Ключом к победе стала моя подача. Тот год был одним из лучших, если говорить о моей подаче. Я стала попадать снова и снова. Она выходила очень точной и постоянно попадала именно туда, куда я хотела. По углам, по линиям и с впечатляющей силой. Когда вы так подаете, то контролируете очко, даже если это не эйс. Зная свои слабости, я смогла перевести игру в плоскость моих сильных сторон. Я стала навязывать свою волю. При розыгрыше некоторых очков я возила Энен по корту, как будто она была марионеткой на веревочках. Я заставляла ее двигаться так же, как она заставляла меня в наших четырех предыдущих встречах. И это проникло в ее сознание, так что даже когда она вставала на линию подачи, она знала, что ей предстоит долгий обмен ударами. После плохого начала я дважды выиграла на ее подаче в первом сете. 6–4 в мою пользу. Второй сет во многом был похож на первый. Моя подача обеспечила мне отскок под левую руку, и мой бэкхенд решил исход вечера. Я выиграла на ее подаче всего один раз в восьмом гейме второго сета, но иногда и одного раза бывает достаточно.
С приближение конца матча я чувствовала, как обстановка накаляется. Толпа, ее выкрики, звуки Нью-Йорка… Теперь все зависело от моей концентрации. В этом матче она была такой, какой не была еще никогда. Результат турнира теперь зависел от моей подачи. Энен отбила мяч мне под левую руку. Это было ее большой ошибкой. Я отбила мяч с силой и в хорошем темпе – она не смогла его взять. Мяч врезался в сетку. И этого оказалось достаточно. В тот же момент я опустилась на колени, закрыв лицо руками, а потом подбежала к трибунам, чтобы обнять папу. А потом вернулась на корт, чтобы получить свой приз – серебряный кубок, который я подняла так резко, что у него отвалилась крышка. В этом вся я. Я смеялась не переставая.
Я выиграла, но все еще не могла в это поверить. Этот невероятный турнир Большого шлема, выигранный здесь, в Нью-Йорке, на глазах у всех, кто болел за меня и кто болел против. Жизнь может быть прекрасна. И в тот момент мне казалось, что она будет такой вечно. Но когда вы так думаете, когда вы начинаете в это верить, вы скорее всего ошибаетесь.
Глава четырнадцатая
Известный певец как-то спел, что жизнь похожа на зебру.
2008 год не был моей белой полосой. За плохими новостями следовали худшие. Одна чертовщина накладывалась на другую. А началось все с Роберта Лансдорпа, который успел стать такой важной частью моей жизни и моей команды. Он был ненормальным, он был задницей, с ним было сложно, и он был со странностями – но я его любила. По-видимому мой отец не разделял моих чувств. По-видимому он не мог больше работать с ним, или все было наоборот.
Что же произошло?
Все зависит от того, кого и когда вы спросите. Отец скажет вам, что время проходит, многие вещи меняются и люди расстаются. Мы взяли от Лансдорпа все, что нам было нужно, скажет он вам, а Лансдорп получил от нас все, что хотел. Так что никто ни в чем не виноват. Все кончилось. И наступило время двигаться дальше. Отец верит в то, что тренеров и жизненный порядок надо менять каждые несколько лет – это позволяет тебе учиться новому и делает жизнь интереснее.
А Лансдорп отметает все эти разговоры о естественном конце и о том, что люди расходятся, как полную хрень. Вместо этого он называет точный инцидент в конкретный день.
