Анатолий Димаров
Три грани времени
Что дни бывают удачными и неудачными, Юрка убедился давно. В удачный день хоть на голове ходи - никто тебе и слова не скажет. Даже самый суровый учитель, гроза всех неслухов и хулиганов, забывак и лодырей - даже он не заметит тебя в удачный твой день, пусть хоть на лбу у тебя будет написано, что ты не выучил урока…
Ну а если день неудачный…
Мог ли Юрка подумать, просыпаясь в один ясный погожий день, что вот это яркое солнце, вот это безоблачное небо предвещают ему беду? Мог ли он подумать, что именно сейчас, когда он поспешно вскакивает с кровати и на мамино ласковое "Сынок, завтрак уже на столе" отвечает радостно и звонко: "Сейчас, мам, сейчас!" - мог ли он подумать, что на него уже надвигается тяжёлая паутина неудачного дня?
Первая грозовая туча появилась тогда, когда Юрка вспомнил, что забыл решить задачку по физике. Мог бы вспомнить про это и раньше, хотя бы по дороге в школу или во время большой перемены, а не тогда, когда все уселись за парты, поприветствовали учителя и он, учитель этот, спросил, что было задано на сегодня.
Вот тогда и вспомнил Юрка про задачку. Вот тогда и похолодело у него внутри, и он аж сжался, аж голову пригнул, чтобы учитель не заметил его за спиной соседа. Вот тогда и убедился окончательно, что день, который начался так радостно, был неудачный, потому что неумолимая рука учителя протянулась именно к нему:
- Гаврильченко, что было задано на дом?
Юрка обречённо встаёт.
- На дом… было задано… задачку…
- Ты её решил?
Юрка в отчаянии смотрит на девственно белую страничку в тетрадке.
- Решил или нет? - уже нетерпеливо спрашивает учитель. - Покажи-ка свою тетрадь.
И тут в голове у Юрки появляется несмелая мысль. Хрупкая, как льдинка, надежда избежать наказания:
- Я это… В тетрадь не записывал… Я в голове…
- Во как!
Густые брови учителя удивлённо взлетают вверх.
- Среди нас, оказывается, новый Эйнштейн! - По классу сразу же пробегает тихий смешок. - Ну ладно, иди к доске, показывай, как ты её решил.
У Юрки не ноги - гири. Невидимые цепи сковывают ему руки, когда он берёт мел.
- Ну?..
Ни единой мысли не появляется в Юркиной голове. Ни единой, даже самой маленькой, искорки. Он погружается, безнадёжно и обречённо, во мрак своего неудачного дня. Не смотрит в сторону своей парты, где его товарищ аж перегнулся через неё, пытаясь что-то подсказать.
- Иди на место, - звучит, наконец, приговор учителя. - И дай дневник.
Юрка достаёт дневник и слышит за спиной еле слышный смешок:
- Эйнштейн… Эйнштейн…
Юрка оборачивается, бросает взгляд исподлобья: Кравченя! Прыскает в кулак, делает вид, что ему помереть как смешно.
Ну, погоди, получишь ты у меня Эйнштейна.
И, понятное дело, во время перемены подрался с Кравченей. Как и полагается в неудачный день.
Из школы Юрка пришёл с двойкой в дневнике и запиской родителям от директора.
Когда в доме всё перемололось и перебилось; когда мама немного успокоилась, а папа в десятый раз заглянул в дневник сына, словно всё надеясь, что из двойки вырастет хотя бы тройка; когда родители снова поспорили, кому из них идти к директору (папа всегда в таких случаях норовил спрятаться за мамину спину); когда Юрке было в десятый раз сказано, кто он такой и что его ждёт в будущем ("Конюшня", - сказал папа. "Тюрьма", - поправила мама); когда Юрке было приказано идти спать, "потому что от этих разговоров всё равно никакого толку, как горох об стену" (мамины слова); когда Юрка залез в постель и виновато свернулся калачиком, мама сказала папе, что у неё к нему серьёзный разговор. И хотя родители вели этот разговор в соседней комнате, Юрка слышал практически всё до последнего слова.
Тем более, что речь шла про него.
- Во всём виноват ты, - начала мама. - Только ты и больше никто!
Было слышно, как под папой скрипнул стул.
