В октябре 1923-го Айседора поздравляет супруга с днем рождения: "Поздравляю тебя с этим самым счастливым днем. Хочу, чтобы этот день чаще повторялся. Люблю тебя. Изадора". Она ждет своего поэта и, несмотря ни на что, верит, что скоро они снова будут вместе. А что же Есенин? Он уже сказал Мариенгофу "адью Айседора", но чего только не брякнешь по пьяному делу. Заявление о разводе еще не написано, Есенин допускает мысль, что они еще могут быть вместе. Поэтому он пишет Дункан вполне дружелюбный ответ: "Дорогая Изадора! Я очень занят книжными делами, приехать не могу. Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе. С Пречистенки я съехал… Дела мои блестящи… мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха и здоровья и поменьше пить. Привет Ирме и Илье Ильичу. Любящий С. Есенин".
Есенин действительно носился по Москве с новыми прожектами, журнал забуксовал на старте, так он окрылился идеей провести собственный юбилей! Десять лет профессиональной деятельности! Чем не дата? 10 декабря 1923 года – хоть пригласительные отпечатывай. Есенин надеялся, что Всероссийский союз поэтов, группа имажинистов и группа Росс исходатайствуют перед Совнаркомом о выделении 10 000 рублей на проведение вечера. Было потрачено много усилий – а результат? – Умри – поставят памятник, организуют вечер памяти, но живому.
Меж тем у Есенина долги на долгах, ".по редакциям ходить, устраивать свои дела, как это писательские середняки делают, в то время он не мог, да и вообще не его это дело было", – пишет в своих воспоминаниях Г. Бениславская. И вот еще: ".трудно передать, насколько мучительно было для него это добывание денег. Его гордость не мирилась с неудачами, с получением отказа. Поэтому, направляясь в редакцию, он напрягал все нервы, чтобы не нарваться на отказ. Для этого нужно было переводить свою психику на другой регистр".
Есенин не умел и не любил торговаться и при этом отчаянно нуждался в деньгах, однажды подписывая договор с издательством "Госиздат", он чуть было не подмахнул документ на шесть тысяч вместо оговоренных десяти. Если бы не поэт Наседкин, по счастью оказавшийся рядом, он бы так и отдал новые произведения чуть ли не в полцены. И такой случай не единственный. "…Одно он знал и понимал: за стихи поэт должен получать деньги. Заниматься же изучением бухгалтеров и редакторов – с кем и как разговаривать, чтобы не водили за нос, а выдали, когда полагается, деньги, – ему было очень тяжело, очень много сил отнимало".
Айседора уже устала ждать своего Сергея. Но ей не вернуться, пока не закончится контракт, поэтому она каждый день шлет ему телеграммы, в которых просит поскорее заканчивать с делами и приезжать к ней. Сергей же живет в жутких условиях, которые Айседора, несмотря на свое голодное детство и юность, наверное, не могла бы даже представить: ". нам пришлось жить втроем (я, Катя и Сергей Александрович) в одной маленькой комнате, а с осени 1924 года прибавилась четвертая – Шурка. А ночевки у нас в квартире – это вообще нечто непередаваемое. В моей комнате – я, Сергей Александрович, Клюев, Ганин и еще кто-нибудь, в соседней маленькой холодной комнатушке на разломанной походной кровати – кто-либо еще из спутников Сергея Александровича или Катя. Позже, в 1925 году, картина несколько изменилась: в одной комнате – Сергей Александрович, Сахаров, Муран и Болдовкин, рядом в той же комнатушке, в которой к этому времени жила ее хозяйка, – на кровати сама владелица комнаты, а на полу: у окна – ее сестра, все пространство между стенкой и кроватью отводилось нам – мне, Шуре и Кате, причем крайняя из нас спала наполовину под кроватью", – пишет Г. Бениславская.