Я играла с Надей Петровой, русской девушкой, о которой я была невысокого мнения. Хотя что-то в ней было. Может быть, соперничество становится острее, когда играешь с соотечественницей? Выглядит так, как будто вы играете за любовь одного и того же партнера. И такие отношения могут выглядеть как ненависть. Надеюсь, что когда я закончу играть, то все мои соперницы смогут меня простить, а я прощу их всех, но пока я в игре, мне необходима эта напряженность в отношениях. В этом нет ничего личного. И не имеет никакого отношения к девушке на корте. Это источник моей энергии. Он необходим мне, чтобы побеждать. Матч шел через пень колоду, и все зрители смотрели на моего отца, который сидел с Лансдорпом в моей ложе. К тому времени Юрий уже стал знаменитым теннисным родителем. Он не давал интервью, ничего не комментировал в прессе, не старался пускать пыль в глаза и от этого казался таинственным и интересным. Прежде чем он сообразил, что происходит, он стал карикатурой в мире тенниса – сумасшедший русский папаша, прогуливающийся в капюшоне, ни с кем не общающийся и бормочущий себе что-то под нос. Толпа зрителей вспомнила об этом, и обстановка на матче с Петровой напоминала штормовую. И наконец, посередине матча, кто-то бросил на корт теннисный мяч. У меня в руках уже был один – я как раз готовилась подавать, как вдруг, как гром среди ясного неба, на корт спланировал еще один мяч. Публика зашипела. А потом я услышала голос отца, перекрывающий все остальные звуки:
– Заканчивай розыгрыш!
Пресса за это уцепилась. Еще одна выходка ненормального русского. Журналист позвонил Лансдорпу и спросил его мнение по поводу этого эпизода. Роберт не стал много говорить, но то, что он сказал и что напечатала потом газета привели моего отца в ярость. По сути, Лансдорп сказал, что, по его мнению, Юрий не должен был кричать с трибуны. На следующей игре, если верить версии Лансдорпа, отец был вне себя. Они в ледяной тишине сидели друг рядом с другом. Напряжение росло и росло. Я на корте стала проигрывать, и чем хуже игра складывалась для меня, тем хуже становилось их настроение. Наконец, после того, как я проиграла очко, отец повернулся к Лансдорпу и произнес:
– Вот видишь? Вот что получается, когда не кричишь с трибун.
Как ответил ему Лансдорп?
Что ж, если вы хоть раз видели Роберта, то вы, наверное, уже догадались.
– Отвали, Юрий. И кончай скармливать мне эту хрень, – ответил он.
И это был конец – конец моей работе с Робертом Лансдорпом. Он больше никогда не тренировал меня. Потеря была гораздо больше, чем вы можете себе представить. Ведь от Лансдорпа я научилась не только плоскому удару и не только поняла необходимость бесчисленных повторений. Помимо этого, он дарил мне свою дружбу и давал мне уверенность в себе. В наших отношениях была стабильность и сбалансированность, которые редко встречаются в жизни. И неудивительно, что столько великих игроков подчеркивают ту роль, которую Лансдорп сыграл в их успехе. И при этом они говорят не о технической стороне вопроса. Технике тебя может научить каждый. Они говорят о чем-то неуловимом, о тех отношениях и ощущениях, которым он тебя учит и благодаря которым ты выживешь, в какую бы черную яму ты не провалился, потому что ты чемпион. Доказательства? А был бы он рядом с тобой, если бы ты им не был? И именно этого мне потом не хватало многие годы, но особенно месяцы сразу же после расставания. Другими словами, Роберт Лансдорп исчез в самый неподходящий момент – именно тогда, когда начинался самый тяжелый период в моей карьере.
* * *
Хотя сам по себе год не был таким уж плохим. Я выиграла свой третий турнир Большого шлема. Открытый чемпионат Австралии. Во время этого турнира я играла, наверное, в самый чистый теннис в своей карьере. Помню, все обсуждали, как далеко дойдет Линдсей Дэвенпорт, которая из-за травмы не была посеяна. Оказалось, что я должна была играть с ней во втором круге. Мне это не понравилось. Не важно, каковы твои успехи и как легко тебе все дается на корте – если у великого игрока выдастся удачный день, то шансы на то, что для тебя он будет не таким уж удачным, достаточно большие. А Линдсей Дэвенпорт была великим игроком. Поэтому я готовилась к этому матчу, позабыв обо всем, несмотря на то, что перед ним мне еще предстояла игра в первом круге. Сетка была одной из самых сложных, которые мне доводилось видеть на турнирах Большого шлема. После Дэвенпорт мне пришлось выигрывать у Елены Дементьевой, Жюстин Энен и Елены Янкович – у теннисисток мирового уровня.
