Приехали новый начальник штаба Попов и временно командующий армией генерал Радкевич. Сиверс после ужина, еле сдерживаясь от слез, распрощался со всеми и отправился на ожидавший его поезд в Петербург. Начинать теперь будем опять сказку сначала! И у Сиверса обострилась резервная б[олез] нь: увеличилось количество ацетона и сахару в моче!!! Все штабные поехали на вокзал провожать, я же – нет: не видел я от него крупных неприятностей, но и никакой не испытал от него приязни ни к себе, ни к врачам. Следовало бы всех офицерских чинов с расстроившимися нервами на войне и со всякими содержаниями в моче ацетонов и т. п. нещадно теперь же вовсе увольнять от службы.
Познакомился сегодня поближе с Мишей Власьевым – тип интересный, на войне могущий быть геройским, в мирное же время – карманным вором, хулиганом и к[аким] угодно разбойником…
Дела наши скверно обстоят и в Галиции, как следует читать между строк. "Русский инвалид" с циничной развязностью для иллюстрации якобы лживых немецких реляций сообщает, что "телеграммы из Берлина в Стокгольм нагло утверждают, будто у русских захвачено в Восточной Пруссии 26 тысяч пленных, 20 орудий и 30 пулеметов…" Полагаю, что не нагло, а скромно утверждают немцы!! До наглости же доходят наши газетные органы, тенденциозно раздувающие успехи нашего оружия и в фантастич[еских] красках рисующие якобы бедствен[ное] положение Германии.
Какое позорное testimonium pauperitatis подписывают себе Сиверс и прочие генералы его свиты, когда они под сокрушительными ударами своего противника открыто еще выражают удивление (sic!) по поводу непонятных для них его шахматных ходов! Так наше военное искусство отстало, значит, от немецкого, что заставляет наших превосходительных бездарностей даже рты раскрывать от изумления!
12 февраля. Хорошая солнечная погода; немного утром подморозило.
Весь день с фронтов – ожесточенная канонада. Длинной вереницей идут по городу раненые, массу везут в подводах и несут в носилках. На вопрос, как наши дела, вояки штабные отвечают, что "так себе – как и вчера", много-де положили немцев! Но ведь не меньше же положено и наших?! Выходит какая-то бессмысленная бойня.
Наше выступление из Гродно отложено на неопределенное время. Наряду с крепостными госпиталями здесь развернули и четыре лазарета 15-го корпуса. Лечебные заведения переполнены – кромешный ад!
За обедом разговаривал с временно командующим армией Радкевичем; затронули, между прочим, еврейский вопрос и гигиену труда; своим гуманным и довольно просвещенным взглядом на вещи произвел на меня прекрасное впечатление; подкупает в нем еще простота обращения и отсутствие дутого снобизма. Он – не Генерального штаба, а артиллерист по образованию.
Ведение дневника облегчает тягость и моей здесь жизни… Мое отношение к людям: каждый из них меня считает своим, но как я одинок среди них! Каталитическое мое действие… Второй день начинаю получать запоздалые письма, отправленные ко мне еще в сентябре-ноябре прошлого года.
Командиры полков Старорусского и Новоторжского, успевшие "продрать" из железного кольца, рассчитывают получить "Георгия"! В Старорусском осталось около 700 чел[овек], в Новоторжск[ом] же около 1200 чел[овек].
В газетах – все те же хвастливые убаюкивающие сведения о наших доблестях!
Познакомился с г-жой Кайгородовой в ее госпитале. Уверяют, что она – немка по рождению; кроме того, в ее госпитале главным врачом состоит чистейшей воды немец. Здесь же, в передовом районе, войска продолжают обслуживаться Рижским отрядом, весь медицинский и хозяйств[енный] персонал коего состоит из плохо говорящих по-русски немцев!! Заведующий отрядом князь Кропоткин, к[ото] рого совсем не видно, сам женат на немке! А у нас в России всё стараются освободиться от внешнего и внутреннего немца!
