- Ах, вас попотчевать?
БЕДНЯГИ
От борща шёл такой зовущий парок, пышный ноздреватый хлеб лежал такими аппетитными ломтями, что берись за ложку и ешь за обе щеки. Даша ставила сметану, тарелки с солеными груздями, с рыжиками, огурцы с грядки, укроп, салат, редис.
- Пиршество! - радовались осушители.
Один из них, заведя ложку в тарелку, любовался золотисто-рубиновым цветом борща.
- Такая юная и такая мастерица! - похвалил он Дашу, поднося ложку ко рту:
- Отведаем.
Тут рука у него подскочила, и вся полнёхонькая ложка выплеснулась на лицо соседа.
- Прости, пожалуйста, но меня толкнули, - сказал допустивший неловкость.
- Сам, наверное, и пошутил.
- Не такой я осел, чтобы шутить ослиные шутки!
Обиженный вытер лицо, взял вилку, ткнул ею в рыжик. Рыжик, как из пращи, вылетел из тарелки и залепил обидчику глаз.
- Квиты, - согласился первый осушитель.
- Но я не хотел, - стукнул себя в грудь его товарищ.
Он огорчённо отложил вилку, взял огурец, сунул в рот и замер. Огурец вошёл так плотно, что раскусить его не было никаких сил. Осушитель попробовал пошевелить огурец - стоит намертво. Дернул. Ещё раз дернул, и рука с огурцом со всего маха шмякнула в сметану. Белый густой фонтан обляпал бедного по пояс.
Другой осушитель, наблюдавший глупейшую эту картину, от хохота завалился навзничь. Лавка тотчас опрокинулась, осушители дрыгнули сапогами, чугун с борщом опрокинулся и ухнул всё своё содержимое на упавших под стол.
Злые, голодные, осушители отправились на Семиструйный ручей стирать одежду. Они ругались так рьяно, что эхо Златоборья отказалось разносить окрест их грубые речи.
Что правда, то правда. Осушители - люди с юмором. Эти тоже быстро помирились и теперь только хохотали над своим удивительным застольем.
Осушитель, который умудрился заляпать себя сметаной, снял рубаху, окунул её в Семиструйный ручей.
- Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! - разнеслось над Семиструйным ручьём.
Девушки! Красавицы! Устроились на корне Родимой сосны, смотрят на осушителей и смеются. Осушители, приосанились.
- Позагораем, девушки?
- Позагораем.
- Идите к нам!
- Идём.
Подплыли девушки ближе и вдруг плеснули русалочьими хвостами в рыбьей чешуе.
- Ды-ды-ды-ды! - Осушитель, упустивший рубаху, схватил штаны - и бегом. Другой за ним, прихватив один сапог. То-то русалки позабавились. На всё Златоборье хохот их было слышно. Добежали осушители до сторожки. Опамятовались. Назад пошли, за одеждой.
На Семиструйном ручье тишина, стволы сосен огромные, вода в ручье, как хрусталь, воздух травами пахнет, хвоей. Хоть и не просохла одежда, оделись.
- Как это понимать? - спрашивает тот, что без рубахи остался, а сам на воду глазами показывает.
- А так же, как и обед наш.
- Неужто девчонка колдунья? Она ж пионерка.
- Давай-ка, друг, пообедаем. Борщ не про нас, но, надеюсь, консервы не подведут.
Разложили осушители в тени деревьев костерок. Заправили воду тушенкой - вот и суп готов. Черпают полными ложками, а в рот хоть бы капля! Котелок пустеет, а в животе - тигр рычит. Первым не выдержал осушитель без рубашки.
- Довольно с меня такого хлёбова! Открывай другую банку, руками будем есть. Пусть только кто попробует вырвать хоть кусочек у меня.
Открыли вторую банку. Протянул осушитель руку к еде, а с дерева между приятелями - рысь. Взяла банку в зубы - и на сосну, а там на другую: только шум по вершинам.
- Пока вечер не наступил, вещички надо бы собрать - и домой, - догадался тот, что был в рубахе. - Далось нам это болото. Найдём другое.
- Ну, уж нет! - вскипел его товарищ. - Покуда не поем не пойду.
- А что же ты поешь?
- Сделай пару дырок в сгущенке!
Догадливому товарищу лишь бы из Златоборья убраться, проткнул банку.
- Пей!
Осушитель без рубашки голову запрокинул, чтоб молока отведать, и - отведал! Но тут зажужжало что-то, загудело, стало темно: на осушителя с банкой сгущёнки опустился пчелиный рой. Пошевелишься - зажалят. Стоит осушитель, как столб, а другой назад пятками и в сторожку.