В финале я встретилась с Аной Иванович. Это была не лучшая моя игра в турнире. Лучшие я сыграла против Дэвенпорт и Энен. Первый сет висел на волоске. У Иванович было несколько шансов повести в счете. Но во время одного из розыгрышей все изменилось. Во время этого розыгрыша она захотела нанести укороченный удар, который был никому не нужен, и мяч опустился перед сеткой.
И вот тогда я увидела это в ее глазах. Был ли это страх? Нервы? Нет, это была просто случайная подсказка. Она сказала мне о том, что соперница не готова. С этого момента я стала психологически сильнее ее. И разгромила со счетом 7–5, 6–3. Было здорово выиграть мой третий турнир Большого шлема. Теперь мне оставался только Открытый чемпионат Франции.
Один из первых звонков, которые я сделала после победы? Вы удивитесь, но это был звонок Джимми Коннорсу.
Нас познакомил Майкл Джойс. Это случилось в 2007 году во время подготовки к новому сезону. Джойс предложил съездить к Коннорсу в Санта-Барбару. Потренироваться вместе с ним, пообедать и попытаться использовать его опыт. Я мгновенно согласилась. Как действующий спортсмен, я всегда чувствую себя застенчиво в присутствии чемпионов, но это вдохновляет. Ты впитываешь каждое их слово, изучаешь каждое движение. Майкл и я отправились в Санта-Барбару, где жил Джимми, в начале декабря и всю дорогу нас сопровождала песня "Там, где у улиц нет названий" группы U2. Это была любимая песня Майкла, и скоро я тоже полюбила ее. Мы провели четыре дня, тренируясь рядом с Джимми. Я сильно нервничала. Пропустить мяч, сказать глупость, не ответить на его вопрос… У него была спокойная и немного загадочная манера поведения. Во время перерывов он говорил только о влиянии матери на его игру, о ее помощи и ее реалистичном подходе ко всему происходящему.
В начале и конце тренировки он заставлял меня прыгать через скакалку до тех пор, пока руки у меня не начинали отваливаться. Джимми объяснял это тем, что в былые времена они не занимались всякой ерундой в спортзале, как это происходит сейчас – их занятия были попроще и попрактичнее. То есть прыгание через скакалку. Мне понравился его практичный подход к делу, а еще больше то чувство, с которым я уехала из Санта-Барбары. Я не запомнила, под какую песню U2 мы возвращались домой, потому что проспала в пассажирском сиденье большую часть пути, полностью опустошенная морально и физически этими тренировками. Потом мне пришло в голову что, хотя Майкл и продолжал заставлять меня делать упражнения, похожие на те, которые я делала во время своих тренировок вот уже много лет, образ Джимми Коннорса, молча наблюдающего за мной с боковой линии глазами, похожими на глаза ястреба, добавил мне концентрации и желания тренироваться. В присутствии Джимми Коннорса я не хотела пропустить ни одного мяча. Не хотела никому проигрывать. Я заставляла себя трудится с удвоенным вниманием.
Прошло около месяца и во время праздничного обеда по поводу моей победы в Австралии я позвонила Джимми. Поблагодарила его за то время, что мы провели вместе на корте, и сказала, что эти дни меня здорово вдохновили. Он сказал, что рад за меня. А еще сказал, чтобы я звонила ему не только после побед, но и после поражений. Тогда я это запомнила. И теперь это остается очень важной чертой характера людей, с которыми я встречаюсь. Захотят ли они говорить со мной, когда я проиграю? Когда я потеряю почву под ногами?
Дни после того, как я выиграла Открытый чемпионат Австралии, были странными. Со мной происходили серьезные вещи и не всегда они играли положительную роль.
