3
Как добрались до вокзала, совершенно не помню. Мы словно сразу оказались в вагоне электрички. Он был пуст. Ярко горели лампы. У Володьки на щеках блестели дождинки, а штормовка была усыпана темными звездочками - следами капель.
Мы сели друг против друга на желтые лаковые скамейки. Поезд будто нас одних и ждал: мягко толкнулся и набрал скорость. Сразу прижалась к стеклам густая, как смола, чернота.
Володька сидел прямой и даже строгий какой-то. Положил раковину на блестящие от дождя коленки, смотрел перед собой и шевелил губами - словно повторял тихонько важный урок.
- Володька,- окликнул я.- Долго ехать?
Он вздрогнул.
- Что?.. Нет, не очень.- Приложил раковину к уху и улыбнулся: - Говорит. Будто даже громче.
Я тоже послушал. Может быть, не громче, но неутомимо и настойчиво звучал Валеркин голос... Мы и правда ехали недолго. Даже темные звездочки на Володькиной куртке не успели исчезнуть. Не знаю, что Володька сумел различить в темноте за окнами, но вдруг вскочил и потянул меня за рукав. Едва мы вышли в тамбур, как зашипели тормоза и разошлись двери. Мы прыгнули на мокрые доски платформы. В них отсвечивал станционный фонарь. Поезд опять зашипел и умчался, а мы по скользким ступенькам спустились на размокшую траву.
- Здесь тропинка,- шепотом сказал Володька и повел меня мимо темных плетней и сараев. По-прежнему сеял дождик.
- Вот здесь дедушкина дача. Видишь?
Ничего я не видел. Кругом ни огонька, даже станционный фонарь затерялся во мгле. Я уже хотел сообщить своему спутнику, что глаза у меня не кошачьи, но он вдруг виновато попросил:
- Слушай, возьми меня на руки, пожалуйста. Тут шиповник.
Я сразу подхватил его, но для порядка проворчал:
- Нежности какие. Давно ты стал бояться колючек?
- Но это ведь железный шиповник... Ты осторожнее, он и сапоги может изорвать.
Я никогда о железном шиповнике не слышал, поэтому только хмыкнул. Потом спросил:
- Если он такой вредный, почему вы с дедом его не выкорчевали?
- Как его выкорчуешь? - удивленно сказал Володька.- Я же говорю: железный шиповник. У него корни до центра Земли.
- Вечно ты выдумываешь...
Ничего не выдумываю,- рассеянно откликнулся Володька.- Это правда... Ты иди теперь, прямо, здесь короткая дорога.
Я продрался сквозь кусты и вынес Володьку на широкую улицу дачного поселка.
Тишина стояла невероятная. Даже дождик закончился и не шуршал в траве. Ни одно окошко не светилось. Однако полной темноты уже не было: в небе стали видны облака, словно отразившие далекий рассеянный свет.
Володька нетерпеливо шевельнулся, и я опустил его на дорогу. Он ойкнул. Оказалось, уронил на ногу раковину. Я поднял ее и больше не дал Володьке: разобьет еще или сам поранится.
- Куда же теперь пойдем? - спросил я.
Володька уверенно махнул рукой вдоль домов. Я взял его за плечо, и мы зашагали по середине дороги.
Стало еще светлее: облака проступили ярче, и в воздухе как бы повисла серебристая пыль. Мы молчали и думали, наверно, об одном и том же: чем кончится наше путешествие? Говорить об этом я не решался, и Володька, видимо, тоже. Мы оба, наверно, боялись спугнуть сказку. А молчать стало трудно. И я просто так, лишь бы сказать что-нибудь, полушепотом произнес:
- Какие-то странные облака. Светятся...
Володька подумал и тихонько ответил:
- Наверно, в них распыляется звездный свет.
- Такой сильный?
- А что? За облаками звезды светят очень ярко. Просто мы не видим...- Он помолчал и вдруг спросил:- А почему они горят?
- Звезды?
- Ну да. Огонь горит, если воздух кругом, а там ведь безвоздушное пространство...
- Ученые говорят, что в них атомные процессы идут. А в общем, до конца это еще не изучено...
