Около 4 час[ов] дня прибыли в деревню Гедивжин. Дня три тому назад здесь "господарствовали" австрияки, все опустошившие, повыбившие окна в домах, в одном из к[ото] рых поселился я с адъютантом… "Мадьяры страшущие производили паскудства", – жалуются бабы… Во всей деревне еле-еле собрали около двух десятков яиц… Погода было разведрилась, но к вечеру опять захмурилась…
Сентябрь
1 сентября. Хмуро и дождливо. Всю ночь тревожился массой мух и тараканов. Достал кружечку молока; утром поблаженствовал чаем с молоком. Давно этого не было.
В 9 утра выехали, опередивши обозы, на Хмелек через Белгорай, Княжнополь и Раковку. Дорога пролегает почти все время через пески и сосновые леса; много рубленых деревьев; чудный ароматный воздух; под Княжнопле[м] – взорванный и погорелый мост; переезжали вброд. Белгорай – лучше Красностава, на улицах по тротуарам столы с самоварами, евреи угощают солдатиков. Трудно купить хлеб или к[акой]-л[ибо] другой продукт. Солдаты больше хотят табаку, чем хлеба… Избы в деревнях с одинарными рамами – очевидно, зимы здесь теплые.
Завтра, Бог даст, будем за границей. Тарноград уже оставлен австрийцами. По пути захотелось есть, а хлеба не было; в одной деревне еле-еле удалось на 10 коп[еек] купить кусок черного хлеба: все выедено и очищено нашими предшественниками – австрийцами. "Трошечко хлеба есть, остальное Галиция забрала", – отвечала старушка, вместе с стариком своим с помощью мотыги вырывавшая в поле картошку. Подъезжая к месту назначения, встречаю оригинальные типы – смуглые лица в костюмах: теплые шапки и кафтаны, из-под последних – длинная рубаха, кальсоны и босиком; бабы – в белых длинных платках. Руководствуясь картой-десятиверсткой, не лишним считал проверять свой маршрут через опросы местных жителей; "тенде, тенде, пане" ("туда, туда, господин"), отвечали… Стал припадать на желудок – часто слабит с болями.
Около 5 вечера прибыли в Хмелек; штаб расположился в вальдфорке – в господарском доме князя Замойского (самого нет, а живет его управляющий); я же – на отлете, в деревне у священника. Семья его встретила нас очень радушно и хлебосольно; почти пять недель выдержали они пленение у австрийцев; в моей комнате жил полковник – австрийск[ий] чех, а в других – прочие офицеры со знаменем. Сам чех был очень скромен и малообщителен, офицерство же и солдаты – бахвалились, что скоро будут в Петербурге. Их подозрительность и мнительность относительно взрывов, отравления, – напр[имер], папиросу русскую закуривали с осторожностью, воду пили, предварительно заставляя ее выпить обывателей. Среди офицерства находились лица, чехи и славяне, к[ото] рые предостерегали обывателей не очень-то быть болтливыми, т[а] к к[а] к даже и среди офицерства над офицерством же имеется шпионаж со стороны немцев… Казаков наших ужасно боятся, будучи убежденными в том, что они едят живых людей!
Отличное шоссе устроили австрийцы от Тарнограда до Белгорая (фашинное?), по к[ото] рому пролегает наш почтовый тракт.
2 сентября. Всю ночь лил дождь; люди все намокли, и за поздним прибытием обоза с кухней и утомлением вследствие ежедневн[ых] переходов до 20–30 верст – мало ели. Вообще люди наши переутомлены. Дня не проходит, ч[то] б[ы] мы не передвигались.
Сытно нас покормили вчера и сегодня у батюшки (поросенок жареный с кашей, вареники, простокваша, молоко…); ели мы с волчьим аппетитом. Заночевали двумя группами: я с интендантами, а остальные штабные – в фольварке у одного пана, арендатора гр[афа] Замойского.
