- В общем, Мищенко, - обратился адмирал к командиру, - ставлю вас к минной стенке, даю вам пять дней сроку и делайте что угодно, как угодно, но чтобы корма была восстановлена, и корабль через неделю должен выйти в море. Все! А не выполните - не просто накажем, а можем и уголовное дело завести.
С этим комиссия покинула корабль. Командир вновь собрал в каюткомпании командиров БЧ, меня и интенданта.
- Ну, что будем делать, товарищи офицеры? Прошу предложения.
- Товарищ командир! У меня идея, - обратился механик. - Знакомый тут засветился. Он командует бригадой рабочих доводчиков из Николаевского кораблестроительного завода. Бывший капитан I ранга, инженер Сучилин. Лихой мужик. Надо с ним поговорить.
На этом временно вопрос закрыли. Перешли на минную стенку и стали на свое место. Тут же отрядили катер с механиком на корабль, где устраняла недоделки бригада Сучилина. Через несколько часов командир вновь собрал нас в кают-компанию.
- Так вот, товарищи! Операция сугубо секретная, у нас выхода нет, кроме как соглашаться на условие ремонтников. А условия таковы: кроме формального заказа на срочный ремонт - ведро спирта. Поняли - ведро!! Поэтому прошу всех, тряхнув стеклянной мошной, завтра обеспечить из собственных запасов пару пятилитровых канистр. Никаких возражений не принимаю, чтоб завтра с утра они стояли в моей каюте. Кстати, и вы, доктор, свой ректификат потревожьте. Зеленкой обойдемся.
Все разошлись с тяжелым чувством расставания со своими спиртными богатствами. Уже к вечеру к корме подошел рабочий катер, на котором было все необходимое для резки и сварки металла, стальные листы и т. д. Над кормой повесили дополнительное освещение, и работа закипела. Работали и днем и ночью, сменяя друг друга для короткого отдыха. Кончилось все хэппи-эндом. К нашему огромному удивлению развороченные стальные листы заменили, что можно - отрихтовали, а государственный герб на корме блестел новой краской. Все было сделано и покрашено просто идеально, никаких следов бывшей катастрофы.
- Вот это да! - восхищались все.
Основных "спиртовых доноров", то есть механика, связиста, начальника РТС, интенданта и меня, командир пригласил в свою каюту. Там же находился и бригадир рабочих, бывший капитан I ранга инженер Сучилин. После благодарственной речи, обращенной к Сучилину, в его лице ко всем работягам-спасителям, командир налил по рюмке коньяка всем и поднял тост за блестяще проведенный ремонт нашей злосчастной кормы. Выпив и крякнув от удовольствия, разомлевший от благодарственной речи, Сучилин сказал:
- Товарищи офицеры! Мы же русские люди, а эти люди в определенное время и в чрезвычайных условиях да за определенное вознаграждение и не то могут сделать. Вот вы, если бы нам еще ведро жидкости выделили, мы бы вам полэсминца заново сделали в самые сжатые сроки.
Вот с тех пор я поверил в волшебную силу спирта и необыкновенные возможности русского человека, когда он видел и ощущал запах этой волшебной жидкости.
Спирт и "сквозняк"
Со спиртом связано у меня еще несколько забавных воспоминаний. Будучи помощником командира, Борис Афанасьев часто заходил ко мне поделиться новостями и немножко расслабиться. Иногда просил налить ему "пять капель" зеленочки. Когда он стал старпомом, то есть прямым моим начальником, он мне заявил:
- Служба - службой, а дружба - дружбой. А это означает, что я до 18.00 тебя давлю, как всех, без всяких льгот, а вечером мы с тобой, как прежде, друзья.
И спиртяшку он просил у меня по-прежнему, но уже с некоторой коррекцией:
- Не гоже старпому цветное пойло употреблять, хватит, попил уже. Ты мне чистенького капни, а то замучился совсем, расслабиться надо, нервы совсем никуда.
