть свои песни и пощупать русских, украинских, или белорусских женщин, и закончить отдых в одной постели с кем-нибудь из них.
Немецкие офицеры из оккупационных частей и карательных подразделений выбирали себе наложниц из местных женщин. И здесь не было особых проблем. Эти женщины хотели просто выжить, примирившись хоть с чертом, хоть с дьяволом. От этой неуютной, голодной, пересыпанной доносами, облавами, расстрелами жизни хотелось бежать. Но бежать было некуда. И когда предлагали, молодые и незамужние отправлялись в услужение к немцам.
В Краснодарском крае в 1943 году зверствовала зондеркоманда СС 10-а, начальником которой был оберштурмбаннфюрер Курт Кристман. В наложницах у него была некая Тамара из местных краснодарских, не обделенная красотой брюнетка. Потом она за сожительство с карателем отсидела в советском лагере. В 1962 году ее разговорил писатель Лев Гинзбург. Ему она изливала душу о поломанной жизни и о жизни с Кристманом.
"Каждый вечер он приходил ко мне, я женщина, мне об этом рассказывать неловко, но слушайте. Придет он ко мне, прижмется, притулится, а когда дело доходит до основного – раздевайся догола (это у них принято), обцелует, обмилует, а потом ни то ни се… Он, конечно, свое удовольствие делал, но по-скотски, не так, как люди… Женщина остается женщиной, и мне порой становилось обидно: никогда у него не было никакого угощения, чтоб выпить или сладости. Видимо, из жадности, я не знаю… Не было, чтоб он спросил хоть на ломаном языке или на мигах: "Как у тебя, Тома, что?"… Я была его наложницей, и он никогда не интересовался моим настроением, отношением, – раз сказал, значит, надо идти…
Мне сейчас факты конкретных зверств над мирным населением перечислить трудно, потому что на операции я с ними не ездила, а вот возвращение их с операций, особенно из деревень, мне из окна приходилось наблюдать неоднократно. Въезжают во двор машины, все они высыпают, грязные, усталые. Тот тянет гуску, тот – курку, тот – какой-то мешок. Оружие на них на всех. Пух они обдирали с живого гуся, укладывали в конверт и посылали в Германию. Я никогда раньше не слыхала, чтоб с живого гуся пух обдирали, и возмущалась: как можно? Отправляли в Германию сало, суровое полотно выбеленное, трикотаж – целые свертки…".
В Таганроге немцы открыли для себя театр-варьете. "Бюнте бюне" назывался, "Пестрая сцена". Примой там была певица, которую до войны хорошо знали на курортах Сочи, Гагр и Кисловодска. Хорошо у нее получалась популярная тогда песня "Чайка смело пролетела над седой волной…". Когда пришли немцы, она недолго мыкалась без работы. Те, кто уже сотрудничал с ними, рекомендовали ее по прямой специальности в открывшийся театр. Делами там заправлял некто Леберт, импресарио, связанный с СД (службой безопасности). Он и репертуар определял, и персонал подбирал. Женский персонал подбирал такой, чтобы всегда был готов разделить ложе с важными персонами из партера. Здесь сводником тот же Леберт выступал. Самыми завзятыми "театралами" там тогда были Зепп Дитрих, командир танковой дивизии СС "Адольф Гитлер", начальник гарнизона генерал Рекнагель, начальник гестапо штурмбаннфюрер Брандт. Леберт заботился о разнообразии женщин в их постелях, а доктор Рупп гарантировал чистоту их гениталий.
Так она и служила в этом заведении. А когда вал советского наступления докатился до Таганрога, любимый доктор Рупп вывез ее в Германию, порекомендовал в театр в Кельне. Когда война кончилась, вернулась в Таганрог и скромно работала в строительном тресте. У нее тоже были свои воспоминания.