К тому же реально не было денег, даже у регулярно издаваемых авторов, потому как такие издания, как "Прожектор", "Красная нива" и "Огонек", платили без видимых задержек, но зато брали исключительно новые стихи. "Красная новь" тоже обращалась к Есенину за стихами, среди свеженьких могли взять и уже ранее выходившие произведения, но и платила от раза к разу. Единственный способ заставить выдать деньги – ездить в редакцию как на работу. Хочешь вырвать законный гонорар – приходи в издательство каждый день. Повезло авторам, живущим поблизости, Есенину же нужно было ездить на трамвае, стоило это удовольствие немного, но и того не было.
Добраться до издательства – полдела, нужно было каким-то непостижимым образом застать кассира в тот момент, когда у него оказывались на руках деньги. Но даже если это удавалось, зачастую гонорар дробился на мелкие дольки, и тогда измученный автор получал на руки тридцать целковых и обещания выплатить остатки в течение календарной недели.
Все это мучило, унижало, постоянные думы о долгах доводили до ручки. Иногда Есенин срывался, бросаясь в очередную издательскую контору, как рыцарь печального образа на ветряные мельницы. Временами этот маневр удавался, и тогда прямо у кассы победителя окружали менее удачливые коллеги, предлагающие непременно обмыть гонорар в ближайшей пивной или разливочной. Грех не отпраздновать такое дело. Один раз пожадничаешь, в другой он тебя за версту обходить станет.
Успех обмывали, горе заливали водкой, часто поднимали стопки за удачу, а в результате ожидающим Есенина друзьям оставалось разве что гадать на кофейной гуще, в каком "святом месте" на этот раз "пустил корни" великий поэт земли русской.
По уму, следовало плюнуть на все и ехать к бамбордирующей его телеграмами Айседоре, но Есенин мечтал приехать к ней победителем, принцем на белом коне, а не побитой собакой. А тут журнал поэтов не получился, юбилей не справил, половину гардероба подарил и столько же покрали, денег нет. Нетрудно предсказать, что дальше ему придется снова ждать, пока Дункан организует издание очередной его книги, найдет переводчика. А дальше… всю жизнь зависеть от жены? Быть на вторых ролях?.. Есенин решается на разрыв. "Я говорил еще в Париже, что в России я уйду. Ты меня очень озлобила. Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Сейчас я женат и счастлив. Тебе желаю того же. Есенин", – составив текст телеграммы, дал прочитать его Галине Бениславской. Та сразу же заметила, что неправильно писать о любви женщине, с которой хочешь порвать, поэтому Есенин тут же исправил текст: "Люблю другую. Женат и счастлив. Есенин".
Понимая, что Айседора не из тех, кто отступает после первого попавшего в цель снаряда, Галина послала вслед телеграмму лично от себя: "Писем, телеграмм Есенину не шлите. Он со мной, к вам не вернется никогда. Надо считаться. Бениславская".
Ответ пришел незамедлительно: "Получила телеграмму, должно быть, твоей прислуги Бениславской. Пишет, чтобы писем и телеграмм на Богословский больше не посылать. Разве переменил адрес? Прошу объяснить телеграммой. Очень люблю. Изадора".
Меж тем газеты сообщили, что после блистательных гастролей Дункан возвращается в Москву. У Есенина тревожно сжалось сердце, что, если Айседора ворвется в квартиру на Никитской, где он жил с Галиной, дабы поквитаться с соперницей? С нее ведь станется.
Лучшим вариантом было бы уехать куда-нибудь вместе, но Сергей опасался, как бы в его отсутствие Дункан не "арестовала" его вещи на Богословском, в то время в России реальной проблемой было купить что-либо, и, лишившись всего гардероба (того, что от него осталось), Есенину пришлось бы приехать к Айседоре хотя бы затем, чтобы забрать свое. Он же страшился и не желал этой встречи. И тут, точно по заказу, пришло письмо от поэта и друга Есенина Николая Клюева. Мол, спасайте, погибаю в Питере, хочу в Москву. Не спрашивая подробностей, Сергей тотчас уехал со спасательной миссией в Петроград. А пока Есенин "спасал" Клюева, вернулась Айседора.