Я наливал ему треть стакана, он подходил к умывальнику, открывал кран, чтобы бежала вода, делал глубокий вдох и выдох, опрокидывал содержимое стакана и моментально глотал. После этого совершал несколько судорожных движений руками, сопровождая это голосовым содержанием "У, у, у!", резко затихал, быстро наливал воду в стакан и запивал. "О! О! Хорошо пошла!" - радовался он, веселел, рассказывал какой-нибудь анекдот с перцем и удовлетворенно уходил делать свои нескончаемые старпомовские дела, которые охватывали все и вся и не имеющие никаких временных ограничений. За все, за все отвечал он перед командиром. И вот однажды интендант прибежал весь взмыленный и возбужденный.
- Доктор, быстро, быстро дай мне взаймы 0,5 ректификата. В ближайшее время отдам, мне нужно срочно провернуть одно дело для корабля.
Как тут откажешь - я дал банку. Через неделю старпом забежал ко мне в каюту.
- Доктор, хочешь "сквозняк"?
("Сквозняк" - это возможность уйти домой в субботу вечером, а придти в понедельник к подъему флага. Напоминаю, что в ту пору была шестидневка).
- Конечно, хочу, давно не был.
- Так, если все будет нормально, завтра давай двигай! Я возликовал.
- А пока налей-ка мне чуток, задергался совсем.
Я с большим энтузиазмом схватил ту же банку возвращенного мне Васей спирта и налил ему постоянную норму. Он, как всегда, открыл кран, пустил воду, взял стакан, глубоко подышал и опрокинул содержимое залпом. И вдруг замер. Никаких привычных дерганий и звуковых сигналов. Через несколько секунд он повернулся ко мне, лицо его не выражало ничего для меня хорошего.
- Ну, док, друзья-то мы друзья, но шутки со старпомом непозволительны. Ты мне что налил, а?
- Как что? Спирт.
- Спирт, говоришь, а это что?
Он плеснул из банки жидкость на тарелку и чиркнул спичкой. Зашипев, спичка погасла.
- А это что, это что, а?
Я недоумевал. Пока я соображал, что к чему, старпом резко повернулся и пошел к двери.
- Черта тебе лысого, а не сквозняк, понял! Все шутки шутишь… Соображай с кем!
Возмущенный и злой я кинулся на палубу искать интенданта. Вот, проклятый, вместо спирта воду мне налил, ну я тебе дам! Пока я рыскал в поисках Васи, прошло минут десять. Его нигде не было. Побежал обратно в каюту и застал его, как всегда, за столом, где он уже отстукивал на машинке очередной "акт о списании".
- Ты что сделал, а? Ты мне сквозняк сорвал! - набросился я на него. Он с большим удивлением смотрел на меня.
- Что с тобой, доктор? Ты что, заболел, какая вода, какой сквозняк, ничего не понимаю!
- Сейчас поймешь! - грозно зарычал я, плеснув на тарелку жидкость из банки, зажег спичку и сунул в тарелку.
Пламя взметнулось чуть не до потолка.
- Ты что делаешь, док! Поджечь нас хочешь, псих! - завизжал Празукин.
Я окаменел, ничего не понимая. Ведь только что наливал из этой проклятой банки, и пламя гасло. Не поверив опыту, я глотнул жидкость - точно спирт. Да что же это такое? Мистика! И тут Вася сжалился. Он залез к себе в шкаф и достал такую же банку, приговаривая:
- А вот и она, эта водичка, которой ты угощал старпома. Шутка, доктор!
- Ну, Вася… Ну, Вася… - только и мог сказать я и кинулся искать Афанасьева, чтобы объясниться. Он, конечно, все понял и нравоучительно сказал:
- Не доверяй ты этому прохиндею, пробуй всегда сам, обманет же. Он же интендант. Ну, ладно, прощаю, сквозняк твой.
На этом все и кончилось.
Помощнички!