- Ты!.. Ты!.. И даже не пытайся возражать!.. - предостерегла мама, хотя папа молчал, как рыба. - Ты исчезаешь на целый год (папа был "в поле" не больше семи месяцев, но мама измеряет время по-своему)… Бросаешь меня обоими (то есть Алёнкой и Юркой)… тебе и горя мало (стул несмело скрипнул)… Ты ещё смеешь возражать?!.. Мне тут хоть разорвись… Мало того, что убиваюсь на работе, чтобы прокормить семью (папина зарплата сейчас в расчёт не принималась, хотя стул снова несмело скрипнул)… Мало того, что как про́клятая день и ночь торчу на кухне, так ещё и должна терять последнее здоровье возле этого неслуха! (О, это уже про него, Юрку!) Он не только нам всё переломает, он нам дом спалит!.. И не пытайся его защищать - он совсем отбился от рук… День и ночь носится на улице (это снова мамино измерение времени: Юрка никогда больше двух часов подряд на улице не гулял), дружит с теми ужасными пацанами, которые только и знают, что курят и ругаются… Вот увидишь, скоро он окажется за решёткой! Увидишь!.. (Тут мамин голос срывается, она, похоже, плачет.)
- Соня, ну, Соня, - несмело бубнит папа.
- У меня сил больше нет… Я уже не могу с ним справиться…
На какое-то время воцаряется тишина: лишь слышно, как всхлипывает мама. Юрке сейчас так жалко маму, что он сам не знает, что сделал бы, лишь бы её успокоить. "Вот не буду ходить гулять, - говорит он себе. - И буду учить все уроки, чтобы одни пятёрки… И буду помогать убираться… И ходить на базар…" Юрка морщит лоб, припоминая, что ещё он будет делать, но тут снова зазвучал мамин голос.
Теперь мама говорит спокойнее. И не обрывает папу, когда тот отваживается вставить слово.
- Не такой он у нас и испорченный, - несмело говорит папа. - Кто не был мальчишкой… (Юрка сейчас папу расцеловать готов!) А насчёт того, что тебе с ними двоими трудно, тут ты, Соня, права, с этим надо что-то придумать…
- Вот теперь и ты подумай, - отвечает мама. - Потому что у меня уже голова кругом идёт.
- А что, если я заберу его к себе? - весело предлагает папа. - На летние каникулы?
От неожиданности Юрка аж замирает. Теперь слово за мамой: как скажет, так тому и быть.
- Забирай хоть прямо сейчас, - устало отвечает она. - У меня уже сил никаких нет.
"Ур-р-ра!" - мысленно кричит Юрка. Молотит ногами по одеялу, так что оно аж взлетает в воздух. И потом долго не может заснуть: думает про будущую поездку.
Хотя до отъезда "в поле" оставался ещё месяц, Юрка стал собираться в дорогу уже на следующий день.
Вдвоём с папой они составляли список: что нужно приобрести для Юрки. Так появился рюкзак (Юрка как его надел, так с ним и ходил, пока мама не позвала ужинать), кеды, туристские ботинки, штормовка, свитер, шерстяные носки, белая кепочка с солнцезащитным козырьком, тёмные очки от яркого южного солнца и складной нож. Большой, охотничий, за пять рублей, в специальных ножнах, чтобы можно было прицеплять к ремню. Юрка хотел хоть разок сходить с ним в школу, но мама не разрешила.
А ещё - геологический молоток.
Папа принёс его вечером, когда вернулся с работы. Показал какой-то длинный предмет, завёрнутый в плотную жёлтую бумагу.
- Угадай, что это такое?
Юркино сердце так и екнуло:
- Молоток?!
- Ты смотри, угадал! - прикинулся разочарованным папа. - Ну, твоё счастье - бери!
Юра схватил драгоценный пакет, начал торопливо развязывать шпагат.
Сначала появилась ручка: длинная, старательно выструганная, она сама ложилась в ладонь. А потом прямо Юрке в душу отполированным белым металлом сверкнул молоток. Геологический. Настоящий. Заказанный папой специально для него! С длинным сплюснутым клювом, острым, как долото, с крепким обушком.
- Ну как?
Папины глаза сияют не меньшим удовольствием, чем у сына.