Хмурое туманное утро; но барометр показывает вправо. Выспался на мягкой перине матушки, где покоились недавно телеса австрийского полковника-чеха. Страшная грязь. С юга, со стороны Тарнограда – пушечная пальба. Батька уверяет, что под Сенявой австрийцами заложено много мин, и советует нам при следовании быть осторожными.
К 9 часам разведрилось. Двигаемся сегодня за границу – в Мощаницы; сердце замирает от сознания, что австрийцы из нашей земли изгнаны, и мы ступаем на их землю.
Отправились около 12 дня из Хмелика через Бабице и Волю-Общанску на Мощаницы. Погода прояснилась, и солнышко приветливо грело – по-весеннему, и окружающая природа носила весенний колорит. Дружный хор галок, крик гусей и уток, быстрый поток ручьев после вчерашнего дождя… Казалось, что и природа ликовала с нами перед перспективой быть скоро за границей. Но вот мы около 3 часов дня и у пограничного кордона, межевых знаков, проехали нейтральную зону и вступили в австрийскую землю – Червонную Русь – Галицию. Прокричали "ура!", друг друга поздравили с праздником перевала через границу. Радостные приветств[ия]. Вторая половина пути пролегала по Божьей шири и глади; поля зеленели, и на деревьях – ни одного желтого листика… Оригинальная мода у русин[ок]-баб: на макушке вроде к[акой]-то круглой коробки, волосы на лбу в виде челки, на голове подстрижены в кружок, ни одной красивой – как бараны страшны. В Мощаницах обступили старики с просьбой разрешить колокольный звон, к[ото] рый запретили австрийцы, взявшие под арест весь причт и оставившие одного пономаря; вот и "войт" (волостн[ой] староста) – "начальник громады"… Только что прибыл в Мощаницы (ехал вместе с Мартынов[ым]) – пришло уведомлен[ие] о перемене места ночлега – в Майдан, за 8–10 верст к западу; поехали лесом, сначала дубняком, потом хвойным; дорога по лесу почти все время – отвратительная; вдруг заслышали ружейную пальбу пачками и залпами, что за штука? Мартынов скомандовал: "Повертывайте лошадей в чащу леса"… Загадка разъяснилась: это стреляли наши в аэроплан…
Обоз застрял в трясинах и дебрях, прибыл совсем ночью; ночи темные-претемные. Попробовал конфискованного "старого меда" (превкусный!). Остановился в помещении ксендза (бежавшего).
По предсказанию батюшки из Хмелька – осень обещает быть продолжительной и хорошей, т[а] к к[а] к-де аисты улетели не обычно около 6 авг[уста], а позже, числа 20! Если нам суждено будет играть роль оси вращения, то простоим в Майдане несколько дней.
Заучил твердо приветствие полякам: "Нех бенде похвален Йезус Христус", на что они неизменно отвечают: "И во веки веков аминь".
О медицинской перемене: запросы врачей; кто такие Попов, Мартов, Белорецкий и пр., получаемые циркуляры о задачах перевязочных пунктов, о способах сортировки раненых и т. п., о чем должны бы были знать врачи заблаговременно; незнание многими нового положения о уставе полевой службы.
Как надо теперь переименовать официально фамилии Ренненкампфа и tutti quanti?!
На войне значение активн[ого] вмешательства начальств[ующих] лиц не такое ли, к[а] к в болезни – лечащего врача? Исход может не зависеть ни от хороших распоряжений начальника, ни рационального пользов[ания] врача.
За окном слышу обмен мнений солдатиков насчет того, в какой части у них – как часто дают кашу, как кормят; говорят с увлечением… А мой адъютант только спит и видит "борща"; пули "дум-дум" он называет "дым-дым"…
3 сентября. Благодарение Создателю – дневка! Погода хорошая. К довершению повышенного самочувствия получил сегодня два письма от детей – Сережи и Ляли. Письма утешают меня. Просят писать почаще, но они не понимают, к[а] к мне это трудно делать при постоянном мотании, да пристанищах на тырчке… Одно им сообщу: "В голове много, в сердце еще больше, а на перо нейдет…" Теперь лишь все заштриховываю.
