Мне, как и всем, предстояло еще разобраться в происходящем, оценить мои действия во время господства нацистов и найти свое новое место в жизни. Что касается перспективы большой политики, то мне было ясно, что новая, то есть мирная и демократическая, Германия могла быть построена только при лояльном, дружественном сотрудничестве с Советским Союзом, что будущее Германии находится только на Востоке и что я хочу внести в это свой вклад. Но нужен ли кому-то мой вклад, как обстояло дело с моим собственным будущим? Как-никак я бывший эсэсовец, к тому же еще офицер РСХА, преступной организации, как ее назвал Нюрнбергский трибунал в своем приговоре.
Какое значение могло иметь то, что я выполнял только "чистую" работу в секретной службе? В конце концов, она не была чистой, поскольку объективно помогала развязать ужасную войну и превратить Германию в кучу духовных и материальных обломков. Только случай помог мне избежать более глубокой и прямой связи с преступлениями СС.
Насколько велика моя вина перед отечеством и перед народами, пострадавшими от развязанной фашистами войны, ответственность, которую мне предстояло нести всю свою жизнь? Этот вопрос имел для меня, как и для многих других, особую остроту, поскольку я в начале сознательной политической жизни связал свою судьбу с запятнанной кровью нацистской системой и на первых порах искренне верил, что иду правильным путем, в интересах отечества.
Глубокое огорчение по поводу этой большой ошибки я уже пережил. Теперь нужно было преодолеть свое настроение и честным трудом подготовить почву для расцвета новой Германии, которая могла бы пользоваться уважением и доверием народов.
В мои неполные тридцать лет я для этого был, конечно, не так уж стар и чувствовал себя обязанным сделать это. Сначала мне следовало позаботиться о своей денацификации. И здесь оказалась полезной моя нидерландская аттестация. Кроме того, у меня имелась рекомендация английских учреждений, в которой говорилось, что я не военный преступник и что против моего использования в новой немецкой полиции нет возражений.
Для меня уже тогда была очевидна сомнительность практики денацификации, проводившейся западными оккупационными властями, что укрепило мою критическую позицию по отношению к их германской политике. Чем больше я знакомился с действиями западных оккупационных властей в области так называемого демократического перевоспитания немецкой нации, чем яснее мне становилось, что они никогда не стремились к подлинному искоренению всех реакционных, милитаристских и нацистских тенденций в общественно-политической жизни в оккупированной ими части Германии, тем сильнее росло во мне разочарование этой политикой.
Американцы и англичане, в отличие от Советского Союза, с самого начала исходили из принципа коллективной ответственности немцев за преступления нацистского режима. Не делая никакого различия между закоренелыми нацистами, носителями и фанатическими сторонниками человеконенавистнических идей Гитлера, виновниками жестоких массовых преступлений, и теми, кто только в силу обстоятельств оказался малой частичкой гигантской государственной машины "третьего рейха", они развернули в небывалых масштабах под флагом денацификации кампанию жестоких репрессий, направленную против почти всего немецкого народа. К 1 января 1947 года в американской оккупационной зоне акцией по заполнению анкет по денацификации оказались охвачены 11,6 млн человек. Понятно, что в таких условиях не могло быть и речи об установлении индивидуальной ответственности того или иного человека, они открывали возможность только для жестокости и произвола.
Я знал много случаев, когда американские (иногда также английские и французские) военнослужащие клеймили зажиточных немцев как нацистских преступников, чтобы получить предлог к конфискации их жилищ и состояния, которые затем они присваивали как "освободители". Многие мирные немецкие граждане, причисленные при таком поверхностном подходе "к нацистам и их сообщникам", стали беззащитными жертвами грабежей, насилий и убийств недисциплинированной солдатни. Меня особенно возмущало, что все это беззаконие не только не пресекалось, но фактически поощрялось военным командованием союзников в западных оккупационных зонах Германии. Что касалось наказания настоящих преступников, то здесь хваленое англосаксонское "чувство справедливости" проявляло себя иначе. С одной стороны, военные трибуналы союзников в западных оккупационных зонах выносили самые суровые приговоры по делам лиц, участие которых в нацистских преступлениях подтверждалось только косвенно или неполно. С другой - кровавые судьи, имевшие на совести тысячи человеческих жизней, не получали никакого наказания. Дело нацистского военного преступника Клауса Барбье, ставшего известным под прозвищем "мясник Лиона" и долгое время спасавшегося от справедливого наказания под защитой секретной службы США, является самым ярким тому примером. Многие из них поспешили предложить свои услуги новым хозяевам и ради личного блага готовы были отказаться от интересов своей страны, своего народа. Среди тех, кто вступил на путь прислужничества, находились и бывшие сотрудники РСХА, впоследствии занявшие руководящие посты в организации Гелена, а затем в БНД.