- Сила! - говорит Юрка, размахивая молотком. - Можно, я с ним пойду гулять?
И, наконец, наступил день, когда они должны были лететь в Казахстан.
Хотя мама поставила будильник ровно на пять, Юрка почти не спал: боялся опоздать. Ночью вскакивал несколько раз, всматривался в стрелки: ему казалось, что будильник вдруг взял, да и остановился. Или не зазвонит. В конце концов не выдержал. Подошёл к дверям, открыл, тихо позвал:
- Папа! Пап…
Папа пошевелился, поднял сонную голову:
- Чего тебе, Юра?
- Уже, наверное, пора…
Папа стал зевать. Он всегда перед тем, как встать, вот так зевал: долго, громко и со смаком. Мама каждый раз сердилась:
- Да замолкни - соседей перебудишь!
Сегодня, однако, ничего не сказала: наверное, потому что им сегодня уезжать.
Потом они завтракали, а два рюкзака, набитые, уже стояли посреди комнаты: большой - папин, меньший - Юркин, и Юрка всё время ощупывал нож: висит ли, не оторвался, а мама наказывала:
- Ты ж, Юра, смотри мне, осторожно… И слушайся папу. А ты не пускай его одного в горы, - это уже папе. - Да пишите чаще. Мы с Алёнкой по вам будем скучать…
У мамы подозрительно блестят глаза, и у Юрки начинает щипать в носу. Но он - мужчина, поэтому лишь хмурится.
- Ешь, Юра, ешь, - ласково говорит мама. - Полотенца не забыли?
- Нет, - говорит папа. - В рюкзаке.
- А бритву?
Папина вилка повисает в воздухе.
- Я так и знала! Что бы вы без меня делали?
Наконец, и бритва ложится в папин рюкзак. Пора прощаться.
- Ну, - говорит папа.
Мама, вздохнув, обнимает его, целует как-то даже сердито.
- В последний раз, - говорит она. - В последний раз ты идёшь в это проклятое "поле". Или мы, или твоя геология!
Папа моргает светлыми ресницами и не говорит ничего: эта мамина фраза звучит каждый год, когда папа отправляется в путь.
Потом мама целует Юрку:
- Смотри: будь у меня хорошим мальчиком.
Юрка морщится ещё больше, чтобы не расплакаться: ему сейчас очень жалко маму. Мама сейчас такая одинокая, совесть так мучит Юрку, что он обнимает её за шею и шепчет на ухо:
- Мама, что тебе привезти?
- Приезжай сам здоровый, - улыбается мама сквозь слёзы.
Они берут рюкзаки, и мама уже в который раз ужасается:
- Боже, какие огромные! Вы же себе спины поломаете!
- Не поломаем! - отвечает Юрка за себя и за папу.
Такси уже ждёт их - светит красным огоньком. Юрка садится впереди, возле водителя, он ждёт, что водитель станет расспрашивать, куда они едут, но он ведёт машину молча, и Юрка чувствует разочарование. Обиженно отворачивается к окошку, смотрит на сонные дома, проносящиеся мимо, думает про далёкий Казахстан, который его ждёт.
- Пап, а змеи там есть?
- Полно, - улыбается папа.
Юрка доволен. "Вот! - смотрит он искоса на шофёра. - Слышишь, куда мы летим?"
Аэропорт встречает их полусонной тишиной: ещё рано. Изредка загудит самолёт, и сразу же затихнет. Однако огромное здание из стекла и бетона заполнено людьми: одни дремлют на скамейках, другие тихонько разговаривают, а более нетерпеливые не отходят от табло, на которых светятся цифры. Юрка и папа прошли внутрь, поскидывали рюкзаки.
- Подожди, я узнаю, где нас будут регистрировать, - говорит папа и исчезает в толпе.
Юрка остаётся с рюкзаками. Ему кажется, что все только на него и смотрят. Он уже жалеет, что упаковал молоток в рюкзак: надо было пристегнуть к поясу. Он ревниво оглядывается в поисках других геологов, но других геологов не видно, только неподалёку весёлая группа туристов с вёслами и упакованными байдарками. Они все как один в зелёных костюмах, в таких же, как у Юрки, ботинках, ещё и с гитарами. Юрко принимает ещё более независимый и гордый вид, хотя ему страсть как хочется с ними познакомиться, рассказать про папу и про себя.