- Девочка! Милая! - Дальше порога ступить не смеет. - Отпусти ты нас, пожалуйста, с миром. За сорок вёрст обходить будем.
- Ладно, - согласилась Даша. - Но только чтоб за сорок вёрст!
- За сорок! За сорок!
Не понравилось Даше, что взрослый человек такой сговорчивый предупредила:
- Если один из вас только подумает обмануть, оба будете укушены большущим шмелем.
Осушитель кивал головой и отступал в сени.
- Отпусти нас!
- Кто вас держит!
- А… он?
Даша посмотрела на столбом стоявшего осушителя.
- Ему надо банку из руки выронить. - И попросила невидимо кого: - Дуня, пусти веретено. Пчелам в улей пора.
Прошло десять минут. Какое десять, меньше! Пяти, наверное, не минуло! В Златоборье снова был мир, покой, тишина, красота.
Осушители улепетывали своей дорогой, не оглядываясь.
ПЕРЕВЕРТУШКИ
Антоша всему Златоборью грозил, но ей было тревожно за него, и она отправилась на Еловый конец Муромки.
Двери дома Завидкиных были закрыты, окна завешены. "Неужели Антоше нравится сидеть взаперти? - подумала Даша. - Что-то здесь не так".
Решила ждать. Ведь когда-нибудь пойдёт бабка Завидуха к колодцу по воду. Лебеда надёжно скрывала от самых пристальных взглядов. Вдруг завизжал поросёнок, дверь отворилась пошире, и с мешком за плечами из дому вышел дед Завидкин. Семеня ногами, то и дело подкидывая на плече жалобно хрюкающий мешок, дед Завидкин отправился за околицу, в сторону свинофермы.
Даша, не спуская глаз с дома, поползла по лебеде к Певун-ручью, а там по низине кинулась бегом. Она опередила деда Завидкина.
Дед Завидкин опростал мешок за жердяной загон, где в лужах и грязи блаженствовали тучные свиньи. Из мешка вывалился поросёнок, тот самый, Даша его узнала, противного.
Поросёнок тотчас поднялся на задние копытца, пытаясь выскочить на свободу, но он и до второй жерди достать не мог, а между жердями были понатыканы в виде плетня прутья и ветки, и всё больше колючие, с шипами.
- Не слушаешь умных людей, живи со свиньями! - сказал поросёнку дед Завидкин. - Вот тебе мой добрый совет: одумайся! Делай так, как бабка моя велит. Не то в поросятах она тебя оставит.
Поросёнок захрюкал, заегозил, полез мордой ветки раздвигать.
- Упрямая скотинка! - Дед Завидкин поднял с земли хворостину и так огрел неслуха, что визгу было, как от сирены.
- Прося! Прося! Прося! Прося! - подзывала Даша поросёнка.
Она развела прутья, подрыла лаз под жердью.
Поросёнок стоял по ту сторону забора, жалобно хрюкал, но близко не подходил.
- Глупенький! Иди сюда! - упрашивала Даша.
Она ещё сдвинула несколько прутьев, протиснулась, дотянулась до поросёнка и почесала ему бочок. Тот захрюкал, заморгал глазками и улёгся на землю. Уж очень поросятам нравится, когда их чешут.
- Бежать надо! - рассердилась Даша. - Бежать, пока сюда Завидкины не пожаловали.
Она отошла от забора, ещё немного отошла. Поросёнок открыл один глаз, вскочил на копытца, хрюкнул, юркнул под жердь и пустился за Дашей. Поросёнок - не мальчик. Кто поверит, что эта хрюшка - Антоша. Даша вымыла хрюшку в корыте тёплой водой с мылом, но стоило открыть дверь в сени, как хрюшка выскочила, побежала в хлев и тотчас вывалялась в навозе.
Даша кликнула дружков. Собрались все, но ни Проша с Дуней, ни Сеня, ни Гуня не умели поросёнка превратить в мальчика.
Наступил вечер, пришла из леса Королева. Даша села подоить её, а поросенок тут как тут.
Поддал и опрокинул свиным своим рылом ведро с молоком. Даша чуть не треснула безобразника, да вовремя вспомнила, что это ведь не совсем поросёнок.
Принялась додаивать Королеву, а поросенок опять мешает, сует свой мокрый пятачок и в руки, и под башмак. Стало разбирать Дашу сомнение: может, поросенок этот всего лишь поросенок…
Только призадумалась, а он рыло под ведро - весь удой ушел в землю. Королева голову набычила, изловчилась и поросенка - на рога.