Как выяснилось позднее, некоторые из них установили тайные контакты с англо-американскими разведывательными службами сразу же после войны и являлись их платными агентами. Некоторые в результате так называемого "автоматического ареста" попали в лагеря для интернированных и там были завербованы. Уже при вступлении на германскую территорию американцы и англичане имели справочники об организации и персонале немецких учреждений, что давало им возможность быстро выискивать нужных людей. Так, западные союзники были отлично информированы о партийном центре НСДАП, о ведомствах РСХА и полиции по состоянию на зимние месяцы 1944/45 годов, о создании нелегальной сети нацистской партии и диверсионных групп "Вервольф". На основании приложенных к этим справочникам списков членов групп американцы и англичане провели многочисленные аресты с последующей вербовкой арестованных. Позже десятки из них были инфильтрированы американцами в организацию Гелена, в ведомство по охране конституции и органы вновь созданной западногерманской полиции. Это, конечно, не означало, что вся западногерманская разведывательная служба состояла только из беспринципных, продажных личностей. Среди старых, опытных сотрудников РСХА, искавших места в организации Гелена, были и субъективно честные, порядочные люди, так называемые "идеалисты", которые не олицетворяли собой нацистскую идеологию, а просто добросовестно, сидя за письменным столом, выполняли свой служебный долг, не преступая рамки действующих законов и не участвуя в кровавых акциях.
Однако многие из них не смогли разобраться в трудностях послевоенного периода в Германии и из ложно понимаемого чувства долга связали свою судьбу с защитой несправедливого дела. Благодаря моей уже приобретенной проницательности я смог избежать этого.
Все те, кто занял ключевые позиции во вновь создававшихся органах местного самоуправления, а позже в центральном экономическом и административном совете Бизонии, принадлежали к числу ставленников оккупационных учреждений. С помощью влиятельных зарубежных покровителей эти люди заложили прочный фундамент для своей последующей карьеры, которая привела их после образования западногерманского государства на высшие посты правительственных и партийных учреждений. Главными предпосылками для такого взлета являлись абсолютная лояльность по отношению к оккупационным властям, способность устанавливать и поддерживать нужные отношения и неразборчивость в выборе средств для достижения поставленных целей.
"Особые отношения" с англичанами и американцами, которые, как мне точно известно, установились еще во время войны, помогли сделать блестящую карьеру таким политикам, как основатель баварского ХСС Йозеф Мюллер (по кличке Оксензепп), председатель западногерманского бундестага шестидесятых годов Ойген Герстенмайер и влиятельный политик Якоб Кайзер, который в свое время возглавлял боннское министерство по общегерманским вопросам, где и мне довелось поработать.
Совсем не случайно первым канцлером ФРГ в 1949 году стал Конрад Аденауэр. Среди молодого поколения немцев едва ли известно, что Аденауэр был связан тесными деловыми и родственными узами с самыми влиятельными кругами как германского, так и американского капитала. К его наиболее могущественным покровителям в Германии принадлежали крупнейшие промышленники и банкиры, такие, например, как Абс, Пфердменгес и Цинсер, которые даже во время войны поддерживали самые лучшие отношения с американскими финансовыми группами Моргана и Рокфеллера. Вторая жена Аденауэра, Гусей, урожденная Цинсер, была родственницей супруги президента Всемирного банка Макклоя, который в 1949–1952 годах являлся верховным комиссаром США в ФРГ. Позднее он возглавлял "Чейз Манхэттен банк" и стал специальным советником президента США Кеннеди.
Многие видели и понимали двойную игру западных держав в денацификацию. Для коммунистов это было в любом случае ясным, в чем я мог неоднократно убедиться. Но и такие политики, как, например, первый министр ФРГ по делам семьи Франц Вюрмелинг из партии Центра, признавали это. Когда я однажды посетил Вюрмелинга, чтобы узнать, не найдет ли он для меня какого-нибудь места, и предъявил ему мое свидетельство о денацификации, он отрицательно покачал головой. "Знаете ли, свидетельство о денацификации, группа 5, доказывает только сообразительность владельца, который смог от нее ускользнуть". Министр был совершенно прав, для него подобное свидетельство ничего не значило, мне оно тоже приносило мало пользы, поскольку у меня не имелось решающих данных: я не принадлежал ни к католикам, ни к ХДС. В тогдашней Рейнской области это являлось непреодолимым препятствием.