Сергей Александрович всегда с теплотой отзывался о Клюеве, хотя и понимал, что тот мифотворец, каких поискать, и все или почти все, что он рассказывает о себе, – скорее всего, ложь. В псевдоавтобиографических заметках Клюева "Гагарья судьбина" рассказывается о его путешествиях по России, где он то служил послушником в монастырях на Соловках, то был "царем Давидом… белых голубей – христов" (имеется в виду одна из русских сект), там его готовили к оскоплению, но самозваный царь в последний момент догадался сбежать. Позже на Кавказе Клюев познакомился с красавцем Али, который "полюбил меня так, как учит Кадра-ночь, которая стоит больше, чем тысячи месяцев. Это тайное восточное учение о браке с ангелом, что в русском белом христовстве обозначается словами: обретение Адама.", впрочем, не добившись взаимности, Али покончил с собой, а Клюев поспешил в Ясную Поляну, где его для задушевной беседы ждал сам Толстой. Он встречался с Распутиным и даже "ездил по поручению секты хлыстов в Индию и Персию". Разговаривая с Есениным, Клюев избрал себе личину "смиренный Миколай", как охарактеризовала его Г. Бениславская, он делал комплименты женщинам и, казалось, не мог надышаться на Есенина. Но все это было лишь желанием произвести впечатление на постороних. Оставаясь наедине с Есениным, "Клюев опять говорил, что стихи Есенина сейчас никому не нужны. Это было самым страшным, самым тяжелым для Сергея, и все-таки Клюев продолжал твердить о ненужности его поэзии. Договорился до того, что, мол, Есенину остается только застрелиться".
…Еще находясь в Крыму, Айседора наслушалась о Есенине много и разного. В основном пересказывали скандалы с его участием, кутежи, бесконечные попойки. Называли несколько женщин. Дункан сделала вид, будто бы не узнала фамилию Бениславская, но зато обратила внимание на Августу Миклашевскую – актрису и признанную красавицу, которой Есенин посвящал стихи и за которой, по заверению знакомых, всерьез ухаживал.
"Я впервые увидела Дункан близко, – рассказывает Августа Леонидовна Миклашевская. – Это была очень крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Я, сама высокая, смотрела на нее снизу вверх. Своим неестественным, театральным видом она поразила меня. На ней был прозрачный бледно-зеленый хитон с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром с золотыми кистями, на ногах – золотые сандалии и кружевные чулки. На голове – зеленая чалма с разноцветными камнями. На плечах – не то плащ, не то ротонда, бархатная, зеленая. Не женщина, а какой-то очень театральный король.
Она смотрела на меня и говорила:
– Есенин в больнице, вы должны носить ему фрукты, цветы!.. – и вдруг сорвала с головы чалму. – Произвела впечатление на Миклашевскую – теперь можно бросить!.. – И чалма полетела в угол.
После этого она стала проще, оживленнее. На нее нельзя было обижаться: так она была обаятельна.
– Вся Европа знайт, что Есенин был мой муш и вдруг – первый раз запел про любоф – вам, нет, это мне! Там есть плохой стихотворень: "Ты такая ж простая, как все." Это вам!"
Так мило беседуя, Айседора засиделась до утра. Было понятно, что пришло время заканчивать визит, и когда Августа вежливо проводила до входной двери гостью, Дункан тихо прошептала: "Я не хочу уходить, мне некуда уходить. У меня никого нет. Я одна."
