Ссоры в отношениях отца и дочери были нередкими, но, несмотря на это, связь между Виктором и Туве никогда не прерывалась, хотя и омрачалась порой откровенной злостью друг на друга. Как у Туве, так и у ее отца имелись устойчивые политические и общественные воззрения, причем настолько различные, что часто им было абсолютно невозможно принять и понять ценности друг друга. Мать Сигне рассказывала детям, что отец был сломлен войной и что его душа навеки отмечена неизлечимыми шрамами. Когда-то беззаботный весельчак, после войны Фаффан ожесточился, стал суровым и нетерпимым. Он настолько изменился, что даже улыбка давалась ему с трудом, как и любые другие выражения чувств. Он отдалился от семьи, центром которой стала мать и сплотившиеся вокруг нее дети. И все же Туве безмерно восхищалась отцом и в творчестве полностью зависела от его суждений.
Фаффан был типичным патриотом своего времени. Как многие герои войны, он не сумел полностью вернуться к нормальной жизни и предпочитал вновь и вновь переживать и переосмысливать военное прошлое в кругу друзей, таких же ветеранов, как и он. Тяжелые воспоминания топились в безудержном веселье. Компании собирались в ресторанах, мужчины оставляли жен дома, чтобы те не мешали, и проводили ночи напролет за выпивкой и разговорами о высоких материях. Вино лилось рекой, хотя достать алкоголь во время повсеместно действовавшего жесткого сухого закона было совсем не просто.
Лучшим другом Виктора Янссона был его старый студенческий товарищ Алвар Кавен, тоже герой Гражданской войны. В юности они вместе снимали мастерскую в Париже, а позже и в Хельсинки. Мужчины сумели сохранить дружбу на протяжении всей жизни, проводя вместе и будни, и праздники. Жены художников тоже подружились; две семьи любили устраивать совместные вечеринки. Спиртные напитки во время сухого закона они производили сами, подпольно, в полном согласии с духом свободного творчества. Живописец Маркус Коллин также входил в круг друзей Фаффана и Кавена. Оба семейства, Янссоны и Коллины, начиная с 1933 года жили вместе в артистической коммуне Лаллукка, расположенной в Хельсинки, в районе Тёёлё. Живя в одном доме, художники и их близкие общались практически постоянно и с удовольствием.
Во время сухого закона в Хельсинки, как грибы после дождя, множились подпольные увеселительные заведения. С их посещением были связаны определенные риски: полиция не дремала. Поэтому вечеринки частенько устраивали в домашних условиях. Семейство Янссонов нередко приглашало гостей на ночные посиделки, которые затягивались до следующего утра. В гостях у Янссонов собирались самые известные и обласканные успехом творческие люди того времени. Еще ребенком Туве тайком наблюдала за весельем взрослых, за их "пирушками". Будучи совсем юной, она получила первые впечатления о мире искусства и о входящих в него людях, но одновременно ей пришлось узнать, что такое война и мужская агрессия. Именно эти впечатления лягут впоследствии в основу книги "Дочь скульптора", в которой есть и такие строки: "Все мужчины пируют, и они между собой товарищи, которые никогда друг друга не предают. Товарищ может говорить тебе ужасные вещи, но назавтра все будет забыто. Товарищ не прощает, он только забывает, а женщина - она все прощает, но не забывает никогда. Вот так-то! Поэтому женщинам пировать нельзя. Очень неприятно, если тебя прощают".
Автопортрет в 14 лет, уголь
В своей книге Туве возвращается к воспоминаниям детства: мать, которая перед Рождеством аккуратно вытирала пыль со статуэток в мастерской отца. Никому другому отец не разрешал этого делать. Однако в доме находились вещи более священные, нежели статуэтки: гранаты времен Гражданской войны. Они были наследием войны, настоящим фетишем Виктора Янссона. Никто не имел права вытирать с них пыль, ни за что и никогда. Военное прошлое, всплывавшее в разговорах во время пирушек, и мужская бесшабашность стали сюжетом рассказа Туве Янссон, в котором дочь предается своим детским воспоминаниям об этих вечерах. "Я люблю папины пирушки. Они могут тянуться много ночей подряд, и мне нравится просыпаться и снова засыпать, и чувствовать, как убаюкивают меня дым и музыка… После музыки начинаются воспоминания о войне. Тогда я еще немного жду под одеялом, но всегда поднимаюсь снова, когда они нападают на плетеное кресло. Папа снимает свой штык, висящий над мешками с гипсом в мастерской, все вскакивают и орут, и тогда папа нападает на плетеное кресло. Днем оно прикрыто тканым ковром, так что даже не увидишь, какое оно".