- И главное, вечно горят...
- Не совсем вечно. У звезд тоже бывает рождение и конец.
- Ну, все равно. Миллиарды лет...
- С чего это ты о звездах задумался, Володька?
Он серьезно сказал:
- А что? Я о них часто думаю... Вот смотри: если бы не было звезд, не было бы планет. Значит, не было бы людей. Вообще ничего хорошего не было бы... И мы с тобой никогда бы не подружились...
"А ведь в самом деле..." - подумал я и покрепче взялся за Володькино плечо...
Шли мы уже минут пятнадцать, а улица все тянулась. "Удивительно,- думал я.- Это же поселок, а не город..." Незаметно сделалось теплее. Володька откинул капюшон.
Улица стала узкой, дома вплотную подступили к дороге. В мерцающем полусвете облаков я разглядел, что это необычные дома. Точнее, это были два очень длинных дома - справа и слева. Они и составляли улицу. С правой стороны тускло поблескивал бесконечный ряд полукруглых окон, с левой тянулась перед домом длинная терраса, или галерея,- столбы с навесами.
Мы подошли совсем близко, и я увидел, что столбы покрыты резьбой: их оплетали деревянные листья и цветы. А вверху, на карнизе, я смутно различил какие-то смеющиеся маски.
- Что это за дома, Володька?
- Не знаю,- шепотом сказал он.- Я их раньше не видел.
Даже в полумраке я различил, какие опять встревоженные сделались у него глаза.
Ощутимой волной прошел вдоль домов теплый воздух, и я уловил в нем запах травы. Той серебристой травы, что росла у стен Валеркиного Города.
- Что? - поспешно прошептал Володька.- Это... уже? Это правда?
Я сжал ему руку и повел мимо резных столбов. Я не знал еще точно, где мы, но от волненья перехватило горло.
Так шли мы полминуты. Улица оборвалась наконец, и в этот же миг из-за просветлевшей кромки облака выглянул краешек луны. Я остановился и радостно прижал к себе Володьку. Луна могла светить только там. У Валерки. У нас было новолуние.
Яркий круг выкатился из-за облака целиком, и словно включили голубой прожектор.
- Ой! Ура... - с тихим восторгом сказал Володька.- Смотри.
Я смотрел. Но глаза не сразу привыкли к странному серебристо-голубому миру.
Слева на холме, в километре от нас, я разглядел белые домики. А справа и впереди, занимая половину пространства, стояла туманная мерцающая стена. И неясно было: вблизи она или очень-очень далеко. Только то, что находилось совсем рядом, я видел отчетливо: кусты и нагромождение камней.
Не знаю, что меня толкнуло, но я моментально решил забраться на камни и осмотреться. Держа в руках раковину, я по гранитным уступам взбежал наверх и тут услышал Володькин крик:
- А я?! Подожди, я с тобой!
Чтобы успокоить его, я обернулся. Из-под ноги выскользнул камень. Я шагнул в сторону, однако нога не нашла опоры. Качнувшись, я замахал руками... и ухнул в пустоту.
4
У меня есть приятели-альпинисты, кое-чему я у них научился. Извернувшись, я ухватился за каменный карниз. Раковина, конечно, улетела, но мне было не до нее. Острый толчок опасности как бы встряхнул меня, и я сразу все понял. Понял, что туманная стена с лунными искрами - это океан и что я повис на краю обрывистого берега - видимо, очень высокого. И если разожму пальцы, грохнусь об утесы или окажусь под водой (а какой из меня пловец в сапогах и плаще?).
- Володька! - сдавленно крикнул я. Но, услышав, как из-под ног у него посыпались камешки, испугался: - Не подходи, сорвешься!
Это было глупо. Кто, кроме него, мог помочь?
Ну, а он? Разве он вытащит? Я висел на закаменевших пальцах и чувствовал, какое нескладное и тяжелое у меня тело.
Что внизу, я не видел. Видел только перед носом темный камень. Ноги болтались и не находили, за что уцепиться.
- Сейчас! - крикнул Володька.- Не бойся!
Я отчаянно попытался подтянуться, но пальцы
едва не сорвались. Я поднял лицо, но увидел над собой лишь каменный козырек.
