Сегодня посылают 2 дружины в Сопоцкин на передовые позиции. Дружины "крестоносцев" (ополченцы) – самый ненадежный войсковой элемент. Всеобщая суета и растерянность. Наскоро везут чем хоть кое-как можно защитить крепость, в к[ото] рой совсем нет гарнизона и многого из того, что было бы теперь весьма необходимо. Начальником крепости, говорят, здесь фактически является не сам старик-генерал Кайгородов, а его молодая жена – умная, властная, энергичная и распорядительная.
Из-под Лыка и Райгорода продолжают приходить теплушечные поезда с ранеными; сегодня привезли около 800 челов[ек]. Неврастенический транс нашего полковника, потерявшего всякое самообладание; объявляет мне отчаянным голосом, что-де нас теперь всех отдадут под суд: из Августова-де преждевремен[но] снялись 495-й и 500-й госпиталя, понадеявшись на Елизавет[инский] Кр[асный] Крест, в поезде-де много раненых совсем не перевязанных и, кроме того, несколько человек в нем по дороге умерло!! Я его успокоил и обещал все проверить. Я себя веду с невозмутимым спокойствием. Упрекает меня за д-ра Авербуха, к[ото] рого я рекомендовал как надежного и знающего главного врача, к[ото] рый-де "удрал" преждевременно из Августова, грозит его предать суду и отрешить от должности!! Данилову уже стало известно о наплыве раненых в Августов, им командирован Резвой для упорядоче[ния] эвакуации. Краснокрестск[ие] представит[ели] всячески стараются себя выдвинуть, а нас обесславить. Интрига ведется деликатно и тонко… Перед своими полководцами – презренными ничтожествами – я держу себя с поднятым забралом: уж ко мне-то лично никто из них не посмеет обратиться с каким[и]-либо указаниями на санитарн[ые] упущения, уж больно ущемлены их собственн[ые]-то хвосты; ходят как мокрые курицы.
По показанию раненых немцы отчаянно на них лезут густыми колоннами, и все пьяно-распьяны! Одна из сестер, подруга к[ото] рой была ранена, передает, что они, сидя в поезде, подвергнутом обстрелу, нисколько не испугались, она даже "кулаком грозила немцам".
Завтра нужно ожидать больших боев под Августовом, а следовательно, и обильного наплыва сюда раненых, за к[ото] рым[и] отряжены санитарн[ые] поезда. В общую теперешнюю сумятицу, когда все бессмысленно мечутся из стороны в сторону как угорелые, уже большую пользу может принести человек, умеющий казаться покойным. А как мы все изнервничались и переутомились!
3 февраля. Слякотно и дождливо. Столпотворение вавилонское. По сведениям из штаба армии, от нашей армии не осталось почти ничего. Потеряна связь со штабами 3-го арм[ейского] корпуса, 20-го и 26-го. Неизвестно, где находятся Епанчин, Булгаков и Гернгросс. Корпусной врач 20-го корпуса Булычев попал в плен, и много др. врачей развеяны и распылены немцами. Является масса врачей, отбившихся от своих частей и учреждений.
Сопоцкин занят неприятелем. Сегодня пришел последний санитарный поезд из Августова. От главных врачей госпиталей буду ожидать подробных донесений о претерпленных ими перипетиях, где весьма позорную роль в поддержании паники среди обозов играют наши "витязи", при одних только выстрелах со стороны неприятельск[их] разъездов командующих "рубить постромки" и "спасаться кто может"; нет никакого руководительства при движении обозов. "Витязи", не владеющие собой от страха и не могущие своим спокойств[ием] водворить порядок в обозах, – главные виновники поддерживания паники среди нижних чинов; они же и виновники обстрела неприятелем наших санитарных учреждений и поездов, к к[ото] рым они льнут, под прикрытие Красного Креста ставя свои артиллерийск[ие] парки и проч. Разъезды немецкие – все с пулеметами: обсыпят ими нас, произведут панику и скачут дальше. Неизвестно, простоим ли в Гродно до завтра. Дорога на Вильно перегружена; все движения направляются нами на ЮВ… Телеграмма от фронта с предписанием производства противохолерных прививок!.. Сослуживцы мои по отделу настроены беспокойно, о чем-то они группами перешептываются. Конюх мой, чисто, по-видимому, интуитивно, запряг лошадей и доложил мне, что он уже готов… Я его отечески выбранил…
Роль моя среди медицинского персонала – роль миротворца, успокоителя и заступника. Коллеги мои это очень ценят, и вот вокруг меня собираются все обремененные… С полковником своим лажу, и он всегда под моим воздействием… Пригодилась мне в переживаемую страду моя способность жить не одной действительностью, к[ото] рая как ни будет отвратительна, но никогда не в состоянии разрушить моего храма мечты…
Смотрю я на сиверсов, фон будбергов и К° – и такими-то они мне кажутся вислоухими дурнями, пошехонцами-головотяпами!.. Противна мне военщина – духовно гангренозная, думающая не об успехе дела, и не столько о победе в конечном результате, сколько о громкозвучных реляциях и пышных донесениях pro domo suo, об очковтирательстве. Многие ли из них теперь способны страдать по-граждански, а не по мотивам ущемления лишь своих шкурных интересов?