Со спиртом связано еще одно воспоминание. Однажды, уезжая в отпуск, я запер бутыль со спиртом, предварительно обмазав пробку пластилином и опечатав своей печатью, в шкаф. Был абсолютно уверен, что все будет в полной сохранности. По возвращении заметил, что уровень спирта явно сместился вниз, но опечатанная пробка была в целости и сохранности. Я удивился, но претензий к своим помощникам предъявить не мог, только ворчал. Рассказал интенданту о своих сомнениях.
- Доктор, ты вроде уже не новичок, но наивняк полный. И он открыл мне глаза.
- Да они длинной иглой пробку протыкают, и спирт засасывают и все, никаких признаков вскрытия.
Коварный обман лопоуха старлея от медицины до меня дошел только теперь. Собрав моих хитрых помощников, я их долго ругал и стращал гауптвахтой, на что они артистически возмущались моим недоверием.
- Везде, товарищ старший лейтенант, есть утруска, испарение, высыхание и т. д., то есть причины для некоторого уменьшения объема, - оправдывался мой верный помощник старшина 2 статьи Ясинский, но при этом косил нехорошим взглядом на присмиревшего санитара Шевчука.
- Ладно, черт с вами, но больше я этого не потерплю, - заключил я. В каюте об этом разговоре рассказал Празукину.
- Доктор, поверь мне, на следующий год уровень содержимого бутыли будет тем же, а вот крепость уменьшится. Я ведь их знаю. Их стоящая без начальника бутыль со спиртом, заставит пробовать любые варианты изъятия хотя бы минимального количества этого божественного напитка. Разведут и все. Лучше мне давай на сохранение.
- Знаю тебя, - засомневался я, - и ты что-нибудь сообразишь, чтоб ограбить меня, горемыку.
Штурман и его глаз
Дела у нас шли неплохо. Корабль регулярно выходил в море, сдавал необходимые задачи: стрелял по щитам, по конусу, выходил в торпедные атаки и т. д. В те времена плавания были в пределах Черного моря, за Босфор практически не выходили.
Однажды, находясь далеко от базы и выполняя какую-то задачу, связанную со сложным маневрированием, единственному в то время младшему штурману (командир БЧ-1 был в отпуске), откуда не возьмись, в глаз попала металлическая стружка. Штормило, корабль кидало с борта на борт довольно резко, да и килевая качка присутствовала. Штурман прибежал ко мне в медпункт. Глаз его был красным-красным, обильно слезился.
- Доктор! Срочно убери, что-то попало в глаз!
Я вывернул веки. Все было чисто. Когда же через лупу взглянул в зрачок, увидел впившуюся в роговицу, металлическую стружку.
- Скорей, доктор! Командир отпустил меня с мостика на минуту: прокладку нужно срочно делать, они без меня пропадут, а я ничего не вижу.
- Слушай, штурман, тебе же копьем надо железку выковыривать из роговицы, а ты - "минутка"! Обезболить надо, да и погода, сам видишь, какая. Как я на качке ковырять тебе глаз буду, а?
- Доктор! Делай что хочешь, но мне просто необходимо работать. Завалим задачу.
Я закапал ему дикаин и приступил к делу. Только намечусь копьем - корабль повалило вправо и вверх, затем влево и вниз и так все время. На меня смотрел красный, слезящийся глаз, в котором застыл такой ужас, что я и сам испугался. Когда копье приближалось к нему, а потом вместе с качкой уходило в сторону, я мокрый от напряжения, молил Бога - только бы не проткнуть роговицу. Не прекращая попыток подковырнуть проклятый осколок, замучил штурма окончательно.
Наконец, попытка удалась, осколок удален. Закапав альбуцид и забинтовав глаз, отпустил штурмана. "Циклоп" галопом помчался на мостик. Я поспешил за ним.
- Ты что, Тюрин? Что я за тебя прокладку буду делать? - накинулся на него командир, но увидев забинтованный глаз, спросил у меня: - Доктор, до базы-то он с одним глазом дотянет?