"В театре служил тогда всякий народ, я по сравнению с ними была величина. Профессиональных артистов не осталось, шли безголосые девчонки, мелкие актеришки – лишь бы уцелеть, прокормиться. Работникам искусств давались кое-какие привилегии. В продовольственном смысле нас приравняли к полицаям, то есть мы получали триста граммов хлеба вместо ста пятидесяти и котелок супа. Но, конечно, главная радость была – банкеты. Как только премьера или приезд высшего начальства – сразу же банкет. Присутствуют генерал Рекнагель, начальник гестапо Брандт, все их командование. На столах – вино, деревянные тарелочки в виде дубовых листьев с сырами, колбасами, с сырым мясом. Ну, тут уж никто из нас не терялся: крали бутылки с коньяком, бутерброды, печенье, потом выменивали на базаре. В городе тогда ничего не продавалось за деньги, все меняли.
Я участвовала во всех спектаклях. В "Бомбах и гранатах" меня и девчонок одели в немецкую форму, мы пели их солдатскую песню "Лили Марлен", но в основном репертуар был чисто любовного содержания. Немцы очень любят песни про любовь, тирольские песенки и еще "Мамахен, шенк мир айн пфердхен", то есть "Мамочка, подари мне лошадку"…
Я пользовалась большим успехом, была красива… мое особое положение в театре, мой успех избавляли меня от многих неприятностей… Голой я никогда не выступала, отказывалась наотрез, даже в "Рождении Венеры", где я исполняла главную роль. Этот спектакль готовили специально для Зеппа Дитриха… Зепп приезжал всегда с целой сворой эсэсовцев – все в черных мундирах, проходил за кулисы, шлепал девчонок по мягкому месту и обязательно после спектакля увозил кого-нибудь к себе…".
Через тринадцать лет после войны она неожиданно получила письмо из Западной Германии, от доктора Руппа. Письмо пришло в Таганрог, и почта разыскала ее улицу и дом. Скорее с ведома местного отделения безопасности. С волнением, со страхом вскрывала конверт.
"Meine liebe, liebe Lapitschka! (Моя любимая, любимая лапочка!) Сегодня увидел тебя во сне и сразу же вспомнил и тебя, и наш Таганрог, и милый наш театр. Господи, как далеко ушло то золотое время, когда мы все были молоды, веселы и полны надежд! Где-то сейчас генерал Рекнагель, где Мария, где проказник Брандт, где все наши? Недавно я встретил… попробуй догадайся, кого? Беднягу Леберта! Он все такой же "красавчик", правда, поседел, и седина его несколько облагородила. Добряк открыл варьете, и как, ты думаешь, назвал он свое заведение? "Бюнте бюне"! Так что "Бюнте бюне" жива, только Венеру играет какая-то рыжая кляча. Мы со стариком выпили немного, вспомнили тебя и прослезились…".
И ее долго не отпускала ностальгическая круговерть. Но ответить не рискнула. Что наделал в Таганроге "проказник Брандт", – она-то знала. А вдруг докапываться начнут?
Судьба певицы в оккупированном городе – проституция под видом артистических занятий. Артистизм и певческий талант делали секс пикантным. Это цивилизованно, это по-европейски. Хотя, кто сказал, что публичные дома не европейская традиция? Как и театры, они тоже часть цивилизации. Немцы быстро продвинули эту часть в занятых российских городах. Нашлись добровольные помощники из местных, когда запахло деньгами.
Из сочинений хорошего русского писателя Александра Куприна можно узнать, что в начале двадцатого века, до революции 1917 года, продвижением публичного секса в Малороссии, то есть на Украине, занимался некто Семен Яковлевич Горизонт. Впрочем, как отмечает Куприн, "бог знает, как его звали: Гоголевич, Гидалевич, Окунев, Розмитальский". Тогда "он был одним из самых главных спекулянтов женским телом на всем юге России. Он имел дела с Константинополем и с Аргентиной, он переправлял целыми партиями девушек из публичных домов Одессы в Киев, киевских перевозил в Харьков, а харьковских – в Одессу".
Через тридцать с лишним лет после Сени Горизонта на оккупированной советской территории столицей секса для немцев стал Харьков. Там расцвели притоны и публичные дома, которые содержали местные армяне. С одобрения и поощрения немецкой комендатуры они быстро наладили бизнес на женском теле, недостатка в котором не испытывали. Слава о харьковских публичных домах и чудо-женщинах катилась по всем немецким частям от Орла и Белгорода до Ростова. Кузнецкая улица была на устах у всех отпускников – там сосредоточились бордели для офицеров и солдат. Подкормленные, знойные украинские женщины, отобранные владельцами заведений, старались вовсю, оставляя незабываемые впечатления у фронтовиков. Куда там было немецким "гретхэн"!