Тем не менее я смог начать учебу в Боннском университете, записавшись на факультет государства и права в качестве вольного слушателя. Правда, я уже имел такое образование, но мне следовало сдать заново некоторые экзамены, поскольку нацистское право было выброшено в мусорную корзину.
Я надолго запомнил профессора Фризенхана по прозвищу Ядовитый Карлик, ставшего позднее членом федерального конституционного суда. Студенты его очень боялись, и тот, кто попадал к нему на экзамен, воспринимал это как жестокий удар судьбы.
Как все студенты, мы часто горячо спорили о политике, образуя отдельные группы в соответствии с нашими взглядами. Я причислял себя к тем, кто честно желал извлечь уроки из горького прошлого. К кругу моих друзей принадлежали, например, юрист Хайнц Энгельберт, ныне профессор Университета им. Гумбольдта в Берлине, и Карл-Гюнтер Бенингер, сейчас профессор государственного права в Университете им. Карла Маркса в Лейпциге.
Кроме материальной заинтересованности я преследовал совершенно сознательно еще одну цель, а именно познакомиться как можно с большим количеством людей, которые позднее могли бы быть мне в той или иной форме полезны. С этой же целью я занялся журналистикой, что и с материальной точки зрения надежнее, здесь заработок прямо зависел от проделанной работы.
Конечно, я внимательно следил за ходом событий того времени. Переход Запада к политике "холодной войны" против Советского Союза, который произошел к середине 1947 года, нельзя было не заметить. Под этим углом зрения значение Германии в глазах западных политических и военных деятелей значительно возросло. По их оценке, западная часть страны, находившаяся под их контролем, превратилась в главную базу для подготовки новой мировой войны. Все отчетливее становился курс на подрыв Потсдамских соглашений, на развал системы четырехстороннего контроля над Германией, на ускоренное восстановление военно-экономического потенциала западных оккупационных зон, на включение Западной Германии в процесс экономической и военной интеграции Западной Европы и в конечном счете в военные блоки Запада. "Времена Ялты миновали, - писала американская газета "Нью-Йорк геральд трибюн" 20 декабря 1947 года. - Раздел Германии развязывает нам руки и дает возможность включить Западную Германию в систему государств Запада".
Частые поездки по всем четырем оккупационным зонам дали мне возможность установить многочисленные контакты во всех политических блоках и кругах. В результате я стал участником многих событий. Я хотел бы здесь упомянуть некоторых из тех людей, кого узнал довольно близко или с кем встречался в то время. Нужно сказать, что они хотя и в разном плане, и с различной степенью воздействия, но все же повлияли на дальнейшее формирование моего политического мировоззрения.
Я был свидетелем дебатов в парламентском совете по конституции, самого принятия конституции, а также выборов первого президента ФРГ Теодора Хейса. На память о приеме по случаю этого события каждый приглашенный получал хрустальный бокал с выгравированной датой, который хранится у меня и поныне.
Я хорошо помню коммунистов Макса Реймана и особенно Хайнца Реннера, который тогда был министром путей сообщения земли Северный Рейн - Вестфалия. Его остроумия, его моментальной реакции многие опасались, но в то же время и восхищались этими его качествами. Сам Аденауэр улыбался, когда Реннер в пылу полемики высказывал свои оригинальные формулировки. Я встречался также с такими личностями, как Курт Шумахер, Фриц Олленхауэр, Томас Делер и другие.
В ходе откровенных бесед с представителями самых различных политических течений и групп я пришел к убеждению, что курс западных держав на раскол Германии и образование сепаратного западногерманского государства как составной части политической и милитаристской системы Запада находил поддержку у весьма влиятельных сил в самой Западной Германии. Известно, например, что Аденауэр был представителем сепаратистских тенденций, характерных для католических кругов на Рейне. Я слышал от близких ему лиц, что "старик" часто заявлял, еще будучи обер-бургомистром Кёльна, будто бы для него "Германия кончается на Эльбе, а дальше начинается Азия". Во взглядах Аденауэра еще задолго до образования ФРГ проявлялись аннексионистские элементы будущей "германской политики". По отношению к советской зоне оккупации эти элементы были ясно видны с самого начала, и они имели опасные последствия для происходящего там процесса антифашистского, демократического развития. Отсюда берет свои корни "претензия на единоличное представительство". Эта политика означала превращение областей к востоку от Эльбы и Верры с их 18 млн жителей в главный испытательный полигон политики "холодной войны". Она, эта политика, развивалась в точном соответствии с линией, провозглашенной в 1946 году Черчиллем в его речах в США и Европе, где он выступал за создание антисоветского блока. В таком же духе высказался 17 января 1947 года Джон Фостер Даллес, государственный секретарь США при президенте Эйзенхауэре. С провозглашением 12 марта 1947 года "доктрины Трумэна" западные державы окончательно взяли курс и на проведение антигерманской политики.