- До базы - да, - пообещал я.
Когда через несколько часов, показался Фиалент, мы облегченно вздохнули - идем домой. Вахтенный офицер повторил наше извечное изречение: "Член стоит, как стройный тополь, не пора ли в Севастополь?". Все заулыбались. Перед заходом в базу штурман спустился ко мне в медпункт.
- Доктор, по приходе - никуда не девайся. На берег сойдем вместе. Так и получилось. Командир разрешил сойти до утра и ему и мне.
- Все, док, сначала в "Поплавок", а потом домой.
- Это почему?
- Потому, милый доктор, что ты мне глаз спас. Я ведь уже смирился и приготовился к тому, что ты мне его проткнешь. Как увижу это твое копье, ну, думаю, все - хана мне! А ты вот справился.
Выпив за "спасенный" глаз, за меня, за него и за все хорошее, скромно закусив, чтобы не разочаровать супружницу отсутствием аппетита, ринулись по домам, радуясь, что мы на твердой земле, без качки и болтанки, что здоровы и молоды. Перед нами маячила перспектива супружеской ночи и всего того, что нам постоянно так недоставало и о чем думает каждый настоящий мореман почти всегда, если не выполняет боевых задач.
Наш дом - корабль, а море - среда обитания, так нас учили командиры, и мы все с этим были согласны, хотя и несколько лукавили. Заветной мечтой плавсостава всегда был ППР (планово-предупредительный ремонт), длящийся обычно недельку-другую. В эти дни мы успевали пару раз сходить домой, отдохнуть, погулять с семьей по улицам Севастополя, зайти в Приморский парк, возле Графской пристани, послушать по воскресеньям выступление прекрасного флотского духового оркестра. В общем, ППР - это почти праздник. Но когда ремонт затягивался, становилось скучно и хотелось опять… в море.
Я очень любил походы в Феодосию. Корабль шел вдоль берегов Крыма. Как ответственный за радио-газету изучил все его побережье и, когда позволяла обстановка, по радиотрансляции рассказывал экипажу, какой курорт мы проходим, его историю и достопримечательности. Матросы эти комментарии любили и они, находясь на палубе, вглядывались в прекрасные белоснежные дворцы и красивые здания санаториев, сказочные горные нагромождения, покрытые лесами, торчащие из воды скалы. Многие матросы были призваны из глубинки России и союзных республик и, конечно, никогда не видели этой благодати, во все глаза таращились на берег. Замполит хвалил меня за комментарии. Я же имел почти постоянный доступ на командирский мостик, откуда было видно все.
Надо сразу же уточнить, что мостик на эсминцах "30 бис" был открытым, то есть командир, вахтенный офицер, рулевой и штурман испытывали все прелести непогоды. Зимой - холод и ветер, летом - жару и гиперинсоляцию и, как следствие, у многих были хронические конъюнктивиты и блефариты. Кстати, за шесть лет службы на корабле, я в обязательном порядке должен был присутствовать на командирском мостике по выходе корабля в море и швартовке к стенке. В мои обязанности входило фиксировать команды командира и по хронометру отмечать отработку этих команд машинистами-турбинистами, рулевыми и швартовыми командами. При сложной швартовке этих команд было до пятидесяти, и все они должны были тщательно зафиксированы. Своеобразный живой, так сказать, современный "черный ящик".
- Пища для прокурора, - шутил командир. - Пишите и фиксируйте все точно, доктор, а то, не дай бог, что случится - подведете меня под монастырь.
Таким образом, за шесть лет я получил большую практику управления кораблем и мог оценить мастерство командиров. А удачно пришвартовать 120-метровую махину, вклинившись на свое место, между уже стоящих у стенки кораблей, сродни посадке самолета. Все должно быть учтено: сила и направление ветра, расстояние до берега и соседей, возможности исполнителей, время отдачи якорей и т. д. Я пережил трех командиров корабля и стиль их управления, конечно, был разным. Все зависело от профессионализма и от свойств характера: осторожности, смелости, напористости и т. д. В стиле одного преобладало чувство перестраховки, другой хотел покрасоваться, удивить всех своим мастерством. Главное, поставить корабль, не навалившись на стенку и не задев соседей. Когда корабль замирает у пирса, швартовы заведены, якоря отданы, кранцы вывешены, и поступили доклады, что на юте и баке все нормально - на мостике у всех наступает определенное облегчение и улучшается настроение от хорошо проделанной работы.