Виктор Янссон, подобно многим другим прошедшим через Гражданскую войну белофиннам, считал левые взгляды и в особенности коммунизм угрозой для отечества. Прогерманские настроения цвели в Финляндии пышным цветом, в особенности во время советско-финской войны. Янссон безоглядно верил в Германию и считал немцев освободителями и друзьями. К евреям он относился враждебно. Антисемитизм отца глубоко ранил дочь. В этом отношении она была непримирима и бескомпромиссна, "огонь и пламя", как она сама это описывала. Многие из ее ближайшего круга были евреями, например, Сам Ванни (урожденный Самуил Беспрозванный) и Ева Коникова. Виктору Янссону нелегко было смириться с тем, что его дочь в своих карикатурах, опубликованных в журнале "Гарм", резко критиковала действия Германии и Гитлера. В письмах Туве нередко жаловалась на постыдную нетерпимость отца и на его политические воззрения, от которых у дочери, по ее словам, волосы вставали дыбом.
Зависимость Туве от мнения семьи и ее страх перед неодобрением отца, а также нелюбовь Виктора Янссона к коммунистам хорошо описаны в одной из ее записных книжек. Сокурсник Туве Тапио Тапиоваара получил приглашение в посольство СССР на вечер, посвященный А. С. Пушкину. Тапио сумел заманить туда Туве в качестве своей дамы. Праздник удался на славу: по посольству фланировали женщины в вечерних платьях и множество важных гостей. Был среди приглашенных и советский министр. Среди гостей также был журналист издаваемой на шведском языке газеты "Свенска Прессен", знакомый с отцом Туве. Та пришла в ужас от мысли, что журналист проболтается отцу о том, что она посещает коммунистические сходки. Она униженно просила журналиста молчать об их встрече, и, по всей видимости, тот сдержал обещание.
Виктору Янссону было тяжело смириться с друзьями и привязанностями дочери. Все эти люди частенько оказывались либо евреями, либо коммунистами, или, по крайней мере, приверженцами крайне левых взглядов. Тапио Тапиоваара, с которым Туве встречалась в годы Второй мировой войны, состоял в левацком объединении деятелей искусства "Киила" и придерживался коммунистических взглядов. Еще сильнее выделялся Атос Виртанен, который был партнером Туве на протяжении долгих лет.
Открытая и свободная связь Туве с Атосом Виртаненом, человеком известным и находящимся под пристальным вниманием общественности, вызвала волнение в среде людей, чьи моральные ценности шли вразрез с моралью Туве. Отцу свободная связь его дочери тоже по вкусу не пришлась, а левые взгляды избранника и его заметное положение в обществе только ухудшали ситуацию. В то время свободные связи были не приняты, и в кругу среднего класса, к которому принадлежали Янссоны, подобные отношения сурово осуждались. Сексуальная жизнь была ограничена множеством условностей, говорить о ней было не принято, а от женщин ожидалось, что в брак они будут вступать девственницами. В обществе, где царят нормы сексуального воздержания, незамужней паре, живущей в свободном союзе, было крайне тяжело сохранить уважение и доверие окружающих. В то время связи сексуального характера никак не были личным делом влюбленных. Отец Туве просто не мог переступить через те границы нормы, в пределах которых он был воспитан, и отринуть близкие ему ценности. И все же от дома друзьям Туве мужского пола не отказывали. Да, они не пользовались уважением отца семейства, тем не менее, он никогда в открытую не нападал на них. Хотя атмосфера порой накалялась не на шутку.
Домашняя девочка
Семья для Туве была центром вселенной. Лишь когда ей исполнилось двадцать семь лет, она наконец начала жить отдельно. Нити, связывающие ее с семьей, оставались крепкими на протяжении всей жизни. Янссоны жили в столице, сначала в районе Катаянокка, затем в Тёёлё. Детство и юность Туве прошли именно в Катаянокка, на улице Луотсикату, 4. Стиль ар-нуво, главенствующий в архитектуре района, наверняка в значительной мере повлиял на воображение молодой художницы. Ребенком она наблюдала из овального окна квартиры за находящимися напротив домами с крышами, украшенными башенками. Остроконечные шпили и сама форма домов в Катаянокка наводят на мысль о Муми-доме и, в частности, о купальне муми-троллей. Эту же остроконечную форму повторяет фасон шляпы Снусмумрика.