Первая серьезная вещь – я рассталась со своим отцом, я рассталась с Юрием. Конечно, не как с отцом – они с мамой всегда будут самыми близкими мне людьми на свете, – но как с тренером. Мой отец всегда говорил, что время от времени все надо менять, знакомиться с новыми людьми, потому что они привносят в твою жизнь новую энергию, оживляют рутину и преодолевают скуку. Скука и рутина – наверное, это самые сильные твои враги в жизни. В результате – и в этом вся ирония произошедшего – советы Юрия привели к тому, что я решила расстаться с самим Юрием. Впервые впереди забрезжил конец моей профессиональной карьеры. Те игроки, играя против которых я сделала себе имя, стали постепенно уходить. Меня уже подпирали новые, все более молодые соперницы. Так что надо было решать: если я хочу доказать, что на что-то способна, что могу быть самостоятельным игроком, самостоятельно выигрывающим турниры, что я, наконец, стала взрослой, то сейчас самое время. И уволив отца – хотя это слишком жесткий термин, – я возьму свою собственную жизнь под свой контроль.
Я послала ему электронное письмо – мне показалось, что так я смогу лучше изложить свои мысли. Мой отец не сильно расстроился. Он не кричал, не бросался вазами, не переворачивал стол. Более того, он это понял и смирился с этим.
– Да, Мария, – сказал он, – теперь тебе пора начинать жить своей собственной жизнью.
Может быть, он уже сам был готов сойти с дистанции, положить конец этой бесконечной череде гостиниц, аэропортов, стадионов. С тех пор мой отец занимается активным отдыхом в горах и на побережье, катается на лыжах и занимается спортом, читает и думает о своем обожаемом Толстом. А тренируется он так, как будто готовится к Олимпийским играм среди спортсменов старших возрастов. То изящество, с которым он покинул свой пост, было его последним великим поступком на посту моего наставника. Майкл Джойс продолжал оставаться моим тренером. Все шло по-старому, и в то же время все полностью поменялось. И наверное, это была бы моя самая большая проблема в том году, если бы не еще одна серьезная вещь, которая случилась со мной после Открытого чемпионата Австралии.
Сначала я не обратила на нее никакого внимания – при подаче мое плечо стало побаливать. Но боль становилась все сильнее и сильнее. Она стала настолько сильной, что у меня пропало желание играть – так болело плечо при подаче. После некоторых игр я даже плакала, потому что боль становилась слишком сильной. Я пыталась играть через не могу, пыталась менять движения, чтобы утихомирить боль, но это только вносило дисбаланс в другие части моего тела. Я теряла ритм, тонкость ощущений и уверенность в победе.
Тренер пытался лечить меня ибупрофеном, специальными упражнениями, массажами, но ничего из этого не помогало. Боль никуда не уходила и особенно чувствовалась при подачах и ударах с полулета слева. Если мне удавалось выиграть очко без боли, я бывала счастлива. А потом боль возвращалась, и когда это происходило, я впадала в мрачную панику. У меня испортилось настроение.
– Послушайте, – сказал, наконец, мой отец, – у Марии всегда был очень высокий болевой порог. И если все выглядит так плохо, то это что-то большее, чем просто усталость.
Мы пошли к врачу, и он сказал, что это тендинит. Правой ротационной манжеты. Сухожилие напоминает широкую резиновую ленту, состоящую из множества небольших прядей. Они могут воспаляться и даже изнашиваться – это и есть тендинит. В моем случае, сказал врач, это скорее всего связано с постоянно повторяющимися движениями, которые я делаю при подаче. Он велел мне снизить нагрузки, но не прекращать играть – если сухожилие не разрабатывать, оно может потерять эластичность и даже полностью прекратить растягиваться. А еще он посоветовал прикладывать к плечу лед и принимать противовоспалительные препараты. Понадобится несколько недель, но потом боль утихнет.
"Боль утихнет".
