2
Институт гудел. Трижды динамики внутренней связи голосом директора объявляли свободными всех, кто не вошел в состав комиссии и непосредственно не связан с аварийными работами. Курящие и шепчущиеся сотрудники замирали, выслушивая обращение академика, и…оставались на своих местах.
Первые признаки тревоги обозначились еще в обед: по коридору с озабоченно-растерянным видом забегали сотрудники лаборатории аналоговых систем. Затем заработала громкоговорящая связь и Савельев предложил явиться к нему всем членам Ученого совета. Потом по институту разнеслось известие: Агафон полностью блокировал доступ к себе. Пытаясь сохранять достоинство и служебную незаинтересованность, все сотрудники института побывали у "резиденции" СПС-2.
Дежуривший у дверей "резиденции" Вынер слабо отбивался от любопытных. Федор Буров, стоя рядом с другом, монотонно твердил:
- Ну что тут смотреть, товарищи? Ну что вы тут такого не видели, как будто ротозеи…
Смотреть тем не менее было на что. Входа в "резиденцию" не существовало. Бронированные двери составляли единое целое с косяками.
За Волковым была послана машина. Когда через час вернулся водитель Савельева и сказал, что надо ехать в Грачевку, Савельев куда-то звонил. Еще через полчаса на пустыре, к радости окрестных ребятишек, опустился вертолет. Пригибаясь, к открывшейся дверке пробежали Игорь и заместитель директора института по хозчасти Ярушкин. Турбины застонали, вертолет завис, боднув воздух, и ушел на Грачевку.
А незадолго до конца рабочего дня во двор института, глухо рокоча, въехал "Урал". Запыленный мотоциклист стянул шлем - и все узнали Волкова. На ходу слушая подбежавших к нему Сеню и Кирилла, Волков прошел в кабинет директора.
3
- Или мне кажется, или вправду похолодало?
Тихона била дрожь.
- Вправду похолодало, - медленно проговорил Левка, глядя на покрытый испариной лоб друга. - Погода портится. Тайга-то, слышишь?
Шум леса, днем едва различимый, обратился в глухое рокотание. Порывы ветра поднимали на камне маленькие смерчики песка, каким-то чудом попавшего на вершину. Сначала нехотя, потом все быстрее и быстрее смерчики начинали кружиться, поднимаясь дрожащей змейкой вверх и, приплясывая, неслись по шершавому камню. Ветер стихал, и маленькие смерчики рассыпались.
- Как чаинки в стакане, - задумчиво сказал Левка.
- Да, сейчас бы чайку, - поддержал его Павел. - С булкой, какие бабка печет, И с маслом. Режешь булочку, а она еще горячая. Даже режется плохо. А потом масла туда - раз!.. Побольше.
- И с конфетами, - добавил, вставая, Лев. - Любишь гусиные шейки?
- Лапки!
- Может, и лапки, - согласился Левка.
- Хватит вам, - пробурчал Тихон. - Нашли время.
Вершина горы была плоской и голой. Внизу потемневшая к вечеру тайга отливала густой темной зеленью. То тут, то там просвечивали желтоватые скалы. К горизонту отдельные деревья и массивы сливались в сплошной ковер. Самого главного - признаков цивилизации не было.
- Учеными были… - невнятно заговорил Тихон. Прижав руку к груди, он раскачивался из стороны в сторону, будто хотел ее убаюкать. - Нансенами, Амундсенами тоже были… Кто мы теперь?
"Теперь - дураки, - хотелось сказать Левке, но он сдержался. - Или того хуже - преступники. Мало ли кому тарелка может попасть в руки…"
Левка не выдержал и принялся быстро расхаживать по каменному пятачку. Шаг, второй - покатый обрыв, еще два шага - камень, за которым укрылся от ветра Тихон, поворот, два шага - обрыв, еще два шага - крона искривленной лиственницы, прилепившейся к склону, поворот…
Наверное, все, что случилось, не мучило бы Левку так сильно, оставайся он таким, как раньше. Теперь Левке начало казаться, что совсем не случайно они так часто оказывались в "горячих точках". Грачевка выглядела в эти дни как островок благополучия и спокойствия в мире, живущем страшной и трудной жизнью. Каким ужасом были пропитаны те минуты под обстрелом. А горящие деревни, голодные дети, лица людей, которым не можешь помочь… И чувство вины перед ними.