А вот и папа.
- Пошли, уже регистрация началась, - озабоченно говорит он.
Потом объявили посадку, и Юрка прошёл через стеклянные двери следом за папой. Здесь их встретили строгие женщины в синих костюмах, ещё и милиционер рядом стоял. Одна из этих женщин велела Юрке пройти через огромный магнит, и только он под него ступил - загорелась красная лампочка, задребезжал резко звонок.
- Какой у тебя металлически предмет? - строго спросила женщина.
Юрка так и похолодел: вспомнил про нож, который висел у него на поясе.
- Не показывай, показывай!
И милиционер уже заходит с другой стороны, должно быть, чтобы Юрка не сбежал. И такой перепуганный вид у Юрки, что женщина не выдержала: глянув на нож, махнула рукой - проходи!
Ф-фу, пронесло!..
А папа ещё и смеётся:
- Посадили бы, что бы я маме сказал?.. Да не беги так - успеем!
В самолёте Юрка нетерпеливо смотрел в круглое оконце: скоро ли полетим? Потому что самолёт всё катился и катился, словно пилоты перед тем, как взлетать, хотели вволю покататься. Вот самолёт остановился, постоял, словно раздумывая, куда ещё повернуть, а потом так заревел турбинами, что уши Юрке словно забило ватой, задрожал, завибрировал всем корпусом - и двинулся вперёд. Быстрее и быстрее мелькают цветные фонарики, выстроившиеся вдоль бетонки, сливаются в сплошную пульсирующую линию - самолёт стукнулся колёсами раз, другой - оторвался от бетона. Земля провалилась, нырнула вниз, а навстречу понеслось бледное ещё небо - всё ближе и ближе, и застывшие облака, удлинившись, повисли лёгким туманом. А самолёт всё лез и лез вверх, словно хотел как можно дальше отодвинуться от земли, разворачивашейся внизу цветной картой: квадратами полей и блюдцами озёр, густой щёткой лесов и тоненькими нитками дорог, спичечными коробками домов и серебристой лентой Днепра. Прерывистый, натужный гул перешёл в спокойное гудение, и табло, на котором было предупреждение не курить и пристегнуть ремни, погасло.
Юрка оторвался от окна, глянул на папу: тот уже спал. Откинулся на спинку кресла, тихонько присвистнул носом…
Ещё раньше, когда они собирались в дорогу, папа как-то сказал Юрке, что город, в который они полетят, находится в другом часовом поясе. Солнце там всходит и заходит на четыре часа раньше, поэтому и стрелки часов переведены на четыре часа вперёд.
- За время пути мы постареем на четыре лишних часа: они словно выпадут из нашей жизни. Наши часы будут показывать десять часов утра, а там уже будет два часа дня. Зато когда будем возвращаться домой, то сэкономим четыре часа: вылетим в семь часов вечера, и прилетим тоже в семь вечера.
Настоящая фантастика!
Юрке аж не верится. Это ведь выходит, что им лететь не четыре часа, а восемь. Только им с папой будет казаться, что четыре, и всем остальным пассажирам тоже, а для тех, кто будет их встречать - восемь. Потому что вылетели в шесть по Москве, а прилетят в четырнадцать по местному времени.
Голова идёт кругом!
Поэтому Юрка, когда самолёт приземлился, сразу же посмотрел на большие часы, которые висели на фасаде аэровокзала. Часы показывали десять часов.
Папа, когда Юрка огорчённо сказал ему об этом, только улыбнулся. Кого-то поискал взглядом, замахал кому-то рукой:
- Зайкен! Зайкен!..
Им навстречу, пробиваясь сквозь толпу встречающих, быстро шёл молодой казах: скуластое его лицо светилось улыбкой.
- Товарищ начальник, здравствуйте!
- Знакомьтесь, мой сын Юра, - сказал папа. - А это наш лучший шофёр - Зайкен… Ну как дела, Зайкен? Джаксы?
- Джаксы! - закивал головой Зайкен. Все по вам, товарищ начальник, соскучились!
Папа, про что-то вспомнив, глянул на Юрку и спросил у Зайкена:
- Сколько сейчас времени, Зайкен? А то у нас остановились.