Кстати, я тогда часто встречался с Конрадом Аденауэром. Мы оба жили в Рендорфе и иногда шли по утрам вместе - я в университет, а он на работу. Его машина ждала на дороге, так как к вилле подъезда не было. Иногда я рассказывал ему о своих впечатлениях от дебатов в парламентском совете. Моя позиция, по-видимому, понравилась ему, потому что однажды он мне сказал: "Молодые люди вашего склада в нынешнее время особенно нужны". Он и не подозревал, насколько был прав, если даже учитывать, что мы исходили из совершенно разных позиций и оценок. Аналогичные взглядам Аденауэра мысли, полностью игнорировавшие национальные интересы немцев и их стремление к восстановлению государственной целостности Германии, высказывали и многие другие политики ФРГ, что не помешало им присвоить себе право выступать "от имени всего немецкого народа". Раскол Германии удовлетворял также владельцев ведущих концернов, крупных торговцев и банкиров, которые ожидали от тесного сотрудничества с западными монополиями бурного роста своих прибылей.
До меня дошло одно высказывание Аденауэра: "Лучше половина всей Германии, чем вся Германия пополам". Он не хотел воссоединения, разве что при условии, что советская оккупационная зона будет включена в западногерманскую общественную систему, то есть сольется с Западной Германией. Все общественные и социальные изменения, призванные не допустить возрождения германского милитаризма и обильно оплаченные кровью советских солдат и офицеров, ничего, по его представлениям, не стоили.
Аденауэр еще летом 1945 года сказал: "Оккупация Германии союзниками крайне необходима еще в течение длительного времени. Германия не способна управлять собой. Но чтобы вселять в народ надежду и мужество, мы должны давать ему как можно больше свободы движения, как лошадям в упряжке отпускают вожжи". В последующем он также все время выступал с заявлениями, которые своей самообличающей прямотой могли бы ошеломить (в худшем смысле этого слова) несведущего в политике человека. Прибегнув к затасканному Гитлером и Геббельсом девизу о "новом порядке", он признал, что, перевооружая Западную Германию и цементируя, таким образом, раскол страны, он хочет "умножить силы Соединенных Штатов" и "содействовать подготовке к установлению нового порядка в Восточной Европе". Говоря о двух немецких государствах, он не рекомендовал применять термин "воссоединение". Вместо него следовало говорить "освобождение Востока". Говоря об "освобожденной" таким путем Польше, которая стала бы "самым восточным государством Европы с западной культурой", он выступил с фатально напоминающей времена фашистского генерал-губернаторства идеей об управлении обширными областями этой страны в форме "немецко-польского кондоминиума". Аденауэр, говоря об СССР, отмечал, что "Советское правительство действительно хочет создания системы безопасности". "Советскому руководству не следует приписывать каких-либо воинственных устремлений уже потому, что перед ним в избытке стоят огромные задачи внутри страны - я говорю не о политических, а о социальных, экономических и культурных задачах, которым оно должно будет отдать все силы. Такое положение сохранится на длительный период времени…" Но подобная прозорливость не мешала Аденауэру разжигать ненависть к СССР и образовавшим вместе с ним социалистическое содружество государствам Центральной, Южной и Восточной Европы, причем он пользовался лексиконом нацистской пропаганды, говоря, что этот мир, "по сути дела, является нашим смертельным врагом".
Я уже тогда понял, что меня ничто не связывает с такими людьми и проводимой ими политикой. Мое внимание все больше приковывали смелые начинания моих земляков на Востоке, которые приступили к строительству действительно свободного, демократического и миролюбивого немецкого государства - Германской Демократической Республики.
И вот, так сказать, на самой середине этих размышлений советские разведчики поставили передо мной вопрос, готов ли я применить мои специальные познания в деле предотвращения новой войны. Сначала это предложение меня озадачило. Меньше всего я в то время думал о том, чтобы еще раз оказаться на работе в разведывательной службе. Однако это был для меня действительно самый лучший путь для борьбы за новую, единую и мирную Германию, связанную узами дружбы с Советским Союзом. Теперь передо мной стояла ясная цель, ясная задача, для выполнения которой я готов был отдать все силы.