- Тихо ты,- почти со слезами сказал Володька.- На, держи.
По пальцам левой руки, по кисти скользнула и закачалась у щеки знакомая веревочка. С узелками и петлей на конце. Умница Володька!
Я верил, что капроновый шнурок выдержит меня. Ухвачусь, раскачаюсь, заброшу на карниз локоть и ногу. Володька вцепится в плащ, поможет выбраться... Только удержу ли я в ладонях тонкую скользкую веревочку?
Из последних сил я вцепился в камень правой рукой, а левую освободил на миг, сунул в страховочную петлю и сжал узелки. Но правая рука подвела: пальцы сорвались. От рывка узелки выскочили из ладони, тонкая петля затянула кисть, и я повис, вращаясь на шнуре.
Режущая боль была такой бешеной, что я ничего не увидел, хотя сделал на веревке полный оборот.
Я застонал и схватился правой рукой за шнур, повыше петли. Он был совсем тоненький и гладкий, не удержать. А до узелков теперь не дотянуться. Боль от кисти уже подкатила к плечу, и я побоялся, что потеряю сознание.
"Не смей", - сказал я и широко открыл глаза. Я опять висел лицом к обрыву, но ниже, чем раньше: веревка опустилась приблизительно на метр. Зато недалеко был выступ: если раскачаться, можно встать на него и ухватиться за гранитный гребешок. Лишь бы выдержать!
- Володька! - со стоном крикнул я.- Ты хорошо привязал?
И услышал глухой, хриплый какой-то ответ:
- Я не успел... Я держу.
На миг я забыл даже про боль. Ужас бывает сильнее боли.
- Отпусти! - приказал я.
Мне вовсе не хотелось в герои, и я не мечтал о подвиге. Я даже успел всей душой понадеяться, что, может быть, падая, зацеплюсь за какой-нибудь выступ. Или свалюсь в воду и все-таки выберусь. А Володьке не выбраться. Он-то уж точно грохнется насмерть, если сорвется.
- Отпусти сейчас же!
- Не отпущу... Выбирайся...
- Брось, ты не удержишь!
- Удержу. Я ногами зацепился.- Он говорил глухо и с трудом.
Какие же отчаянные силы появились у него, если своими тощими ручонками он удерживал меня - взрослого тяжелого дядьку!
Я представил, как тугие капроновые пряди врезаются в Володькины ладошки, и закричал изо всей мочи:
- Брось веревку!!
- Не брошу,- сказал он и, кажется, заплакал.
Тогда я от страха за него и за себя, от боли и отчаянья начал орать на Володьку. Орал и висел неподвижно, потому что чувствовал: если чуть качнусь - Володька сорвется с каменной площадки. Потом замолчал. Вспомнил про нож.
Опять я повис на левой руке (она уже онемела в петле), сунул правую ладонь в карман, ухватил рукоятку. Все напряглось во мне от предчувствия жуткого падения. Но я же не погибну, нет! Рывком я сбросил с клинка ножны и тяжелым отточенным лезвием рубанул натянутый шнур...
Я им гвозди рубил когда-то, этим ножом. Но от Володькиной веревочки клинок отлетел, как от стального троса. Упругая отдача вырвала нож из ладони.
Несмотря на все отчаянье и страх, я так изумился, что повис, как мешок. Нож тихо звякнул о камни где-то далеко внизу. Это привело меня в чувство. Я опять хотел заорать на Володьку, но почувствовал, что меня поднимают. Перед глазами появился край обрыва, потом чьи-то пальцы яростно вонзились в мой плащ и потянули вверх. Я уцепился за карниз локтем, лег грудью, забросил колено. Перевалился через левое плечо на спину и от последнего толчка боли закрыл глаза.
Видимо, с полминуты я все же был без сознания. По крайней мере, не помню, как снимали у меня с запястья петлю. Я ощутил прикосновенье прохладной мякоти к содранной коже. Эта прохлада всосала в себя и растворила боль. Только щекочущие мурашки бегали по левой руке, словно я ее отлежал.