Наш корпус, по-видимому, действит[ельно] будет пока осью вращения для других войск, см. схематич[ескую] обстановку к 3 сент[ября] (приложен[ие]). Австрийцы цепляются за Сеняву, Ярослав и Перемышль, высылая из этих укрепленных пунктов отряды. Вероятно, простоим здесь даже и несколько дней, т[а] к к[а] к главнокомандующ[ий] признал необходимым приостановиться для пополнения личного некомплекта и исправления дорог тыла… Война принимает характер позиционный (более гигиенический!).
Слава Богу, на стоянке сегодня мало-мальски по-человечески пообедали. Прошелся по полям, разговорился с группой женщин (польки); они со слезами на глазах жалеют бежавшего ксендза, пользовавшегося всеобщей их любовью ("был к[а] к ангел небесный"). На вопрос, почему он бежал – отвечают, что очень боялся наших солдат! Жалуются на наших казаков, расхищающих их имущество. Как-то мы теперь будем рассчитываться с обывателями – их ли деньгами, или нашими?
Вечером высоко и плавно летел над нами австрийский аэроплан; поднялась беспорядочная ружейная и орудийная пальба по нему с обычным результатом – подстрелили своих, и общей паникой в обозах, на этот раз – в артилл[ерийских] парках; в панике первую скрипку обычно играют "прапорщики". Среди населения нами разбрасываются прокламации.
Рано залег спать, т[а] к к[а] к очень разбился беспрерывным передвижением. Ночью слышал с запада пушечное буханье.
4 сентября. Погода хмурая, сырая, с наклонностью к дождю, но теплая; к полудню разведрилось. Весьма упорно в штабе держится уверенность, что австрийцы в большой панике и, пожалуй, без особенного сопротивления готовы будут бросить и Сеняву, и даже Ярослав. Я с своей стороны – человека-неспециалиста – все же напоминаю кому ведать надлежит, нет ли здесь со стороны противника коварной игры в поддавки?.. Цешанув очищен и весь выгорел, осталась одна церковь. Удивительно, что во всех погоревших и разрушенных городах церкви остались целыми!
Написал сегодня письмо своим детушкам. Уверяют, что будто бы земля русская очищена не только от австрияков, но и от немцев, занявших было города польского края! Что-то не верится! У нас ужасно страдает служба связи, также подвоз огневого и пищевого питания…
Начальником штаба корпуса назначен генерал Парский, а командир[ом] его какой-то Рагоза. Прочитал № "Нового времени" от 25 августа. Чреватое благодетельными последствиями явление: прекращенная продажа крепких напитков, предпринятая было лишь на время мобилизации, продлена высочайшим повелением на все время военных действий. А за время войны – Господь пошлет – укрепится у нас и привычка к трезвости; благодетельные последствия сего неисчислимы (особый журнал Сов[ета] Мин[истров] от 23 августа). Вчера казаками донесено, что у Радавы переправа занята была неприятелем, когда на самом деле она занималась 10-й дивизией 5-го корпуса!! С после обеда вплоть до темноты с запада пушечная и мортирная пальба. Пари за обедом между Кохановым и Галкиным: первый утверждал, что через месяц мы будем за Карпатами, Галкин не соглашался.
5 сентября. Преотвратительная дождливая погода, хотя и не холодная. Листья осыпаются… Испытываю усугубленную тоску по родине и усиленную потребность в домашнем уюте; слава Богу, что эти душевные слабости заглушаются физической усталостью и крепким сном… С ночи идет энергичная канонада с ЮЗ… Один из старших врачей полка не выдержал ужасов боевой жизни и заболел душевным расстройством. 11-й и 12-й полев[ые] госпиталя уже поставлены на ноги – большинство повозок и лошадей, утраченных при пленении под Замостьем – пополнено.