Уполномоченный Барановский, оказалось, в плен не попался. Рассказы о своих доблестях при отступлении пустой балаболки г-на Фальборка (ехал-де с Сувалок до Августова и на пути подобрал брошенных раненых, по пояс был в воде… и когда все окончил – на полном ходу бросился в товарный отходящий поезд, бросивши свою верховую лошадь; о том, как он водворил спокойств[ие] среди команды…).
Получил сегодня телеграмму от своих, беспокоящих[ся] о моем здоровье и отмечающих, что-де с месяц не получают от меня писем; как это могло быть?
Отличное выступление в Государст[венном] совете Гурко, взывающего к взаимному доверию, необходимому для нормальной политической жизни страны, долженствующему существовать и при разномыслии разных партий и отдельных общественных слоев, усматривающих лишь разные пути к развитию и процветанию одинаково всем дорогой родины. Даже Пуришкевич в Госуд[арственной] думе вышел из обычной своей челов[еко] ненавистнической роли и запел неожиданно мирную, гуманную мелодию о польском народе!
4 февраля. Большая оттепель. Идет энергичное скалывание в городе льда. Ночь прошла спокойно. С раннего утра и до послеобеденного времени слышалась с фортов крепости артиллерийск[ая] стрельба. Зашел с Щадриным на короткое время в собор, где шло молебствие, и в католический костел на мессу. В костеле было чудное пение под орган, масса усердно молящихся плачущих женщин; картина трогательная и никогда не забываемая.
Пришел в крепость 15-й корпус, хотя и не полностью, с двумя перевяз[очными] отрядами. Уже проводится телефонное сообщение с Волковыском, куда предполагает переходить наш штаб. Растерянности в штабе сегодня меньше, а спокойствия больше, чем вчера. Связи с корпусами еще не установлено – за неизвестностью их нахождения; 3-й Сибирский, 26-й армейский, по-видимому, вылезают, 20-й же – где и как он – покрыто мраком неизвестности; между прочим, уже достоверно установлено, что корпусной его врач Булыгин попался в плен, а врач санит[арно]-гигиенич[еского] отряда Гедройц – ранен. Приходят поодиночке или небольшими группами офицерские и нижние чины, отбившиеся от своих частей и учреждений, потерпевших крушение.
В моем отделе заболело около 4 чел[овек] из офицерск[их] чинов подозрительн[ыми] б[олезня] ми, [похожими] на тиф. Полковник мой ужасно волнуется; сегодня бросился истерически обнимать меня и целовать, благодаря меня за то, что я будто бы так умею со всеми обходиться… Все мы страшно измучились. Удивительное это отродье – наше российское воинство в лице своих представителей с особым складом мышления, с особыми понятиями о чести и долге службы. То обстоятельство, что они позорно бегут сами, что они за свою неспособность и ротозейство получают теперь по справедливости внушительную трепку от немцев – нисколько не отражается на них образумливающим образом и не сбивает с них спеси хотя бы настолько, ч[то] б[ы] почеловечнее относиться к другим: врачей и "чиновников" они считают не такими храбрыми (?!), как они, всякую потерю при отступлении в обозах вр[ачебных] учреждений расценивают весьма строго, о себе же – как удирают и бросают целые парки и пр. – молчат; когда все войска развеяны по ветру – требуют все же таки, ч[то] б[ы] совершалось при общем хаосе в полном порядке дело лечения и эвакуации б[ольн] ых и раненых; это все равно, как при пожаре дома, когда рушатся стены, потолки и печи его, требовать от прислуги, ч[то] б[ы] в доме соблюдена была чистота, а также обычная через топку печей теплота в нем…
Фон Будберг заболел медвежьей б[олезн] ью, вероятно – эвакуируется. Штукмейстеры! Подлецы! Замечаю, что и наш полковник начинает обнаруживать тенденции на утек…
Вильгельм и Гинденбург теперь пожинают заслуженные лавры своего гения; в сопоставлении с нами – как скудоумен наш Генеральный штаб без малейших проявлений мыслительного творчества, художественности – артистичности в планах; своего рода фельдшеризм! О, как бы изобразил теперешние наши военные нравы к[акой]-л[ибо] большой писатель, вроде Толстого, Куприна и пр.?! Как далеки теперешние типы офицеров от описанных в "Войне и мире"! При обвинении врачей в к[аких]-либо упущениях в творящемся сейчас хаосе я неизменно предлагаю назначить судебное следствие, ч[то] б[ы] докопаться причины всех причин.
Какая красивая смерть А. М. Колюбакина, этого поборника народной свободы, сложившего свою голову на поле брани как простой рядовой!
Сообщение с Вильно еще не прервано, и сегодня пришли к нам петроградские газеты. Количество германских войск, обошедших нас с правого фланга, в штабе оценивают около 6–7 корпусов. Кавалерию немецкую считают нахальной!! Нашу же – бездеятельной и пассивной! Поразила своей необычной наглостью наших военачальников не одна немецкая кавалерия, но и пехота, ломившаяся напролом безо всяких дорог.