Качка, туда ее в качель!
Качка! О, сколько страданий для многих скрыто в этом слове. За службу на корабле я не раз бывал в ситуациях, когда жизнь кажется просто невмоготу, все притупляется, не только желания, но и чувство долга по выполнению своих прямых служебных обязанностей. В голове пульсирует лишь одна мысль: "За что все эти пытки и когда они кончатся?". Качка переносится людьми по-разному. У одних наступает звериный аппетит, и они непрестанно что-то жуют, другие полностью теряют работоспособность и пластом лежат в силах оторвать себя от ложа только для того, чтобы поблевать в подходящем месте, третьи - качку просто не замечают и снисходительно наблюдают за страдальцами и только затыкают себе носы, чтобы не ощущать этот приторно-гадкий запах непереваренной пищи, побывавшей в бездонных желудках несчастных "морских волков". При хорошем шторме запахи можно было ощущать во всех внутренних помещениях корабля.
Когда, измученный донельзя, я приползал на мостик, командир говорил:
- Крепись, доктор, адмирал Нельсон и тот укачивался. А кем стал!
Качка качкой, а свои обязанности выполнять надо было - и медпомощь оказывать и пробу пищи на камбузе брать. Иногда я не ел по нескольку дней подряд, но зато, когда корабль приходил в базу, отдышавшись и отлежавшись, на меня нападал такой жор, что вестовые сразу наливали мне по полторы порции первого и второго. Особенно запомнились мне боцман Шмидов и старшина 2 статьи латыш Якобсон. Леня Шмидов, а проще Исаич в самые тяжелые моменты, когда половина экипажа еле передвигала ноги, чтобы блевануть, стоял, как вкопанный на своих коротких, кривоватых ножках и, покачиваясь из стороны в сторону синхронно с качкой, кричал:
- Давай, давай, работайте, ишь, распустили слюни! Кто за вас вахту стоять будет? Поблевали и уматывайте на боевой пост. А вы, доктор, - обращался он ко мне, - на мидель шпангоут в район второго торпедного аппарата идите, там поспокойнее, а то и под чехол залезьте и поспите, легче станет.
Так я однажды и сделал, когда стало уже невмоготу. Предупредив своего помощника, лег между торпедными аппаратами и накрылся чехлом. Стало легче, и я уснул. Проснулся от того, что кто-то яростно дергал меня за ногу.
- Ну, док, ты даешь, сейчас командир с тебя шкуру спустит. Его весь экипаж ищет, а он на торпедном аппарате спит! - возмущался командир БЧ-III (торпедист). - Беги скорей на КП!
Я ринулся на мостик. Командир и старпом уставились на меня и одновременно закричали:
- Где ты был? Я только открыл рот, как командир, перебивая меня, закричал:
- Ты что хочешь, чтоб меня кондрашка хватила или инфаркт, а? Ведь мы уж сомневались, не смыло ли тебя. Как можно так поступать? Почему никто не знает, где ты был?
- Товарищ командир, на втором торпедном аппарате заснул, укачался вдрызг!
- Укачался, говоришь! А если бы с кем-то что-либо случилось, а? Кто помощь оказывал бы? Накажу!
- Товарищ командир, я Ясинского предупредил.
- Ясинского? Так и его найти не могут. Тоже укачался? Да что это за медицинская служба у нас?
Старпом согласно качал головой, тем самым полностью одобряя слова командира, и добавил затем:
- Посидите на корабле пару недель без берега и укачиваться сразу перестанете.