- Мама! - только и успела крикнуть Даша.
Поросенок, подброшенный в воздух, кувыркнулся через голову и стал мальчиком.
- Антоша! - сказала Даша.
- Даша! - сказал Антоша.
Как они, и Даша, и Антоша, гладили Королеву! Чем только не угощали! Даша венок ей сплела на рога.
В ПУТЬ
Их разбудил Велимир Велимирович.
- Просыпайтесь! Посмотрите, какую машину я получил в городе!
Машина была круглая, как летающая тарелка.
- Вездеход! Может и по земле, и по воде. И над водою.
Положил руки на плечи Даше и Антоше, стал серьезным.
- Собирайтесь в дорогу.
- Мы отправляемся на поиски дедушки? - догадалась Даша.
- Ну почему на поиски? Никудин Ниоткудович прирожденный лесник. В лесу он не заблудиться, с голоду не пропадет, но… - Велимир Велимирович поднял указательный палец. - Но! Экспедиция научная. Ной Соломонович, возможно, собирал коллекцию экспонатов, которую трудно вынести из чащобы. Короче говоря, берите теплую одежду, ночи могут быть холодные - и в путь.
- А Королева? - спросила Даша упавшим голосом.
- Я был у твоей мамы. Она позаботиться о корове.
- В путь! - Антоша уже чувствовал себя командиром пробега.
- Я подою Королеву и поедем, - сказала Даша. - Вы уж, пожалуйста, подождите меня.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПРОКЛЯТЫЙ ЛЕС
Шест входил в воду, как в перину. Ряска пружинила. Глубина была до двух метров и до четырех, но вода уже только ютилась между водорослями. Целый день - по ряске, и хоть бы единое оконце.
Мотор давно уже заглох. Его завалили в лодку, пошли на вёслах, но скоро и весла пришлось сушить. Спасибо, островок попался. Никудин Ниоткудович вырубил целых три шеста, чтоб запас был, и лодка заскользила по ряске, словно по маслу. Проклятый лес, чёрный, как уголь, безмолвный, подрастал и подрастал, ожидая пришельцев.
Вблизи вздохнули. Лес оказался не таким уж и чёрным. Еловый, тесный. На земле ни травинки - слой отжившей хвои чересчур плотен и толст.
- Проволока! - разглядел Ной Соломонович.
Они почти весь день молчали, на умирающую воду человеку больно смотреть. Счастливым и сильным человека сделала вода. Сильная, веселая вода, стремящаяся по руслам в неведомые просторы.
Ржавая колючая проволока охраняла подступы к Проклятому лесу.
- Здесь было секретное место, - сказал Никудин Ниоткудович. - Охрану, однако, сняли лет десять - двенадцать тому назад.
- А что это за секреты? Что в народе говорили?
- Да говорили, - Никудин Ниоткудович почесал в затылке, поморщилися, поёжился - старые люди о прошлом привыкли помалкивать, - взорвалось тут что-то. Хорошо взорвалось.
Ной Соломонович поглядел на счетчик рентгенов.
- Помалкивает.
- Потому и охрану сняли.
Высадились на берег, пошли вдоль проволоки. Вот и брешь. Столбы повалились, проволока полопалась.
- Идём? - спросил Ной Соломонович.
- Заряжу на всякий случай. - Лесник загнал патроны в оба ствола.
Пошёл под своды леса уверенно, как у себя в Златоборье. Но лес кругом был другой. Ели огромные, закутанные до вершин в мохнатые сизые лишайники. Хвоя под ногами, как матрас. Впереди вдруг вспыхнуло - жаркое, живое!
- Лиса! - встрепенулся Никудин Ниоткудович.
У лисы была умная мордочка, а глазки ещё умнее. Она не испугалась людей, разглядывала с удивлением. Даже лапку забыла опустить на землю.
- Истая огнянка! Солнышко! - вслух обрадовался Никудин Ниоткудович.
Голос, словно выстрел, прижал лису к земле. Отпрянула, скакнула, боком и скрылась за деревьями.
- Никудин Ниоткудович, вы видели?! - Ной Соломонович протер глаза.
- Видел.
- У неё два хвоста?!
- Два.
Учёный снова внимательно посмотрел на счётчик.
- Помалкивает, но, значит, было время, когда рентгены здесь порхали, как бабочки.
Вышли на поляну. Заячья капуста - травка с листьями в копеечку - вымахала с папоротник. На капусте паслись зайцы. Мама, папа, зайчата. И у всех этих зайцев нос был… морковкой.
