Смотрю за ними. Вижу, командир полка, тоже получил приказ занять оборону на этой высоте. Тут уже как-то полегче на душе стало… Все-таки 21 машина, а я 22-м пристроюсь.
Вышли на ту высоту, комполка сразу сориентировался, говорит мне: "Будешь крайним справа у оврага!" Поблизости находился овраг, спускающейся к реке, а вдоль по берегу проходила дорога к центру города. Прикинул, на случай отхода маршрут благоприятный.
Стрелковые подразделения заняли оборону на высоте и начали окапываться. Расположились, а ближе к вечеру смотрим, далеко-далеко что-то чернеет и колышется. Через полчаса стало видно, что примерно в нашем направлении движется многотысячная колонна. Комполка предупреждает: "Стрелять бесшабашно нельзя – количество боеприпасов невеликое. Поэтому стрелять будем залпом по моей команде!" Хотя прежде я нигде не встречал, чтобы залпом стреляли. А немцы все ближе и ближе. И вскоре все стало видно.
Идут налегке, чтобы быстрее, без всякого тяжелого вооружения. Но непонятно, то ли эта толпа идет прямо на нас, то ли где-то стороной. И уже километра за два стало ясно, что они и нас тут прихватывают. Хотя, видно, они заметили, что у них нехорошие соседи появились, потому как колонна стала смещаться чуть в сторону.
И когда километра за полтора они вышли прямо напротив нас, тут мы стали залпами палить. Где снаряд разрывается, сразу брешь, но строй быстро смыкается… Видно, как люди валятся, но задние прямо по убитым и раненым прут и прут. После нескольких залпов толпа остановилась, а потом стала уходить резко вправо от нас.
Не помню, сколько залпов успели сделать, много. Но постепенно они стали все реже и реже, а когда конец колонны увидели, то и стрелять уже не стали. Тут как раз и темнота опустилась, и остатки колонны скрылись в темноте. Ну а на том месте осталось черно и много… Ведь фактически расстреливали их, а они ничем не могли ответить. Такое побоище я видел в первый и последний раз.
Приходилось и давить, было дело. Вот, например, когда выполняли особое задание, хотели пересечь дорогу, а тут немецкая колонна. Сначала вроде автомобили, а потом и какая-то артиллерийская часть попалась. Понятно, что мы не могли упустить такую возможность. Пошли их тут по дороге молотить гусеницами. Хорошо по ним прошлись. Кого бортиком сбрасывали в кювет, кого с машинами сминали.
И повозки вместе с лошадьми давили. Но там в пылу, в этой страсти разве о животных думаешь? Там людей убиваешь, и не жалко, а животных тем более.
А то, что говорят на гусеницы потом страшно смотреть, так это все ерунда. Ведь дальше то по булыжнику, то по земле шли, ничего там не остается, кроме грязи. Тем более подкрылки постоянно оторваны, эта грязь летит, и ты сидишь на крыле с грязным лицом, как негр. Марши-то в основном совершались ночью, поэтому, если позволяла обстановка, командир экипажа сидел на левом крыле и указывал дорогу механику. А зимой ведь броня холодная, одно место мерзнет, поэтому командиру всегда искали что-то подложить. В основном у немцев что-то находили. Особенно хорошо или шубейка, или ватное одеяло. Да еще неизвестно, где тряхнет хорошенько, поэтому иногда привязывался к скобе, чтобы не свалиться под гусеницы.
В воспоминаниях кого-то из своих коллег-танкистов прочитал, что ему пришлось идти в атаку через свою пехоту. У меня таких случаев, слава богу, не было. Однажды только пулемет танкодесантников потеряли. Мы их частенько возили. Бывало, что и по 20–30 человек сразу, там и танка не видно. И где-то на марше так тряхнуло, что "максим" упал под гусеницы. А когда мы их доставили куда положено, ко мне со слезами на глазах подходит сержант: "Товарищ командир, что мне делать? Меня же за утерю пулемета под трибунал отдадут!" И я написал ему расписку "тогда-то при выполнении задания случилось так". В общем, написал ему всякую всячину и спрашиваю: "А кто твой командир?" – "Командира нашего пулеметного взвода уже неделю как убило". Но привел своего командира роты, и я ему все объяснил: "Его вины в этом нет!"