Вы знаете, сколько раз я слышала эту фразу? До неприличия много. Я играла, прикладывала лед, принимала противовоспалительные таблетки, но боль не утихала. Более того, она становилась все сильнее. Я поехала к еще одному врачу. Сделав аналогичные снимки и взяв те же самые анализы, он предложил другой диагноз. Может быть, это и был тендинит, но теперь он перешел в бурсит, сказал этот врач. Чтобы не утомлять вас деталями, достаточно будет сказать, что бурсит – это воспаление ткани под связкой. Мне было велено на несколько недель прекратить играть, прикладывать к плечу лед и принимать противовоспалительное от боли. И через какое-то время, сказали в больнице, мое плечо заживет. В худшем случае придется делать уколы кортизона.
И вот в один прекрасный день, после того, как я выполнила все рекомендации – не играла в течение двух недель, принимала противовоспалительные таблетки, прикладывала лед и даже делала уколы кортизона – я зашнуровала свои теннисные туфли и вышла на корт. Ударила несколько раз с задней линии. Вроде бы ничего. Но как только я подняла руку для подачи и коснулась рукой спины, боль вновь появилась, и сильнее, чем прежде. Я не чувствовала ее, когда била справа. Я спокойно могла отбивать высокие мячи. И я не чувствовала ее каждый раз, когда подавала – это-то меня и сбивало с толку, но в остальное время боль присутствовала. Она таилась в самой верхней точке плеча – резкий приступ постепенно переходил в тупую боль, которая продолжалась, может быть, секунд десять. Когда приступ начинался, я не могла думать ни о чем другом, что делало невозможным выигрыш очков. Я чувствовала себя опустошенной. Тело для профессионального спортсмена – это его инструмент. И когда он его подводит, это всегда очень больно. Такое впечатление, что тебе пришел конец.
Кто-то посоветовал нам врача в Верхнем Ист-Сайде Нью-Йорка. Доктора Дэвида Алтчека, который видел все, что только может случиться с плечом. Нам сказали, что лучше него нет. Ему понадобилось всего пять минут, чтобы понять, что у меня серьезная проблема. Он сделал множество тестов – рентген и МРТ – а потом усадил меня в комнате ожидания. Новости были не слишком обнадеживающими. Дело было не в бурсите. И сухожилие в моем плече не было воспалено – оно было порвано. Много недель я играла с порванным сухожилием – отсюда и вся эта боль. Скорее всего разрыв был следствием моей подачи, постоянного повторения одного и того же мощного движения. Мое плечо вращалось до тех пор, пока рука не касалась середины спины, а потом происходило взрывное движение, чтобы ракетка могла встретиться с мячом в воздухе. Однажды, несколько лет назад, тренер по бейсболу, который увидел мою подачу, отвел отца в сторону и сказал, что такое движение он видел только у нескольких питчеров. Он им восхищался и сказал, что при этом генерируется невероятная сила, но предупредил отца, что позже это может стать причиной очень серьезной травмы. Отец тогда забыл об этом разговоре, но вспомнил о нем сейчас. "Я всегда знал, что ей надо сделать рабочей рукой левую", – подумал он.
Доктор сказал, что мне необходима операция. Концы сухожилия необходимо соединить и сшить. И чем скорее, тем лучше. Для теннисиста это очень серьезная операция. Несколько игроков в прошлом перенесли ее, но ни один из них не смог вернуться на самый верх.
– Вы сможете восстановиться, – сказал врач, – но вы уже никогда не будете прежней.
Я сидела, уставившись на свои ноги, и пыталась осознать эти слова. Мне был двадцать один год. Сначала я не смогла воспринять их. Я не поверила врачу. А потом, уже вечером, до меня, наконец, дошло, и я как будто провалилась в черную дыру. Я только-только достигла того, чего хотела, вывела свою игру и жизнь на тот уровень, к которому стремилась, и теперь я все потеряю из-за какого-то крохотного сухожилия? А что, если моей карьере придет конец? Как меня будут помнить? Как однодневку или еще одну грустную историю, еще одно предупреждение? Нет. Я отказывалась поверить в такой конец.