- …что? - Левка остановился.
- Не мельтеши, говорю! Сядь! Силы нет на тебя смотреть.
- Тихон, ты думаешь, мы случайно оказывались в тех местах, где людям плохо?
Тихон долго смотрел на Левку.
- Я имею в виду пожары, наводнения, сель… Ну ты понял?.. Тебе не кажется, что нас кто-то испытывал… спрашивал? А, Тихон?
- Уймись. А то сейчас у тебя глаза такие, что смотреть страшно. А что касается ощущения такого…
Тихону было тяжело говорить. Он наклонил голову набок и прикрыл один глаз:
- …то с этого все и началось. Меня спрашивали, Пашке предлагали, тебя вот испытывали, оказывается.
Некоторое время они сидели молча. Левка отколупывал куски каменного крошева и бросал их вниз, глядя за тем, как они, щелкая, прыгают с уступа на уступ и пропадают среди верхушек деревьев внизу.
- Представляешь, что будет, если она в руки кому-нибудь… попадет? Бомбу в увеличитель, например… - снова заговорил он.
- И бомбы не нужно. Пашка кисточкой цепь за пару секунд в океан смел. Сорок тонн. Подняться повыше, да этой кисточкой по городу…
Пашка, лежавший ничком, завозился и встал. Судя по тому, как напряжен был его взгляд, он и не думал спать:
- Я знаю, это я во всем виноват, - голос у него дрогнул. Он стоял, втянув голову в плечи, и глядел вниз, водя носком рваного кеда по белесому камню. Тихон и Левка смотрели на сиротливый грязный палец Пашкиной ноги, выглядывавший из кеда, словно именно этим пальцем Пашка собирался сию же минуту начертить спасительный план.
- Потому что это я не хотел, чтоб рассказать… Я тоже, конечно, знал, что надо, но не мог… Потому что… Ну что вы смотрите на меня так?! - истерически крикнул он. - У меня же ничего, ничего в жизни не было! У вас хоть что-то… Книги, интересы какие-то… Левка вон врачом хочет стать. Она моя… тарелка. Сначала, когда мы залезли в нее, она твоя была, Тихон. Я чувствовал это. А потом она моя стала, Я разговаривал с ней…
Пашка махнул рукой и отвернулся.
- Все хороши, - тихо сказал Левка.
К ночи еще больше похолодало. Клокастые тучи с багровыми отсветами заходящего солнца неслись над самой головой.
4
Когда Волков закончил сообщение, какое-то время люди, находившиеся в кабинете директора, молчали, боясь пошевелиться. Каждый из сидевших здесь членов Ученого совета внутренне, конечно, был готов к тому, что искусственный разум будет создан. Наука всегда достигала тех целей, которые способна была поставить перед собой. Но теоретическая готовность к чуду никак не соответствовала тому, что произошло.
- Ты понимаешь. Костя… - тихо сказал академик. - И все же поверить в это невозможно… Очень уж это… - он неопределенно повел рукой в воздухе.
Волков чувствовал страшную усталость. Сказывалось потрясение от неожиданного открытия, последовавшая затем гонка на мотоцикле из Грачевки, да и в целом давали себя знать события последних дней. Подняв голову, он встретил сочувственный взгляд Граковича.
- …почему летающая тарелка? Очень уж это фантастично… И почему, в конце концов, мальчишки, а не вы, не кто-то из вашей лаборатории?
- Агафон создал свою копию. Внешнюю копию. Это ребятишки назвали ее летающей тарелкой. Во всем этом есть своя логика. Если допустить, что для Агафона созданное им устройство - это как бы… способ оказаться среди людей - обретение органов чувств… то для ребят… Какой же мальчишка откажется от возможности стать хозяином летающей тарелки? Тем более, что предложить Агафон мог немало. Судя по тому, что оставлено ребятами в чертежах, там такое реализовано, что представить страшно…
При этих словах только что вернувшийся из Грачевки Ярушкин сказал, покачав головой:
- Товарищи… Я вынужден напомнить собравшимся здесь о чрезвычайном уровне ответственности принимаемых нами решений. К сожалению, главное из этих решений - дилемма: всегда ли сверхразум есть одновременно и сверхнравственность - имеет два ответа. Мы же вправе принять только один.