Генерал Жнов – да будет ему Господь судья! – очень занят позированием своей персоны с "Георгием" на фотографиях. О, как бы я обожал всех этих георгиевских кавалеров, если бы не стоял я так близко ко всему, ч[то] б[ы] видеть, как у нас получаются всякие внешние отличия!!
13 февраля. Лазурное небо, ласковый призыв солнца, весна… весна идет… Бесплодные и бессмысленные мечтания… Душа настроена восторженно. В довершение благостности узнал, что высочайш[им] приказом от 25 января я награжден орденом Св. Станислава 1-й степени. Теперь я, значит, генерал настоящий – со звездой и лентой через плечо.
Редкая пальба из фортов. Генерал Жнов сообщил мне по секрету о проделанной по отношению ко мне месяца полтора тому назад штуке сумасшедшими дураками фон Будбергом и Сиверсом, невыносившими, видимо, моего олимпийского спокойствия… Радкевич мне положительно симпатичен по своей светлой голове, простоте, равности и выдержке. Как-то с его прибытием запахло хорошим русским духом.
Бьются несчастные солдатики наши взять занятую немцами "высоту 103", и безуспешно, а она является господствующей над Гродно, с которой немцы, подвезя осадные орудия, могут здорово обстреливать город. В том, что эта высота заблаговременно не была укреплена как следует, один из офицеров готов видеть прямо-таки предательство!
В то время, как немцы успели уже отлично устроить свои окопы, у наших окопы так отвратительно сделаны, что солдаты жарят вслепую прямо без прицела. Огромная масса раненых в пальцы; несомненные случаи саморанения. Сделаю распоряжение эту категорию раненых не эвакуировать, а оставлять на месте.
Около 3 часов дня внезапно произошло сильное сотрясение оконных рам в моей комнате от взрыва брошенных немцами с аэроплана "Альбатрос" бомб. Повреждено несколько зданий; нашу сестричку чуть было не убило, но сильно оглушило. Аэроплан летал почти за облаками на высоте 2 верст.
Чудная лунная ночь. К утру ожидаем большого наплыва раненых, так как ночью предстоит наша атака укрепленных немецких позиций.
Несмотря на развешенные плакаты с обязательным постановлением коменданта крепости о выселении жителей известного возраста и женского пола – город за последние дни стал как-то еще люднее, прекрасного пола – целая уйма. И война, и любовь идут, не мешая друг другу. Большая пожива для полиции, к[ото] рая, вероятно, здорово нагревает свои руки на взяточничестве за допускаемые ей для обывателей те или другие изъятия из закона. Выходит у нас, что писания-то всякие – писаниями, а обыватели себе живут да живут по милостивому усмотрению и благоволению начальства вне всяких писаных юридических норм. Вот циркулярную-то, приказную, подкупную Русь и бьют теперь немцы!
14 февраля. Всю ночь продолжалась ужасная канонада из крепости; почему-то плохо спалось. Большой убой! Слава Богу: говорят, что "высоту 103" мы взяли; надо теперь стараться лишь удержать ее; взято нами будто бы 3 батареи немецких, из коих 1 только успели вывезти; есть пленные.