Я открыл глаза и увидел Володек. Двух Володек. Они стояли надо мной рядышком. Один Володька был в своей штормовке, а другой - в светлой шелковистой рубашонке, подпоясанной тонким блестящим ремешком.
- Ну, ты чего? - жалобно сказал Володька в штормовке.- Ты живой?
А Володька в рубашке сел на корточки и поправил на моей руке накладку из влажных листьев. Под луной вспыхнули его светлые волосы. И хотя лицо осталось в тени, я все равно узнал. Сразу же. Он засмущался и спросил:
- Ну, как ваша рука? Не сильно болит?
- Василек! - сказал я почти с испугом.- Ты что? Ты почему говоришь мне "вы"?
Он улыбнулся знакомой своей улыбкой: нерешительной, но очень славной.
- Ну... ты такой большой теперь...
В самом деле! Он же никогда раньше не видел меня большим. Валерка видел, а Братик - ни разу. Я всегда приходил к нему мальчишкой. Двенадцатилетним пацаном с выгоревшими волосами и засохшими ссадинами на острых локтях...
- Ну и что же, что большой! Какая разница, Василек!
- Все равно глупый,- негромко добавил Володька.
Я не рассердился. Мне стало вдруг очень стыдно, что я, такой здоровенный, раскис и валяюсь перед ребятами. Я вскочил. Боль опять прошила руку, но я сдержался.
- Не скачи, снова загремишь,- хмуро предупредил Володька.- Лучше погляди, куда ты собирался лететь.
Далеко внизу штурмовали берег длинные водяные валы, и между утесами вырастали белые деревья: это вставали громадные столбы брызг. Только сейчас я понял, что в воздухе висит шум прибоя. Он был такой ровный, что казался частью тишины.
От края обрыва до прибоя было не меньше сотни метров.
- Ну что? - сумрачно сказал Володька.
- Как ты меня удержал? - тихо спросил я.
Володька шевельнул плечом. Потом объяснил:
- Вон видишь камень? Я на нем лежал на спине. А ноги согнул и цеплялся за край...
Значит, он лежал навзничь, на этой квадратной глыбе. Острая каменная грань врезалась ему под коленки, а веревка, намотанная на руки, срывала с ладоней кожу...
- Хорошо, что он подоспел,- шепотом сказал Володька и кивнул на Братика.- Сразу как вцепится тебе в воротник...
Два таких малька - и вытянули меня.
- Покажи руки, Володька. Он ворчливо объяснил:
- Видишь, я штаны держу. Если отпущу, свалятся.
Он и правда еще не успел подпоясаться веревочкой.
- Никуда штаны не денутся. Покажи ладони.
Володька вздохнул, надул живот, чтобы штаны и вправду не съехали, и протянул руки. На ладонях были темные полосы. Но не такие страшные, как я ожидал.
Подошел Братик и застенчиво объяснил:
- Мы сразу листья приложили. Это черепашья трава, ее здесь много. Она тут же залечивает.
Это я и сам чувствовал: боль в руке опять утихла.
Володька подобрал с камней свою веревочку.
- Хорошая ты моя. Надежненькая... А этот вредный дядька тебя ножом. Тоже мне, Смок Беллью... (Недавно Володька прочитал у меня почти всего Джека Лондона.)
- Откуда ты знаешь про нож? Ты же не видел.
- "Откуда"... Догадался. Мало ли чего я не видел? Зато слышал много... Как ты там висишь и ругаешься.
- Прости, малыш,- сказал я.
- Ладно уж,- снисходительно буркнул Володька и запоздало огрызнулся:- Сам малыш!
Братик засмеялся. Тогда засмеялся и Володька, и они посмотрели друг на друга.
А я обрадовался и рассердился. Рассердился на себя - за то, что до сих пор как бы в плену у жуткого случая. Все кончилось хорошо, сколько же еще вздрагивать? А обрадовался потому, что наконец понял: вот же он Братик! Самый настоящий!
Теперь самое время начаться главным событиям. Не зря же Валерка послал нам раковину! Не для того же мы с Володькой пришли сюда, чтобы я поболтался на веревочке!
Было уже две сказки: одна печальная и ласковая, другая - жестокая, но с хорошим концом. Должна быть и третья. Неизвестно какая, но должна.