Волков чувствовал глухую неприязнь ко всем действиям, имеющим необратимые последствия:
- То обстоятельство, что Агафона перестали устраивать посредники в познании мира и он создал собственные глаза, уши и руки - это только полдела. Есть основания думать, что одной из главных тем, волновавших Агафона, была именно нравственная проблема…
Волков вытащил из кармана дорожной куртки, которую он так и не снял, общую тетрадь.
- Это - "бортовой журнал" летающей тарелки. Даже беглого просмотра хватило для того, чтобы понять, что Агафона занимает… Нет, не то слово… мучает мера человеческого в человеке…
- Минутку! - прервал Волкова Савельев. - Узнаем, как дела у группы, снимающей компенсаторы.
Директор поднял трубку телефона. Некоторое время слушал. Было заметно, как багровеет его лицо:
- Что значит "не берет"? Сначала у вас отбойный молоток "не берет" кирпич, теперь автоген "не берет" сталь? Возьмите мощнее горелку! Почему я должен вас учить?
Савельев бросил трубку на рычаг, невидяще оглядел присутствующих, вытащил из кармана большой белый платок и, поглядев на него, спрятал в карман.
- Продолжай, Костя.
Гракович извинился и вышел из кабинета.
Волков помолчал, собираясь с мыслями:
- Ну, а почему именно мальчишки… Одна версия: потому, что они любознательны, контактны. Конечно, взрослый человек больше знает, но ведь он и строже, обязательнее. Кроме того, Агафон тоже, если так можно выразиться, "растет". На этапе создания тарелки он сам был подростком. До этого - по-детски капризничал, не хотел решать задачи… И другая версия, связанная с постоянными нравственными…исследованиями… Назовем это так…
- Я знаю, что вы имеете в виду, - с усмешкой, не предвещавшей ничего доброго, вступила в разговор постоянный оппонент Волкова, завлаб Синеглазова. - То, что мы с вами нравственно несовершенны.
- Да… - спокойно ответил Волков. - И для этой версии более чем достаточно оснований. Агафон, не забывайте, имел возможность составить исчерпывающее представление о десятке человек, попросту говоря, заглянуть им в душу…
- …А в спутники не взял… - сокрушенно покачала головой Синеглазова.
- А в спутники взял ребят, - поправил Волков.
- Чему же он научился у мальчишек? - Савельев смотрел на Константина Тимофеевича.
- Я бы тоже хотел это знать. Как и то, чему мальчишки научились у Агафона. Влияние-то было обоюдным.
Замурлыкал селектор на столе директора. По тому, как поспешно сделал Савельев эти несколько шагов до стола, Волкову стало понятно, с каким напряжением академик ждал звонка от группы, снимающей компенсаторы.
Но звонили не оттуда. Кивая головой, Савельев односложно отвечал;
- Да, да… Спасибо. Разберемся… Спасибо. Немедленно… Конечно…
Положив трубку, Савельев посмотрел на Волкова:
- Чушь какая-то… Звонят с городской подстанции. Спрашивают, что мы тут включили… Мол, они не могут такую нагрузку…
И вновь время, предоставившее передышку, брало реванш. Прежде чем Волков вскочил, мигнул и погас свет. Захлопали двери. Кто-то уже бежал по коридору. На улице кричали. Запрыгали лучи фонарей. Волков скатился по лестнице на второй этаж. Савельев почему-то оказался впереди, когда они оба ввалились в лабораторию и увидели в зеленом зареве телемонитора лицо Кирилла с вытаращенными глазами:
- Сорвал! Сам сорвал компенсаторы!
Развернувшись, Волков бросился в коридор. В тамбуре ему сунули в руку фонарь. Через мгновение они с Савельевым уже были в саду.