5 февраля. Утром несколько подморозило. После обеда и до ночи слышалась пальба из крепости. Около полудня высоко и плавно летел над городом неприятельский аэроплан, бросивший в нас 3 бомбы. Вот посмотришь, как летают неприятельские аэропланы: не ради лишь одного летания, как наши (к[ото] рых теперь и совсем не видно у нас), а ради выполнения практически важных задач – не по-бутафорски, каковой характер носят у нас обычно все применяемые новшества. Да и одни ли новшества?!
Успел на короткое время побывать и в костеле, и в своей церкви; укрепляюсь душой, обвеваемый благолепием совершаемых в них служб и всей обстановки. Благословляю память своей матери, развившей во мне мистически-религиозный склад души, дающий мне возможность всегда парить очень высоко над окружающей постылой действительностью – отрешаться от нее, притом до такой степени, ч[то] б[ы], не сливаясь с ней, объективировать и наблюдать ее лишь со стороны.
Прибывают бренные остатки – одиночки 20-го корпуса; до сего времени не знают, где он находится; к несчастью своему, он при отступлении услал вперед свою радиотелеграфную станцию! Бежавшие из плена солдатики утверждают, что немцы с нашими пленными, не исключая офицеров, обходятся очень грубо и безжалостно глумятся.
Раздражающим образом действуют на меня слащавые по адресу наших военачальников и высокомерно-хвастливые в отношении неприятеля статьи Меньшикова, когда немцы нас теперь так нещадно бьют и безжалостно дурачат. Не пора ли снять шоры с нашей читающей публики и в большем бы соответствии с истиной информировать ее касательно того, что совершается у нас здесь на театре войны вместо того, ч[то] б[ы] печатать всякие небылицы, что у нас-де все идет отлично, а у неприятеля – скверно!! Общество наше должно знать правду и не гипнотизироваться краснобайством правительственных приспешников и угодников. Как ни грустно сознавать, что нас позорно колотят немцы, но в этой грусти много чувствуется (и не одним мной!) еще ненасытное злорадство по отношению к нашему высшему командному составу, что немцы больше всего бьют по морде именно его, а не святую нашу "серую скотинку", которая, рассудку вопреки и наперекор стихиям, в конце концов, Бог даст, нас вывезет. Немцы теперь бьют морду нашей казенной, правящей России – подлой, корыстной, эгоистически сытой, себялюбивой, – а не подлинной России… Но трагедия-то в том, что вожди наши лишены способности чувствовать учиняемое им нашими врагами мордобитие и постигнуть истинную причину переживаемого Россией несчастья; им хоть плюй в глаза – они будут говорить, что это божья роса! Все наши офицеры – мазурики и пошляки, относятся к своему делу промышленно; они-де только "отходят", врачи же и вообще чиновники – "удирают". А сколько из этих фальстафов с контузиями-конфузиями?! Почему с контузиями не поступает ни один солдат, а лишь офицеры?!
Продолжают в штабе нянчиться с бароном Будбергом, расстроившимся на самом интересном месте нервами. Всячески стараются ему предоставить полный комфорт и удобства… Нужно со дня на день ожидать, что ему с Сиверсом вставят пропеллеры!.. Сиверс имеет вид раздавленного. "Опускай, пане, на дно – не робей!"
В Волковыске для ставки командующего не оказалось подходящего места среди расположенных вокруг госпиталей с тифозными. Двигаемся – в Мосты. О моменте движения стараются умалчивать друг от друга, втихомолку – уже грузятся; о взаимной поддержке никто и не думает…
Поздно вечером, когда уже стемнело, небо осветилось заревом вспыхнувшего где-то пожара. Несмотря на пальбу – по улицам масса гуляющих, отчаянно флиртующих. Липск занят неприятелем. Штаб 3-го Сиб[ирского] корпуса – в Сидрах, 26-го корпуса – в Грабово. К ужину прибыли командиры корпусов 2-го и 15-го.
6 февраля. С раннего утра забухали пушки на фортах. Наш полковник в недоумении, что "сей сон значит", спрашивает, не кажется ли это, и не верит в действительность. Для наших вахлаков-фальстафов много неприятного теперь в том, что делают артисты своего дела – наши противники. 20-й корпус целиком погиб. Послать конную разведку нет возможности, т[а] к к[а] к конница наша обезножена и изнурена! Между тем немецкая кавалерия проделывает чудеса и бьет рекорд в быстроте и натиске. Да и не одна ее кавалерия, а и пехота. До сих пор не могут прийти в себя наши вояки от того, как нас жиганули из своих пределов немцы, молниеносно очутившиеся под стенами Гродно. Полковник мой, дрожа, все спрашивает меня, не отрежут ли нас немцы в отходе из-под Гродно? Мне приходится его успокаивать! В штабе армии, мне передавали, хранится большое дело о производстве расследования о бегстве нашего героя с Камским полком во время октябрьских боев.
Фон Будберг уже удрал с поля брани в Петроград – "расстроился нервами"! Не куплен ли он немцами? Адъютант командующего передает, что последний телеграфировал, чтобы скорее убрали от него этого фона.