Искусство творилось непосредственно в доме Янссонов, и Туве с детства привыкла существовать посреди мешков с гипсом, незаконченных, выставленных на просушку глиняных фигур и гипсовых статуй, ожидающих отлития в бронзе посреди отцовской мастерской. Привыкла она и к облику матери, примостившейся на уголке стола и увлеченно рисующей наброски к почтовым маркам, иллюстрирующей журналы и обложки печатных изданий. В доме постоянно рождалось что-то новое, творческий процесс был неотделим от жизни: искусство и быт переплетались воедино.
В летний сезон, начиная с ранней весны и заканчивая поздней осенью, семейство Янссонов переселялось на острова. Архипелаг Пеллинки, расположенный неподалеку от городка Порвоо, всего в пятидесяти километрах от Хельсинки, был важным для семьи местом. На острова архипелага ходили паромы, а часть пути непосредственно до острова, где семья Янссонов проводила летние месяцы, нужно было преодолеть на моторной лодке. В обычаях среднего класса в то время было уезжать на лето из города. Так поступали и Янссоны. Хам, занятая на постоянной работе, могла навещать детей только на выходных и во время отпуска.
В отсутствие хозяйки семейством занималась экономка. Янссоны кочевали с острова на остров, но всегда оставались в пределах архипелага Пеллинки. В первый раз они сняли коттедж у семейства Густафссонов, чей сын Альберт, или Аббе, стал товарищем Туве. Эта дружба сохранилась на всю жизнь. Позже Янссоны снимали жилье у семейства Бредшяр, на их участке Туве и ее брат Ларс выстроили летний шалаш. В 1960-х годах Туве открыла для себя остров Кловхару, который впоследствии стал ее самым любимым местом в архипелаге. Любовь к морю и островам объединяла всю семью. Время, проведенное в Пеллинки, считалось лучшим временем в году, и именно там, по словам брата Туве Пера Улофа, семейство чувствовало себя по-настоящему дома.
Отец Фаффан и мать Хам дома отливают гипс
В 1933 году Янссоны переехали из квартиры в Катаянокка в только что отстроенную артистическую коммуну Лаллукка, расположенную в престижном районе Тёёлё. Здесь в одном большом доме жили люди, представляющие самые разные виды искусства, и общение с соседями было тесным и оживленным. Позже Туве в одиночку или вместе с сокурсниками снимала небольшие помещения для занятий живописью, но домом ее на протяжении многих лет была именно Лаллукка. Она была прописана в Лаллукка, там ее всегда ждали ее комната и кровать и хранились ее вещи. В Лаллукка семейству Янссонов было тесно, особенно после того, как Туве выросла и начала писать, ведь трем художникам приходилось делить не только кров, но и пространство для творчества. Молодому художнику требовалось свое рабочее место, но содержать мастерскую было накладно, а зачастую просто невозможно. Не одна карьера закатилась, так и не начавшись, именно из-за нехватки средств на отдельное помещение для работы.
Свою первую мастерскую Туве обрела в 1936 году, сняв небольшое помещение неподалеку от церкви Кристускиркко. На следующий год она переехала в мастерскую на улице Вянрикки Стоол, а через три года ей вновь пришлось переезжать, на этот раз на улицу Урхейлукату, 18. Помещение не отвечало ее запросам, и Туве долго пыталась получить собственную мастерскую в коммуне Лаллукка. Попытки не увенчались успехом, поскольку домоуправление не замедлило напомнить ей о просроченных счетах за аренду, которые оставил без внимания Фаффан.
Туве пришлось остаться в Тёёлё, неподалеку от Лаллукки. В годы Зимней войны она снимала также небольшое помещение на улице Тёёлёнкату, однако условия там были суровыми: хозяйка помещения следила не только за моралью, но и за работой молодой художницы и не одобряла присутствие в мастерской обнаженных моделей. К счастью, в апреле 1940 года Туве удалось получить назад свою комнату на улице Вянрикки Стоол.