Зайкен отвернул рукав штормовки, глянул на циферблат:
- Третий час, товарищ начальник. Совсем мало времени на дорогу осталось!
- Ну, как-нибудь доедем… Пошли.
Зайкен взял папин рюкзак, быстро пошёл к выходу. Юрка еле за ним поспевал, рюкзак с каждым шагом тяжелел и тяжелел, а тут ещё и жарко, как в печке.
- Один приехал? - расспрашивал папа Зайкена.
- Почему один? Одному скучно, товарищ начальник. Нина в машине сидит.
- Нина? - на папино лицо набежала тень. - И как она, не баламутит лагерь?
- Тихая, как мышь, - рассмеялся Зайкен. - Вон она, машет из машины.
Впереди, где стояли машины, и правда кто-то махал руками. Тонкая фигурка студентки-практикантки в такой же зелёной штормовке.
- Виктор Васи-ильевич!.. Виктор Васи-ильевич!..
- Вот же непутёвая! - не выдержал, рассмеялся папа.
А фигурка перемахнула через борт, побежала навстречу.
Налетела, как вихрь, повисла у папы на шее:
- Ой, как мы все по вам соскучились!
- Тише, с ног свалишь! - отшутился папа: ему, должно быть, было немного неловко перед сыном. - Познакомься, Нина, мой сын Юра.
Нина словно только сейчас увидела Юрку: её озорные глаза оглядели его с ног до макушки.
- Ой, какой он у вас хорошенький!.. А можно его поцеловать?
И, не дожидаясь согласия - чмок Юрку в щёку.
- Ну вот и познакомились.
Смеётся папа, смеётся Зайкен, и Юрке хоть сквозь землю провались. А Нинка, откуда она только взялась на его голову, ещё и донимает:
- А чего это он у вас такой сердитый, Виктор Васильевич?
- Ну, хватит, - пожалел, наконец, папа Юрку. - Отправляться пора.
Отправились. Папа и Зайкен в кабине, Юрка с Ниной в кузове: здесь не так жарко, к тому же всё видно.
Кусов набит битком: ящики, кирки, лопаты, ломы, молотки, вёдра, мешки, связанные войлоки, бочки - всё это подпрыгивает, ездит туда-сюда, гремит - музыка, Юрки лучшей и не надо! Вцепился руками в кабину, подскакивает на досках, застланных войлоком, подставляет лицо ветру, аж хлопает капюшон штормовки: Зайкен гонит, как сумасшедший, чтобы добраться пораньше. Пролетают по сторонам дороги сады и арыки с водой, а впереди, высоко в небе, застыли странные облака: белые-белые на тёмно-синем небе.
- Это уже горы, - говорит Нина.
- А почему они белые?
- Потому что там вечные снега. Ты что, никогда не видел гор?
Не видел. Только в школе учил. И смотрел в кино и по телевизору. Но это - совсем другое…
- До них ещё сто километров. Наш лагерь под вон той горой стоит… Вон, видишь, три вершины… Они как раз над нашим лагерем. Выйдешь утром, в долине ещё темно, а они уже горят…
Горят? Ой, как интересно!
Юрка уже глас не сводит с гор. Но они так далеко, что ему в конце концов надоедает на них смотреть.
- А змеи там есть? - спрашивает он Нину.
- Змеи?.. Полно!
- Да ну! А какие?
- Кобра, гюрза… Вот приедем - сам познакомишься.
- И в лагерь заползают?
- Обязательно. - Лицо у Нины становится неестественно серьёзным. - Я каждое утро из-под кровати одну-две выгребаю…
- Из-под кровати?
- Ага… Они каждую ночь под кровати заползают. Заползёт и лежит. А то и в сапог заберётся… Я как-то ночью стала обуваться, а там - гюрза…
- Укусила? - аж похолодел Юрка.
- Не успела… Я ногу сразу одёрнула.
Юрка смотрит на Нину уже с уважением.
- А те, что под кроватями? - несмело спрашивает он.
- Тех мы утром ловим и убиваем.
- И по сколько убиваете?
- По сотне, а то и по две - сколько наползёт. А потом выбираем тех, что пожирней - и в суп.
- В суп?