У самого входа в "резиденцию" на тележке с кислородными баллонами сидел Гракович. Игорь бинтовал ему руку. Сеня возился около дверей. Вернее, того, что раньше называлось дверью. Луч фонаря скользнул по желтому зеркальцу лазерного замка, по контуру стальной рамы косяка. На светлом песке змеился толстый шланг отбойного молотка. Шипел воздух, гомонили люди.
Волков выключил фонарь. Сквозь толпу к нему пробился Савельев.
- Вы хотели знать, чему он мог научиться у мальчишек?
В темноте Савельев не видел лица Волкова, но ему показалось, что завлаб улыбался.
- Один ответ уже есть. Дружбе - наверняка!
- Неужели ты думаешь, он опять сделал…
- Уверен.
5
Пашка слышал, как, постанывая в забытьи, тяжело дышит Тихон.
"Худо дело, - думал Русаков. - И выбираться нужно отсюда, и неизвестно, как это сделать. Разве ж Тихон выдержит с такой-то рукой? Тут с двумя-то впору бы башку не свернуть…"
Ощущение пришло неожиданно, как толчок. Пашка замер. Он боялся поверить себе. Словно кто-то большой, добрый и сильный положил на плечо ему руку. Неуверенно озираясь, Русаков поднялся. Не обращая внимания на Тихона, ошалело рассматривающего свою руку, Пашка на цыпочках двинулся к краю камня, за которым они прятались от ветра.
- Ты что делаешь? - всполошился Левка, увидев в руках у Тихона ветки, которые гордо именовал "шинами".
- Н-не болит… - растерянно сказал Тихон.
- Как не болит? - Левка, близоруко щурясь, в упор рассматривал руку Тихона. - У тебя же… перелом…
Они даже не поняли, почему закричал Русаков. Нужно было какое-то время, чтобы понять причину его сумасшедшей радости.
На истертом ветрами каменном пятачке, поблескивая куполом, стояла тарелка.
6
- Та-ак… - начал Савельев и поднес руку с часами к лучу фонаря. - Сколько он уже…
- Семь минут, - отозвался из темноты Игорь.
- Звоните на городскую подстанцию…
Савельев не договорил. Ослепительно ярко вспыхнули фонари, засветились окна лаборатории. Кирилл сорвался с места и напрямик, через газоны побежал к институту. Через минуту он высунулся из окна.
- Берет как обычно!
- Похоже, успел сделать то, что хотел, - проговорил Гракович.
Странный силуэт проплыл над забором, проскользнул под ветвями деревьев, примял траву. Из-под, блестящего купола высунулась всклокоченная голова Тихона, следом появился Левка. Выскочил Павел.
Все трое настороженно смотрели на замерших людей.
Первым опомнился Константин Тимофеевич. Раскинув руки, он шагнул навстречу ребятам. После секундной задержки они бросились к нему, заговорили наперебой о том, что вот она - ихняя тарелка, что это она сама нашла их в тайге и доставила сюда и что теперь, самое главное, узнать, кто сделал такую тарелку… Кто?
Волков, обнимая всех троих, не увидел даже, а почувствовал, как вспыхнуло на миг холодное голубое пламя вокруг бронеплит, и с мягким шелестом они разошлись в стороны.
- Вы спрашиваете кто, - улыбнулся Волков. - А вот… Он нас в гости приглашает…
Михаил Михеев
Год тысяча шестьсот…
У берега Кубы
В этом году международная студенческая Универсиада проходила на Кубе. Финальные встречи предполагалось провести в Гаване, а отборочные в приморских городах: Матансас, Мансанильо и Сантьяго-де-Куба. В Сантьяго-де-Куба прибыли боксеры и фехтовальщики на рапирах. Поединки шли два дня, закончились поздно вечером. Утром следующего дня спортсмены должны были вылететь в Гавану.
1
Фехтовальщица, мастер спорта - студентка иркутского института - Ника Федорова и москвич, выпускник исторического факультета МГУ - боксер в среднем весе и тоже мастер спорта - Клим Соболев познакомились уже здесь, на Кубе.
Они не проиграли ни одной встречи и вышли в финал.