Радкевич, описывая в разговоре за обедом хаос, к[ото] рый царил во время боев при отступлении, выразился, что всем управлял Николай Чудотворец. Наши штабные дурни помешались на оценке "энергичных" действий, отождествляя их с тем, что, попросту говоря, должно носить название пустой шумихи и суеты; кроме того, еще продолжают стратегию сиверсов и фон будбергов, окончившуюся так катастрофически, смотреть не столько на позиции, сколько злопыхательно улавливать и травить санитарный персонал за то, в чем он в сравнении с другими менее всего виноват, чуть ли не предписывать врачам тот или другой метод лечения б[ольн] ых и раненых, ту или другую гигиеническую меру! В упоении своим величием и дискреционной властью с возглавлением санитарн[ого] отдела разными прохвостами из командиров нестроев[ых] рот они ни во что ставят теперь нас, представителей медицинской науки, мня себя "сами с усами" и в этом отношении, стремясь всячески над нами поглумиться, потешиться, как бы мстя нам за что-то… С третированием начальника отдела – полковника, – поставленного как бы над нами в дядьки, на самую медицину-то наши временщики позволяют себе смотреть как на говно собачье! Сегодня наши стратеги подняли гвалт из-за того, что многие легко раненые идут по городу и заходят в лавочки, магазины, у нек[ото] рых повязки промокли, и что не к[ото] рых даже… ведут жиды! Рыцарское чувство наших фальстафов не может примириться с тем, ч[то] б[ы] и жиды могли выражать сердечное участие к страждущим!.. Ненавистнические отношения между отделами штаба – подсиживания и подкапывания друг под друга… Всякий старается доказать перед начальством, кто вперед произнес: "Э!"… Штаб полон массой ненужных паразитов…
Зашел ко всенощной в собор; превосходное пение вообще, а в частности – "покаяние двери отверзи ми…" Я вечно живу чувствованием града вышнего, окружающее же все – такая гиль! Колокольный звон всегда восхищает мое сердце своей музыкой, наполняя его небесной радостью. Видел г-жу N.; так хотелось сказать ей:
"Я вас любил, но не люблю уж боле,
Я ту любил, но вы уже не та…"
15 февраля. Очаровательная солнечная весенняя погода. Мальчуганы-газетчики зычно выкрикивают по улицам: "Телеграммы о мире!" Между делами зашел ненадолго и в свою церковь, и в католическую, находящиеся как раз друг против друга; поклонился двум богам, если бы был и третий – то и ему бы!
В боевом отношении что-то тихо. Не слышно целый день артиллерийской пальбы с фортов крепости.
Перед обедом зашел на вокзал. Над головой совсем невысоко взвился немецкий аэроплан; никто по нему не стрелял; вот-вот, думалось, будет сброшена на тебя бомба, но, по счастью, она слетела немного подальше, слышен был сильный взрыв; солдатики, в группе к[ото] рых я стоял, даже видели летчика, как он нагибался и спускал "какой-то кулек". Надо еще удивляться, что немцы не засыпают нас такими гостинцами, угощая ими лишь изредка.
На рассвете пресловутая "высота 103" была взята обратно немцами; мы ее, говорят, "прозевали"; предстоит ее вновь брать; назначено для этого 17 число! Уже ухлопали на нее несколько тысяч; уложат еще новые гекатомбы человеческих тел; в данном случае – "без чувства, без толку, но с расстановкой!" По частям даем себя разбивать противнику, к[ото] рый с каждым часом времени все более и более укрепляется, и нам будет все труднее и труднее его вышибать.
За обедом крепостной инженер-генерал успокаивал Радкевича, что-де не извольте сомневаться – скат высоты мы подкрепим как следует; при этом все-таки добавил, что-де не в мерах защиты дело, т[а] к к[а] к корпусной командир (имярек) все время был под огнем и не был ранен или убит, а взял, да умер от дизентерии!! Дальше разговор перешел на тему о роли и большом значении в войне Николая Чудотворца!!
Радкевич на вопрос преосвященного Владимира, долго ли продолжится война, отвечал, что 5 лет, и что-де за это время мы еще, может быть, по нескольку раз будем также то отходить к Гродно, то входить в пределы Восточной Пруссии.
В корпусах у нас очень малый состав; на бумаге же выходит много. Штабные заправилы поражают меня теперь своим самодовольством, развязностью и какой-то моральной и умственной тупостью, позволяющими им оперировать человеческими жизнями как какими-то пешками, и оперировать-то так грубо – ремесленно и шаблонно (куда уж до артистичности), как пишутся входящие и исходящие №№ бумаг.