Просто я воевал в таких частях, где нам очень мало приходилось сопровождать пехоту. Мои бригады считались частями прорыва и должны были идти прорываться, захватывать новые рубежи. А там, где сопровождают пехоту, я не исключаю, что такое могло быть.
Вот когда мы только вошли в Германию, то примерно неделю расширяли плацдарм за Одером. Вот тут нам пришлось действовать в составе штурмовых групп: пехота, саперы, танки. Потому как самый маленький городишко, деревню немцы превратили в опорные пункты. А когда на пятки им наступаешь, артиллерия не всегда поспевала обработать, тут уж мы решали проблемы и взаимодействовали с пехотой. Но я всегда вспоминаю строчки из стихотворения Твардовского:
Пусть танкист красив собой
и горяч в работе,
а ведешь машину в бой -
поклонись пехоте.
И я этого правила всегда придерживался. Только раз согрешил.
В Карпатах однажды сложилась такая обстановка, что на дороге не разъехаться. Нам надо срочно догонять свою колонну, а впереди оказались две установки СУ-76. И одна из машин стояла на этой узкой дороге чуть под углом и ее ну никак не объехать. И я дал команду механику – "разверни его!" Они же маленькие, со слабенькой броней, а сзади сверху вообще только брезент. Он его сразу развернул и передком придвинул к горе. Я оглянулся, экипаж выскочил, кулаки нам показывают… Недостойно я, конечно, повел себя, но другого выхода не было.
"Рабочая лошадка"
В Т-34 мне все нравилось. Я служил в танковых войсках до 1982 года, и за это время сменилось восемь моделей среднего танка. Каждая последующая, конечно, лучше предыдущей, но все-таки больше всего мне на душу легла "тридцатьчетверка". Во-первых, первая моя машина, во-вторых, воевать на ней пришлось, много чего пережить, понятно, она мне стала по-настоящему родной. Конечно, было что на ней совершенствовать, но многое зависит и от экипажа. Если следуешь всем инструкциям и должным образом ухаживаешь, если вовремя все смазываешь, подтягиваешь, то и машина тебе отвечает взаимностью. Но случалось, конечно, всякое.
Например, на моей первой машине был заводской дефект с правыми бортовыми передачами. Видимо, на правом ведущем катке центровку не совсем отладили, поэтому у нас шпонка летит, потом гайка отворачивается, за ней вторая, третья, и так постоянно. Поэтому, как только остановка, сразу начинаем заниматься правой бортовой передачей. У всех членов экипажа эти шпонки и гайки в карманах. Кто успевает раньше, тот с молотком выскакивает туда и подкручивает. В общем, эта бортовая передача постоянно держала нас в бодрости, и мы очень "полюбили" этот танк. Но как ни странно он прожил у меня по времени дольше всех. Был самый везучий…
Потом мне попался танк с неисправной пушкой. Бывало и такое. А по остальным вещам, я не технарь.
Знаю, что были случаи, когда обрывалась тяга. Но если хороший зампотех роты, то он и все танки индивидуально знает. На остановке сразу пробегает и напоминает механикам, что нужно подтянуть и сделать.
Однажды, будучи ротным в конце войны, смотрю, мой зампотех идет с тяжелым мешком за плечами. Спрашиваю: "Шалва, – он абхазец был, – чего ты там тащишь-то? Трофеи?"
"Какие трофеи?! Посмотри!" Раскрыл, а там генератор. Оказывается, в одном танке уже несколько раз отказывал генератор: "И если опять откажет, мы его раз, и сами поменяем. И не надо никуда на СПАМ машину гонять".
Знаю, что случались проблемы со стартером. Но не потому что он сам отказывал, а из-за крепления. Оно было не совсем удачное, в результате он чуть-чуть смещался и машина не заводилась. Помню несколько таких эпизодов. Но в этом случае тоже был отработан запасной вариант. Заряжающий выскакивает с ломиком, мехвод кричит: "Нажимаю!" – а этот ломиком заводит. Но то попадет, а то и нет. То один опоздал, то другой. И, кстати, мне ведь тоже удалось внести свое рацпредложение в улучшение легендарного танка.
Этот эпизод случился еще в январе 44-го. Мы тогда стремительно наступали на Украине, как вдруг неожиданно последовал приказ перейти к обороне с необычной задачей. Выйти в район городка Глуховцы, занять оборону вдоль железной дороги и при появлении немецкого бронепоезда уничтожить его.