Различные помещения, в том числе квартиры и комнаты в гостиницах, служили и сюжетами для картин Туве. Она любила рисовать комнаты, где ночевала в путешествиях, и мастерские, в которых ей доводилось работать. Картина, на которой Туве запечатлела интерьер своей комнаты в 1943 году, написана в мастерской на улице Вянрикки Стоол. Полотно прекрасно передает эмоции, которые юная Туве переживала, оставив семейный очаг и переехав в собственный дом. В атмосфере помещения чувствуется экзистенциальный страх одиночества и одновременно озадаченность чисто бытовыми проблемами, начиная с приготовления еды. В письмах к своей подруге Еве Кониковой юная художница оптимистично декларировала веру в то, что быт наладится сам собой. У Янссонов жила экономка Импи, которая заботилась о семье, и, судя по всему, Туве вряд ли приходилось в юности хлопотать по хозяйству.
Туве и Хам в доме в Лаллукка
Жизнь в семье не всегда была простой и радостной. Разница во взглядах отца и матери порой приводила к тому, что отношения между супругами накалялись до предела и дочь иногда буквально тошнило от домашней атмосферы, как она сама вспоминала позже. Туве приходилось молчать о своих чувствах, чтобы сохранить мир в доме, а это, в свою очередь, приводило к тому, что гнев накапливался и требовал выхода. Годами подавляемые эмоции порой прорывались наружу, как лава. "Я сказала Фаффану, что ненавижу его", - делилась Туве в письме к Еве Кониковой. Друг и семейный врач Янссонов Рафаэль Гордин со всей серьезностью рекомендовал Туве съехать из родного дома и жить самостоятельно. Туве и сама писала о том, что вряд ли сможет и дальше жить вместе с семьей. По ее словам, если бы она осталась, то в ее душе что-то надломилось бы и она не смогла бы стать счастливой или развиваться как художник. Глубокая безжалостная горечь сквозит в ее высказываниях об отце и о его отношении к Хам: "Я вижу, как Фаффан, самый беспомощный, самый ограниченный из нас, терроризирует всю семью, я вижу, что Хам несчастна. Всю жизнь она подстраивалась и уступала, давая нам возможность стать теми, кто мы есть. Она отказалась от себя, но взамен не получила ничего, только детей, которых война или отнимет у нее, или превратит в озлобленных, ожесточенных людей, полных горечи".
Переезд, пусть во временную мастерскую, означал новый этап в жизни художницы. Впереди молодую Туве ждали свобода и самостоятельность. Но помимо свободы ее ожидали хлопоты и суета, и прежде всего - ответственность за свою собственную жизнь. Туве писала о том, как решение отделиться и стать самостоятельной повлияло на изменения ее личности в целом: "С тех пор как я решила покинуть семейство, изменилось все, даже мои вкусы… Адажио для скрипки Бетховена, которое я любила так сильно, теперь меня совсем не трогает. Впервые в жизни слушаю Баха… Я открыта для экспериментов, все готово к переменам".
Переезд помог Туве если не целиком устранить, то, по крайней мере, усмирить кризис, назревавший в отношениях с отцом. Кроме того, девушка мучилась угрызениями совести, поскольку знала, что мать скучает по ней. Между тем после переезда Туве отношения отца и дочери наладились, и теперь они могли лучше понимать друг друга. Туве никогда не порывала с семьей, даже в самые трудные времена она регулярно присутствовала на семейных ужинах в Лаллукке и проводила отпуск с остальными членами семьи во время летнего сезона на островах. Но даже спустя годы встречи с отцом заставляли ее нервничать. Она писала Еве Кониковой: "… я прихожу в Лаллукку каждое воскресенье, не чаще. Видеть отца мне все еще тяжело". В отношениях между отцом и младшим сыном Лассе также случались тяжелые периоды. Особенно напряженными эти отношения стали во время советско-финской войны, когда сын в открытую бунтовал против отцовского авторитета. Тогда Туве писала Еве, что подчас ей хотелось предостеречь отца, остановить его, чтобы он своим поведением не выгнал из гнезда последнего птенца.
Мать и Туве под стеклянным колпаком
Сигне (Хам) Хаммарштен-Янссон была для свой дочери Туве центром вселенной и ее самой большой любовью. Настолько большой, что сравниться с ней никто так и не смог. Очень многое их объединяло. Отец с шумной мужской компанией жил ночной жизнью столицы, а мать и дочь привыкли быть наедине и словно срослись друг с другом. Влияние матери на будущее Туве и на ее карьеру было решающим. Именно она стала первым и самым главным учителем дочери. Туве в буквальном смысле выучилась рисовать на руках у матери. Рассказывают, что девочка начала рисовать очень рано, еще до того, как научилась ходить.