...А Володька и Василек все смотрели друг на друга, словно шел между ними молчаливый разговор.
- Вы хоть познакомьтесь,- сказал я.
Володька небрежно глянул на меня.
- А чего нам знакомиться? Мы и так знаем... Он взял Братика за руку, и мы стали спускаться с камней.
На ходу Володька негромко сказал Братику:
- Он про тебя много рассказывал... Тебя Васильком зовут? А можно Васькой?
Я поморщился. Но Братик сказал весело и просто:
- Можно, конечно.
Мы пошли по тропе среди травы. Я шагал сзади и видел только ребячьи затылки, освещенные луной. Оба лохматые и порядком заросшие. Темно-русый Володькин и совсем светлый Василька. Но я представлял, какие у Володьки и Братика сейчас лица. Володька пытается скрыть стеснительность за беззаботной улыбкой, а Василек поглядывает на него смущенно сбоку - кажется, хочет что-то сказать.
Наконец, он проговорил вполголоса:
- Я про тебя тоже слышал...
- Он рассказывал? - торопливо спросил Володька.
- Он тебя во сне звал... В тот раз, после боя...
Володька перестал улыбаться.
- Я тогда и понял,- сказал Братик.
- Что?
- Ну... какой ты.
Володька помолчал и скованно спросил:
- Какой?
- Ну, такой...- Братик опять засмущался и не сразу нашел ответ. Потом серьезно сказал: - Как твоя веревочка...
Володька сбил шаг, и у них с Васильком дрогнули сомкнутые руки. Но не разорвались, а сцепились покрепче - ладонь в ладони.
Мне стало даже капельку обидно, что они идут рядом, а я один остался. Но в этот же миг Братик и Володька обернулись.
- Догоняй,- сказал Братик.- Ты не устал?
А Володька сурово заметил:
- Надо вместе ходить, а то опять куда-нибудь свалишься... Беда с этими взрослыми: ноги длинные, а толку никакого.
Я обрадованно догнал их, и они ухватили меня за руки с двух сторон. И пошли, крепко прижавшись ко мне. Может быть, потому, что тропа была неширокая, а по краям стояли высокие стебли с жесткими зубчатыми листьями.
- Василек, а что случилось? - спросил я.- Вы позвали...
- Ничего не случилось,- беззаботно сказал он.- Ну, ничего такого... Скоро дальнее плаванье, на целый год. Брат хотел повидаться перед уходом.
- А как вы послали раковину? - вмешался Володька.
Все так же беззаботно Братик объяснил:
- Их посылают по солнечным лучам, когда полуденный ветер... Брат знает, он эти хитрости изучал, а я пока не разбираюсь.
- Мы к нему идем? - спросил я.
- К нему.
5
Скоро мы вошли в поселок. Белые домики с полукруглыми окнами и множеством деревянных лестниц в беспорядке толпились на склоне холма. Склон опускался к морю. По берегу шла высокая набережная. Она была выложена бугристыми плитами. Вдоль набережной стояли шесты, и между ними тянулись развешанные сети. На сетях, как выловленные в море серебряные монетки, сверкали крупные рыбьи чешуйки.
В лицо нам дул теплый ветерок, сети медленно качались. Пахло бочками из-под рыбы, сладковатой травой и морской солью.
Володька вертел головой, и глаза у него блестели.
Изредка попадались навстречу мужчины в кожаных шляпах и полосатых фуфайках. Без удивления провожали нам взглядами.
Море шумело, и брызги иногда перелетали через парапет набережной.
У самого моря, за парапетом, поднимался еще один дом, не похожий на другие. Он был темный, с тремя рядами узких решетчатых окон, с тяжелыми звериными фигурами и узорчатыми фонарями на выпуклом фасаде. И я вдруг сообразил, что это высокая корма парусного корабля.
Мы подошли ближе. Округлый борт с баллюстрадой навис над нами. На плиты набережной был спущен гибкий трап.
По трапу сбежал к нам Валерка.
Он без улыбки взял мои ладони и сказал:
- Здравствуй.
И Володьке сказал "здравствуй". Как давно знакомому. Володька смущенно засопел.