После обеда сосредоточились в назначенном месте. Выбрали позиции для каждого танка, установили ориентиры, сектора обстрела и сигналы для открытия огня. Все было продумано и просчитано до мельчайших подробностей. Оставалось только в течение ночи отрыть танковые окопы и встретить врага огнем. Начали копать, но это же зима, в общем, к утру никак не успевали закопаться как положено.
А ночью вдруг прибыли офицер штаба бригады с охраной и двое гражданских. Оказалось, что они представители конструкторского бюро Ковровского оружейного завода, выпускающего танковые пулеметы. Я обрадовался, ведь Ковров от моего родного села находится всего в 40 километрах. И оказалось, что моих земляков интересовали все замечания по эксплуатации пулеметов. Мне сразу же вспомнились неудобства в чистке и смазке пулемета, спаренного с пушкой. Но я не только пожаловался, но и предложил им ствол пулемета, оставить неподвижным, а подвижной сделать казенную часть, снимаемую для обслуживания. Специалисты ответили, что подумают над этим предложением, на том и расстались.
И уже в апреле, когда бригада получила очередную партию новых танков, в башне с 85-мм пушкой стоял спаренный пулемет новой модификации. Уж не знаю, мое ли тут слово сказалось или нет, но такой эпизод был.
А бронепоезд мы так и не увидели. Целый день прождали, готовы были встретить, как полагается, но он так и не появился.
С установкой 85-мм пушки танк стал однозначно лучше, и разговору нет. Тут машина фактически уже на равных с немецкими. Вот только оптика у немцев значительно лучше, а это значит, большое преимущество в стрельбе. И второе в чем они выигрывали – подготовка танкистов. У них она была значительно лучше. Длительная, тщательная. Даже в войну они младших специалистов готовили по году. А у нас только механиков-водителей готовили полгода, а остальных за четыре месяца. Да еще, учтите, какая общая грамотность у них и у нас. И какая у них техническая грамотность, а у нас в основном от сохи все.
В воспоминаниях бывших танкистов мне не раз попадались описания таких эпизодов, когда, чтобы в бой не идти, некоторые деятели специально машины ломали. У нас я такого не помню, но довелось увидеть разные картиночки…
Однажды всех построили и зачитывают приказ – что бронетранспортер, на котором перевозилось знамя бригады, по вине механика-водителя оказался в кювете. К чему это могло привести – ясно. Второй приказ зачитывают – два водителя разморозили двигатели на своих машинах.
Потом подается команда этим трем голубчикам: "Выйти на середину!" На бронетранспортере старшина – солидный мужик в возрасте, а те молодые ребята. Зачитывается приказ – старшину разжаловать. Тут же погоны с него сорвали и бросили. А дальше показательная экзекуция, которой и в кино не увидишь.
Идет старшина – высоченный мужик. Полностью экипирован, даже в каске. За ним два автоматчика несут винтовки Мосина. Вышли с ним на середину. Зачитывается приказ, что все они идут автоматчиками в подчинение вот этого старшины. Тут старшина руку протянул, один из автоматчиков бросает ему в руку винтовку. Старшина ее ловит и тут же с силой швыряет проштрафившемуся. Тот, конечно, ее не поймал, винтовка упала. И с теми точно так же. Ловит и швыряет. Те, конечно, тоже не выдерживают. Строй стоит, тишина гробовая… А с нами в строю недалеко стоял взвод обеспечения штаба батальона, так я видел, как там эти водители прямо вздрагивали при виде этой картины. После этого "Шагом марш!" и увели. Тоже показательный урок, как надо технику любить. Не штрафбат, но, может, и похлеще.
Я лично присутствовал на двух заседаниях военного трибунала, когда офицеров судили за трусость и отправляли в штрафбат. Видимо, нас для острастки приглашали.
Уже в марте 45-го судили командира роты из другого батальона. Причем он у них, видимо, недолго совсем пробыл, потому что почти всех ротных из того батальона я знал. Запомнилось только, что еврей. Деталей не помню, но за то, что в трудную минуту боя он бросил роту и сбежал, ему присудили три месяца штрафбата.