После напряженных поединков спортсменам - и победителям, и побежденным - требовалась разрядка. Многие, как радостные, так и опечаленные, отправились на вечернюю прогулку по улицам субтропического города. Оставшиеся устроились в уютных шезлонгах на открытой морскому бризу веранде загородной гостиницы, которую целиком отвели для спортсменов, тренеров и журналистов.
Администратор гостиницы - сам в прошлом боксер - любезно предложил Климу Соболеву свою моторную лодку. Ника не возражала против прогулки по спокойному темному морю. Клим сел на корму, к подвесному мотору. Они сделали хороший круг - до торгового порта и обратно.
Когда на берегу показались огоньки гостиницы, Клим выключил мотор. Лодка мягко осела в воду и тихо заскользила по темной воде, слегка покачиваясь на пологих волнах мертвой зыби, которая шла откуда-то с просторов Карибского моря.
Вдали над портом расплывалось белое зарево электрических фонарей, но здесь берег был слабо освещен редкими люминесцентными светильниками, да у подъезда гостиницы подрагивал розовый неоновый свет. На проходившей за гостиницей автостраде стремительно возникали и исчезали вдали узкие ослепительные лучи.
Возле дощатого причала две крохотные парусные яхты чертили темное небо тонкими, как карандаши, верхушками оголенных мачт. В полукилометре от берега стояла на якоре большая моторная яхта с ярко освещенным большим иллюминатором в каютной надстройке.
Вдали над морем медленно бродили хлопья ночного тумана, они то расплывались, то сливались вместе, затягивая горизонт плотной мутно-белесой полосой.
- Пойдем к берегу? - спросил Клим.
- Подожди. Побудем немного на воде. Здесь хоть прохладно, а в гостинице жарко и душно, ни спать, ни читать не хочется.
Ника сбросила босоножки и забралась с ногами на обтянутое пластиком сиденье. Клим опустил руку за борт и приложил мокрую ладонь к левой скуле.
- Болит?
- Проходит.
- Здорово Баркет тебя ударил. Я, вроде, внимательно смотрела, а не заметила как. Вижу, ты уже на канате висишь, а судья рукой машет: "уан, ту, фри…".
- Хорошо ударил. Поймал на финт и ударил правым крюком. Чуть бы пониже попал, пожалуй, было бы все… До гонга я кое-как дотянул, ну а в перерыве очухался и отошел.
- А во втором раунде смотрю, ты стоишь, а Баркет лежит и судья ему секунды считает,
- Поторопился Баркет. Первый раунд выиграл - видел же он, как я на канатах висел, - хотел побыстрее победу закрепить, пока я в себя не пришел. Заторопился… и пропустил. А мог, пожалуй, по очкам выиграть, хорошо шел.
- Ты на него не рассердился?
- Вот за что же? Бокс - есть бокс. Подобрался только немного.
- А я так на свою Мари разозлилась.
- Это и я заметил. Когда она в счете повела: два - ноль, три - ноль! ты маску сняла, а глаза у тебя такие…
- Разозлилась… Хитрая она, Мари Лубан. Знала, что прямыми меня не достанет, начала к себе подтягивать. А я, как дурочка, иду на нее, иду… Болельщики кричать начали: "Мари! Мари!" Так кричат - в ушах звенит, рапиру не слышу. А уже три - ноль! Вот тут я и разозлилась. И на болельщиков, и на Мари, да и на себя, что на ее уловку попалась. А Петрович - мой тренер говорил, когда я разозлюсь, у меня реакция убыстряется, и тогда в меня уже никто попасть не может. Шутил он, конечно. Но тут на самом деле пошло - один укол, второй, третий… А уж после третьего, когда счет сравняла, поняла, что выиграю у Мари Лубан. Ее тренер что-то ей кричать начал.
- No avancec! Не иди вперед!
- По-испански что ли?
- Конечно.
- Ты и испанский знаешь?
- Знаю, немножко. Английский все же получше… Меня, может, за испанский и в сборную ввели.
- Ладно тебе, не кокетничай. А я вот только английский. И то: мистер Соболеф! Уот ду ю'синк эбаут май прононсиэйшен?
- Вери гуд!
- Так уж и "вери гуд"?
- Ну, акцент, конечно…
- Сибирский?
- Пожалуй, - улыбнулся Клим.