Прошелся по полям, на к[ото] рых роют картошки поселяне, жалующиеся на солдат, что они у них берут своевольно, без денег; я успокоил как мог. Говорят крестьяне так, что "жидам и панам у австрияков жилось хорошо, хлопам же – плохо; паны люто нас робят, а пенензов нема". Наменял у казначея на 3 рубля геллеров, к[ото] рыми придется расплачиваться (на рубль дают по 16 штук монет 20-геллерного достоинства). Зашел в возле стоящий брошенный костел, деревянный и, видно, очень старинной стройки. Среди изящных статуй Спасителя, Богоматери и всей церковной обстановки, хотя и не православной, душа моя находит подобающее ей по ее постоянной настроенности место, а на кладбище я так бы и построил себе келейку…
См. приказ по корпусу от 3 сентября № 27.
Рябушинский представлен к награждению солдатским "Георгием" (см. этот приказ) за подвоз патронов под выстрелами; но почему "Георгий" дается лишь за один момент отваги, а не за длительную, к[ото] рую обнаруживают все, сражающиеся в окопах?! Большой вред для дела, что наши военачальники в стремлении сорвать "Георгий" по статуту забывают общую задачу и действуют в ущерб ей…
С часа на час ожидаем падения Сенявы. В 4 часа получено известие, что первая линия укреплений очищена [от] неприятеля, взято 8 пушек и 4 прожектора. В ближайшем предстоит овладение Ярославом и Перемышлем. Последний – первоклассная крепость, лучше укрепленная, чем Порт-Артур, с 50 тысячами гарнизона. Будут идти тихой сапой, по 200 шагов в сутки. Нет у нас необходимых ручных гранат и прожекторов! Добрышин возится у нас при штабе вроде какого-то печального трофея; предположено его убрать, прикомандировав к штабу другой армии или корпуса, ч[то] б[ы] глаза не мозолил своим.
Большинство, если не все священники здесь – на православн[ые], а униатск[ие].
Лопатин – Янус, теперь поет другие песни. Вечером стало известно, что Сенява (по-солдатски "Синай") занята нашими казаками ("ловящими теперь там поросят"); теперь сидим мы верхом на реке Сане; обнаруживаем готовность следовать немедленно же в Ярослав, но нет на то директивы командующ[его] армией. Общая радость: по слухам в Лондоне ликуют по поводу успехов наших армий Юго-Западного фронта! Штаб армии нашей завтра к 4-м дня будет в Томашове. Артиллерия наша зарекомендовала себя с наилучшей стороны; австрийская – весьма плохая (пушки у них бронзовые, а не стальные). У австрийц[ев] появился новый – 6-й корпус…
Прибыл вечером новый командир корпуса; первое впечатление – благоприятное и говорящее в его пользу; видно, что человек серьезный, не из шаркунов-моншеров, и с лицом. Последующее покажет, насколько я оказался проницательным.
6 сентября. Облачно. Сильнейший ЮВ ветер. В 9 час[ов] утра выступили на Добры. Дорога по пескам, холмам, лесам и перелескам; по пути на Красне, Ковале – приличная здопийца "Szkala". Следуем в приподнятом настроении духа; вот что значит взять инициативу в свои руки и быть в роли наступающего, а не отступающего. Проходимые деревни "подъяремной" Руси – бедны, и обитатели их живут убого; вот, говорят, перешагнем через Карпаты в Венгрию – там будут места побогаче. Наши штабные очень досадуют, что не поддержал наш корпус генерал Горбатовский, ч[то] б[ы] после взятия Сенявы налетом следовать на плечах неприятеля в Ярослав, к[ото] рый теперь легче бы было взять, чем потом.