И когда однажды из-за вражды двух немецких ведомств девушкам из лучших публичных домов вручили предписание явиться на сборный пункт для отправки в Германию, их спасли их же клиенты и друзья из эсэсовского полка, стоявшего в окрестностях Харькова. Ночью, связав армейскую охрану, эсэсовцы освободили своих подруг и увезли к себе в казарму. Там забавлялись с ними, пока конфликт не был улажен.
А потом в город пришли наши, на сей раз окончательно. И еще долго после этого женщины с улицы Кузнецкой прятали модные прически по-парижски "валиком", заматывая головы неброскими платками, отвыкали говорить по-немецки, с грустью вспоминали своих клиентов. "Ох, где же ты теперь, проказник Ганс, милый Курт или Петер-весельчак?! Где вы, парни, Вилли, Фридрих, Карл?!"
Здесь, в Харькове, в конце 1943 года состоялся первый судебный процесс над карателями, убивавшими людей. Людей этих, среди которых были в основном евреи и коммунисты, брали в большинстве случаев по доносам соотечественников. Карательная группа из трех немцев и одного русского уничтожала обреченных в специально оборудованном автомобиле фирмы "Мерседес", где выхлопные газы подавались в герметичную камеру. "Фергазунгсваген" – называлась она, "газовый вагон". Около трех тысяч человек умертвили они. Карателей вешали на площади, прилюдно, по приговору суда. Начальник этой группы, капитан из зондеркоманды Вильгельм Лангхельд держался стойко и на суде, и в петле. Русский, шофер "душегубки", что подавал газ в камеру, падал от ужаса, как мешок. Только с третьего раза натянули на него удавку. Толпа на площади сосредоточенно молчала. Может быть, в ней стояли и доносчики, и те женщины с улицы Кузнецкой, которые выжили в умирающем Харькове, где в первую же военную зиму погибли от холода и голода тысячи жителей его.
Эту категорию женщин не обошло тогда перо неистового публициста Ильи Эренбурга. В 1943 году в своем памфлете ""Новый порядок" в Курске" он представил воюющей стране девушку из курского публичного дома, что был на улице Невского. Дом на улице Невского тоже неплохо знали в немецких частях.
"Смазливая девушка. Выщипанные брови. Карминовые губы. Прежде она была студенткой Курского пединститута. Ее соблазнили подачки немецких офицеров, французское шампанское. Ее соотечественники пятнадцать месяцев мужественно сражались. Люди отдавали свою жизнь, чтобы освободить Курск. А она услаждала палачей своего народа. Она сейчас сидит у меня в комнате и плачет. Позднее раскаяние. Измена, как ржа, разъела ее сердце. На улице праздник, люди смеются, обнимают бойцов. А она сидит в темной комнате и плачет. Она стала отверженной для себя самой, и нет кары тяжелее".
А потом Эренбург пишет о немецком порядке в Курске, частью которого была эта студентка:
"Ресторан для немцев. Кино для немцев. Театр для немцев. Кладбище для немцев. Для русских? Ров в Щетинке – там зарывают расстрелянных…
…Закрыли школы. Закрыли театры. Закрыли библиотеки. Что они открыли? Дом терпимости на улице Невского. Открыли торжественно. Герр доктор Фогт произнес речь: "Мы несем веселье в ледяную пустыню".
Они не принесли веселья. Они принесли заразу. Перед войной в Курске совершенно исчез сифилис. Немцы заразили Курск. По немецкой статистике среди гражданского населения регистрировалось в декаду от 70 до 80 случаев заболевания венерическими болезнями. Больных отправляли в городскую тюрьму. Свыше сотни из них немцы убили. Эти сифилитичные павианы оставили после себя не только развалины и ров в Щетинке. Они оставили страшную заразу".
Вероятно, немало тогда появилось молодых женщин и девушек, сладко привечавших немцев, если гуляла по оккупированным землям безыскусная песня о них, сочиненная безвестным автором на мотив популярной довоенной "Спят курганы темные". Текст ее потом оказался в Белорусском музее истории Великой Отечественной войны.