- Два хвоста - это ещё можно объяснить, но чтоб любимый овощ стал частью тела? - Ной Соломонович схватился за голову.
- Смеркается, - сказал Никудин Ниоткудович. - Ночлег надо искать. Впереди белеется, видно, берёзы… Нам надо на открытое место выйти.
Вышли. Берёзовая рощица, совсем обычная, с трех сторон окружала небольшое озеро, за озером - луга. Одному удивились: под берёзами было красно от гигантских подосиновиков. Шляпки с зонтик.
Никудин Ниоткудович выбрал место повыше. Он спешил. Ночь уже заслонила восточный край неба.
- Куда вы так торопитесь? - Ной Соломонович едва поспевал за лесником, и вдруг он вскричал: - Назад! Кобра!
Никудин Ниоткудович отступил. Осмотрелся.
- Да вот же! Вот! - показывал учёный на поднявшуюся змею. - И ещё! Да их много!
Никудин Ниоткудович пощурился-пощурился и сделал шаг… к змеям.
- Ной Соломонович! А ведь это вроде черви дождевые. Вы поглядите.
- Да-с, - сказал учёный, отирая платком пот с лица. - Это действительно… Впрочем… Но очень похоже.
Они поднялись на пригорок.
- Место сухое, надёжное, - бодро сказал Никудин Ниоткудович, но сердце у него тосковало.
Не боялся лесник ни страшил, ни звериной злобы, иное томило. Может, с двумя хвостами и удобнее, а всё-таки не по-божески. Плакать хотелось, за тех же дождевых червей.
- Ной Соломонович, воду во фляжках побережём, - предложил Никудин Ниоткудович. - Ты сходи на озеро, а я сухостоя нарублю. Костёр на всю ночь нужен. Разошлись, готовые исполнить каждый своё дело, но примчались друг к другу, взмокшие, с пустыми руками.
- Они живые! - у Никудина Ниоткудовича на обеих щеках остались дорожки слез.
- Кто?
- Деревья. Я - топором, а они стонать. Вместо коры у них кожа.
- Ноги что-то плохо держат, - сказал Ной Соломонович, садясь на землю. - Вода, знаете ли, тоже… Её нельзя зачерпнуть. Её можно резать, как студень.
СОН ПОД ВЗГЛЯДАМИ
Небо ещё светилось, но тьма на земле уже стояла вровень с лесами.
- Не лучше ли переночевать на деревьях? - предложил Ной Соломонович.
- Я же говорю, у них кожа вместо коры.
Помолчали. Молчал лес, озеро, луг.
- Здесь совершенно нет птиц! - вдруг догадался Ной Соломонович.
- Да ведь и пчёл нет! И бабочек, и комаров!..
Ной Соломонович достал из рюкзака тёплую шапочку.
- Что-то холодно.
- Да уж чайком не погреешься. Ужинать придётся всухомятку.
- Мне не хочется есть.
- Тогда будем спать. Утро вечера мудренее.
- А если?..
- Я сплю чутко, ружьё заряжено. Расстелили брезент, легли…
- А ведь такое, пожалуй, похуже конца света, - сказал Никудин Ниоткудович. - Тому, кто устроил это, - морковку бы вместо носа!
Ной Соломонович повздыхал-повздыхал, но взять под защиту науку не решился. И тогда снова сказал Никудин Ниоткудович:
- Снесёт ли земля человека…
Одинокому голосу пусто, когда на многие вёрсты голос один. И хоть бы шорох, дуновение ветра! Ни светлячка, ни звезды…
Придвинулись друг к другу, от одиночества подальше, от тёмного безмолвия.
- Спать! - сказал Ной Соломонович.
- Спать, - согласился Никудин Ниоткудович.
Они повернулись на бок, и в то же самое мгновение из леса, с озера, с каждой травинки на их брезент, к их телам, в их лица, в их глаза потянулись щупальца мерцающего слабого света.
Ной Соломонович приподнялся и вертел головой, как птица, не понимая, откуда берётся свет, какова его природа. Никудин Ниоткудович отложил ружьё, которое чуть ли не само кинулось ему в руки.
- Вроде бы глаза, - сказал он.
- Глаза у травы?
- Вам лучше знать, вы человек учёный. - Свет не усиливался и не слабел. - Разглядывают.
- И вам не страшно, Никудин Ниоткудович?
- Да ведь не кусают, - вздохнул, зевнул. - Я, пожалуй, спать буду. Намаялся за день с лодкой.