После разрыва с Дункан, в 1923 году, Есенин действительно познакомился с актрисой Августой Миклашевской, которая оставит воспоминания о нем. В 1976 году, когда актрисе было уже 85, в беседе с литературоведами Августа Леонидовна назвала свой роман с Есениным чисто платоническим, они даже не целовались. Приблизительно в то же время Сергей Александрович сошелся с поэтессой и переводчицей Надеждой Вольпин, которая родила ему 12 мая 1924 года сына Александра.
Осенью 1925 года Есенин, не оформив развода с Дункан, женился на Софье Андреевне Толстой, внучке Льва Николаевича Толстого, в ту пору заведующей библиотекой Союза писателей. Этот брак также не принес поэту счастья и вскоре распался. После смерти Есенина Толстая посвятила свою жизнь сбору, сохранению и подготовке в печать произведений Сергея Александровича, оставила мемуары о нем.
Эпилог
В конце декабря 1925-го Сергей Есенин неожиданно появляется в Ленинграде, сбежал от женщин, от вечно пьяной компании, да и от врачей, пытавшихся руководить жизнью свободолюбивого поэта: "Он говорил, что бежал из Москвы от рассеянной жизни, что он хочет работать и именно здесь, на невских берегах, найдет, наконец, так настойчиво ускользающий от него покой", – пишет в своих воспоминаниях Всеволод Рождественский.
Страшные слова, если учесть то, что произойдет в дальнейшем. Есенин отказывается выступать перед читателями и не заходит в редакции. В Питере у него совсем другое дело, иной интерес. Он устраивается в гостинице "Англетер", в том самом номере, в котором жил несколько лет назад с Айседорой. Что это – случайность, или он действительно думал о ней, заказывая себе номер? Но даже если вообразить себе, что выбор был сделан случаем, он, разумеется, тут же узнал помещение, кровать, вид из окна… а стало быть, думал о брошенной им супруге. О женщине, которую любил, связь с которой являлась для него роковой.
".На столе затрещал телефон. Никого из сотрудников поблизости не было. Трубку взял оказавшийся рядом литературовед П.Н. Медведев. По выражению лица я увидел, что произошло что-то необычайное: звонили из гостиницы "Англетер", сообщали о том, что ночью в своем номере повесился С.А. Есенин. Просили сказать это друзьям. Мы ринулись к выходу. Почти не обмениваясь ни словом, бежали мы по Невскому и Морской к мрачному зданию гостиницы на Исаакиевской площади.
Начиналась метель. Сухой и злой ветер бил нам в лицо.
Дверь есенинского номера была полуоткрыта. Меня поразили полная тишина и отсутствие посторонних. Весть о гибели Есенина еще не успела облететь город.
Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным – в нем ничто уже не напоминало прежнего Сергея. Только знакомая легкая желтизна волос по-прежнему косо закрывала лоб. Одет он был в модные, недавно разглаженные брюки. Щегольской пиджак висел тут же, на спинке стула. И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок. На маленьком плюшевом диване, за круглым столиком с графином воды, сидел милиционер в туго подпоясанной шинели и, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол. Он словно обрадовался нашему прибытию и тотчас же заставил нас подписаться как свидетелей. В этом сухом документе все было сказано кратко и точно, и от этого бессмысленный факт самоубийства показался еще более нелепым и страшным.
Обстановка номера поражала холодной, казенной неуютностью. Ни цветов на окне, ни единой книги. Чемодан Есенина, единственная его личная вещь, был раскрыт на одном из соседних стульев. Из него клубком глянцевитых переливающихся змей вылезали модные заграничные галстуки. Я никогда не видел их в таком количестве. В белесоватом свете зимнего дня их ядовитая многоцветность резала глаза неуместной яркостью и пестротой". – Эти галстуки, наверное, выбирала для него Айседора, там, в дорогих парижских магазинах, может, на бульварах Берлина или в Нью-Йорке, в СССР того времени просто не могло быть таких галстуков.
Есенин не оставил никакого объяснения случившегося, только написанное его кровью четверостишье:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
Кому он это написал? О ком думал? Особенно поражала жестокость, с которой Сергей Есенин расквитался с жизнью, сначала он перерезал вены, а когда, поняв, что смерть задерживается, повесился.