Последнее время при общей столовой учреждена выпивательная конспирация означенной кучки штабных во главе с генер[ал]-квартирмейстером Шокоровым. Насосавшиеся живительной влаги сыны Марса делаются еще более пошлыми и циничными, имея вид именинников на похоронах. Санитарн[о]-медицинская часть стала для "храбрых" наших вояк какой-то плевательницей, куда всякий из них норовит изрыгнуть всякую гадость; по обыкновению, внимание обращается на показную сторону – на форму, пуговицы, внешний лоск – "порядок", "ранжир", "раз-два, раз-два"! Ч[то] б[ы] раненые "не шлялись" по улицам, а сидели бы у себя в заточении лазаретов и госпиталей… Наш всероссийский символ – "осади!" Господи, Боже мой – когда-то наши россияне выйдут из рабского положения каких-то "существователей", а не граждан?! Что мудреного, что мы в глазах немцев не более – не менее, как "Russische swein"…
Паскудная черта в воспитании военных: всякого покойного человека они готовы считать бездельником, суетящегося же – энергичным и дельным! Сами они свою энергию и продуктивность рабочую проявляют точь-в-точь как [вз] балмошная хозяйка, и себя расстраивающая, и не умеющая управляться с прислугой; начальствующие лица по отношению к подчиненным, нужно – не нужно, но обязательно их "подперчивают", да еще в оскорбит[ельных] выражениях; сами бесятся и увеличивают лишь нервное настроение среди окружающих.
Сегодня эвакуировал до 3 тысяч раненых. Масса из них "пальцестрелов".
По газетам выходит, что мы только и делаем, что храбро и умно побеждаем уже еле-еле дышащего противника; даже разгром нашей армии рисуется в таких красках, что немцы будто бы совершили большую ошибку и сели в калошу, мы же… мы же… скоро будем в Берлине! Если бы по газетным данным и сообщениям да составить историю текущей войны, то это вышла бы не история, а претенденциознейшая сказка.
Д-р Щадрин как тип (его вечное отыскивание покойного угла!).
Вопреки писаным законам: фон Будберг уволен в отпуск на 2, а Сиверс – на 6 недель; имеются случаи увольнения в отпуск (конечно, высших чинов, для коих законы не писаны!) "по смертельной болезни" жены! Г-жа комендантша мной хочет совсем завладеть: надоедает ужасно и по телефону, и лично своими бабьими приставаниями по устроенным ей разным благотворит[ельным] учреждениям.
16 февраля. Солнце светит вовсю, весна идет, весна идет!.. Скоро вот-вот из оттаявшей земли покажутся и лепестки синеглазых фиалок. С полудня захмурилась погода и заснежило. На душе же у меня почему-то необычайно весело. Причину надо искать в подсознательном департаменте…
Совершили объезд вместе с Кайгородовой и Радкевичем нек[ото] рых врачебных учреждений "ее ведомства". Узнал радостную весть: "высота 103" нами окончательно взята, немцы будто бы принуждены теперь отступать вследствие успешности наших действий в праснышском направлении к Нейденбургу. Стратеги наши потирают руки, что для немцев складывается теперь обстановка быть охваченными, но более-де шансов, что они мастерски, как вьюны, ускользнут. Денщики наши уже спрашивают: "Скоро ли мы опять приедем в Марграбово?" Этот город они предпочитают Гродно, к[ото] рый они называют "низьменным"…
Мой полковник неисправим в своем бешенстве; его нек[ото] рые штабные пигмеи прямо-таки провоцируют, и он в ярости летит по госпиталям и, не разобравшись, невпопад первого встречного грубо пушит и разносит, поднимая страшный гвалт. Окриками думают наши марсы водворять и поддерживать порядок и дисциплину; да будь хоть окрики-то толковые, а не истеричные! Великое зло у нас в армии, что военачальники в своих подчиненных видят объект для излития накопляющейся у них злобы и желчи; всю накипь их, казалось бы, так естественно, они должны были бы скорее изливать уж не на своих, а на немцев… Служащие наши мало обласканы начальством, не видят от него благожелательного, дружеского к себе отношения, а одно хамство. А много времени потребуется после войны на обтеску нашего дубья, к[ото] рое в массе так еще невежественно.