Лейтенантам-летчикам девушки любимые
Со слезами верности о любви клялись,
Но в пору тяжкую соколов забыли вы
И за корку хлеба немцам продались.
…
Молодые девушки немцам улыбаются,
Позабыли девушки о своих парнях…
…
Но вернутся соколы, прилетят желанные,
С чем тогда вы, девушки, выйдете встречать?
Торговали чувствами, торговали ласками,
Невозможно, девушки, это оправдать.Под немецких куколок вы прически сделали,
Ногти перекрасили, крутитесь юлой.
Но не нужно соколам ни ногтей, ни локонов,
И пройдет с презрением парень молодой.
Немало немцев запомнили сладостные дни, проведенные на той войне с подругами из Таганрога, Харькова и Курска, и еще из сотен городов и городков. А в 130 километрах от того же Таганрога, в 340 от Харькова, в городе Краснодоне, что в Ворошиловградской области, в один из вечеров декабря 1942 года на сцену городского клуба вышла восемнадцатилетняя Любовь Шевцова. Ее номер был третий в концерте. Пела она проникновенно, а потом самозабвенно била чечетку. Изголодавшиеся по дому, накачанные шнапсом и украинской самогонкой, немцы ревели от восторга.
Любовь Шевцова после школы, которую закончила здесь, в Краснодоне, прошла обучение радиоделу в спецгруппе НКВД в Ворошиловграде и была оставлена на подпольную работу под именем "Григорьева".
"Справка на радиста разведывательно-диверсионной резидентуры "Буря" по Ворошиловградской области Шевцову Любовь Григорьевну… Окончила курсы с оценкой на "хорошо". Тов. Шевцова обладает всеми необходимыми качествами для работы в тылу, а именно: сообразительная, находчивая, может выйти из затруднительного положения. Может быть зачислена в группу "Кузьмина" для оставления в г. Ворошиловграде. Начальник отделения… л-т госбезопасности Горюнов".
Ее предали дважды. Сначала командир ее группы "Кузьмин", который сбежал, когда немцы заняли город. Тогда она стала сама искать связь с подпольем. И скоро вышла на "Молодую гвардию", ту "Гвардию", о которой роман Александра Фадеева, выброшенный в начале 90-х годов из школьных программ по литературе. "Молодую гвардию" создали десятиклассники краснодонских школ. Сами создали. Как-то не прониклись они тогда идеей цивилизации, которую несли германские солдаты и чиновники. Сталин, впоследствии прочитав роман Фадеева, удивился, что "сами", без подсказки и помощи старших товарищей. Поправил Фадеева, и тому пришлось вводить в роман фигуру коммуниста Лютикова. А ведь вождь мог гордиться этим упрямым, новым, самостоятельным поколением, воспринимавшим страну как свою родину, готовым сложить голову за нее. Это было первое поколение, воспитанное советской властью, и оно отличалось от отцов в определенной мере. Страна и победу-то в войне одержала благодаря прежде всего этому поколению: из каждых ста человек рождения 1922–1925 годов лишь трое вернулись с фронта. Но и в нем вместе с героями обжились и предатели, правда, числом значительно пожиже.
В краснодонскую подпольную организацию входил 71 человек, 47 юношей и 24 девушки, самому младшему – 14 лет. Гитлеровцам они не дали спокойной оккупационной жизни в Краснодоне: жгли склады, жгли зерно, отправляемое в Германию, расклеивали листовки о ситуации на фронтах, сожгли биржу труда, где сгорели списки граждан, приговоренных к отправке в Германию, подняли на городских зданиях советские красные флаги в день Октябрьской революции.
Шевцова занималась разведкой, выведывала у немцев сведения об укрепрайонах и расположении частей, налаживала связь между организацией и партизанами. Да и другие дела числились за ней – диверсионные вылазки прежде всего.
"Молодую гвардию" предали. Местное СД и украинская полиция разгромили ее – взяли половину организации. Другую половину – не смогли. Из арестованных никто ничего не сказал. Не выдал, хотя пытали зверски. Из документов допросов бывших полицаев, из актов эксгумации трупов известно: били, ломали кости, вырезали звезды на груди и спине, сажали на раскаленную плиту, выжигали глаза, отрубали руки и ноги.