Через сутки гроб с телом Есенина, усыпанный цветами, стоял в маленькой комнатке Союза писателей на Фонтанке. Пустили желающих попрощаться, и они проходили длинной, печальной, казалось, бесконечной процессией. Кто-то останавливался у гроба подольше, кто-то шел дальше, рыдая в голос. Сбылась мечта Есенина, теперь все газеты только и делали, что славили его на все лады, называя талантливейшим лириком эпохи, сразу же начали искать его еще не изданные стихи, да и изданные уходили со свистом. А мертвого поэта уже ждала столица.
"Когда я шла за закрытым гробом, казалось, одно желание было у меня – увидеть его волосы, погладить их. И когда потом я увидела вместо его красивых, пышных, золотых волос прямые, гладко причесанные, потемневшие от глицерина волосы (смазали, снимая маску), мне стало его безгранично жалко, – пишет А Миклашевская, встретившая гроб с телом поэта в Москве, – Есенин был похож на измученного, больного ребенка. Все время, пока гроб стоял в Доме печати на Никитском бульваре, шли гражданские панихиды. Качалов читал стихи. Зинаида Райх обнимала своих детей и кричала: "Ушло наше солнце". Мейерхольд бережно обнимал ее и детей и тихо говорил: "Ты обещала, ты обещала…""
Осталась фотография, на которой возле тела Сергея Есенина стоят Зинаида Райх, Всеволод Мейерхольд, сестра Екатерина и мать Татьяна Федоровна. В день похорон матери Есенина дали возможность проститься с сыном, для этого пришлось закрыть все двери, не позволяя никому мешать им.
…Последнее время, Айседора ощущала свою неуместность в СССР, нет, не так она представляла себе страну победившей революции. Она-то всем расписывала, что в свободной стране люди должны и двигаться и дышать свободно. Но молодежь интересовало не гармоничное развитие души и тела, а прежде всего политическое воспитание. В школе почти не топили, да и с любимым человеком не сложилось. Навсегда улетая из Москвы, Айседора в последний раз предложила Сергею Есенину начать все сначала. Снова отправиться на поиск переводчиков и издателей, напомнить о себе в иностранной прессе, но Есенин отказался.
Аэроплан летел какое-то время, а потом начал стремительно терять высоту, искусство пилота помогло избежать столкновения с землей, хотя все пассажиры были здорово напуганы. В результате они сели на каком-то поле недалеко от деревни, откуда вскоре сбежались крестьяне поглядеть на необычное зрелище. Они стали последними зрителями в СССР, увидевшими танец великой Айседоры.
В последних числах декабря 1925 года Айседора находится в Париже в обществе своего брата Раймонда и их общих друзей. Сергей Есенин покончил с собой 28 декабря, газеты тотчас сообщили об этом. Когда Дункан узнала о смерти мужа, "она не произнесла ни одного слова", – рассказывает ее брат Раймонд…
Потрясение оказалось слишком сильным, Айседора изначально знала, что после гибели детей Есенин – последний шанс для ее души ожить и почувствовать себя хотя бы ненадолго счастливой. Вскоре после получения ужасного известия Айседора обратилась к парижским газетам со следующим письмом: "Известие о трагической смерти Есенина причинило мне глубочайшую боль. У него были молодость, красота, гений. Неудовлетворенный всеми этими дарами, его дерзкий дух стремился к недостижимому, и он желал, чтобы филистимляне пали пред ним ниц. Он уничтожил свое юное и прекрасное тело, но дух его вечно будет жить в душе русского народа и в душе всех, кто любит поэтов. Я категорически протестую против легкомысленных и недостоверных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже. Между Есениным и мной никогда не было никаких ссор, и мы никогда не были разведены. Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием. Айседора Дункан".