А вскоре после войны он вдруг прибывает к нам. Но побыл всего несколько дней, потому что командир бригады, конечно, не принял его. Как уж там с ним решалось, не знаю, но его сразу куда-то от нас отправили.
А однажды видел своими глазами, как один из офицеров во время атаки вылез из танка и бежал за ним. Но с ним мы в своем кругу разбирались, ротный-то не видел. "Почему ты покинул танк?" – "Ничего я не покидал!" И отрицал до последнего, пока мы не пригрозили, что сейчас письменно доложим по команде "и ты знаешь, где окажешься…". Только тогда он расплакался, убедительно просил нас: "Не докладывайте! Я сам не знаю, как получилось." И мы ему так сказали: "Ну, добро! Но если еще раз такое повторится." Но больше такое не повторялось. Ну, вот как это считать? Может, он по состоянию психического здоровья не может собой управлять, бывает же такое.
А бывали, например, случаи, когда людей от нас списывали в пехоту. Понимаете, в пехоте он нормально может воевать, а в закрытой машине с собой не справляется. Трусость – понятие емкое. Помню такие моменты, что и механиков-водителей списывали, и наводчиков. Я, например, одного заряжающего своей властью вынужден был отправить из экипажа к чертовой матери.
Капуха такая, даже не может запомнить, где какие снаряды лежат. Попереставит их местами, поперепутает, сам запутается в них. Ну, что сделать, если бестолковый такой от природы? Написал рапорт, и его перевели в автоматчики.
А при нас в то время находилось пять автоматчиков, спрашиваю их: "Кто пойдет заряжающим?" И один башкир вызвался. Маленький, худенький парнишка, но очень шустрый. Я ему все показал, рассказал, так это же чудо какой заряжающий получился. Потом концовка такая.
Когда война кончилась, он уже стал наводчиком и стрелял просто отлично. Выступал и на первенстве округа, и на первенстве сухопутных войск. Потом я его назначил командиром экипажа. А когда у него срок службы подошел к концу, уговорил остаться на сверхсрочную. Так он 30 лет на сверхсрочной прослужил. Отрастил себе солидную бороду. Постоянно ко мне приходил поговорить с бутылочкой. Знал, что я особо не увлекаюсь, но сам был любитель. Но потом его жена умерла, и он уехал на родину.
Победа
Многие ветераны признаются, что в самом конце войны стало труднее воевать. Понятное дело, никому же неохота погибать перед самой Победой. Но лично я не расслаблялся до самого последнего дня войны. В Дрездене 8 мая, знаем, что Берлин уже пал, но я не расслаблялся – до последнего воевать! Ведь немцы, и стар и млад сражались, и чтобы массово сдавались в плен, ничего подобного. Так что с ними нужно было быть начеку.
Конечно, иногда мыслишка проскакивала – приближается конец войны, но внутренне расслабляться я себе категорически не позволял. Шел до последнего и всячески отгонял от себя мысли, что останусь в живых. Тем более я по жизни не фантазер. А некоторые начинали мечтать о мирной жизни, а потом смотришь, он то ли ранен, то ли погиб. Помню, один начал так мечтать, как он заживет на гражданке: "Вот я после войны…" – и вскоре погиб… А я об этом даже думать не смел. Вот когда объявили, тут уже все ясно. Так что оставались живыми те, кто чувствовал, что война продолжается, и не расслаблялись. Человеческий настрой, моральный фактор, это же очень важно. Ну и мы, конечно, совсем молодые были. Когда война закончилась, мне еще двадцати не исполнилось, пацан же совсем еще. Понятно, что по сравнению со старшими у нас большое превосходство. Нас особо ничего не тяготило. Недаром есть такая аксиома – войны выигрывает молодежь. Поэтому сейчас и идет разговор о потребительском воспитании молодого поколения. Кто в случае чего в бой пойдет?!
Вначале мы наступали на Берлин, но потом наш корпус перебросили на юг Германии. Брали Дрезден. Там Эльба широкая, и сутки-полтора мы ждали, пока нам переправу соорудят. По понтонному мосту перешли реку и втянулись в уличные бои. С день, наверное, участвовали в них. Прочесали на окраине богатые виллы и садоводческие дачи. Без боя овладели городком Розенталь и к вечеру вышли на противоположную окраину. И думаем, ну вроде все. Некуда уже вроде…
А 8-го числа к вечерку нас из пригородных дачных поселков вывели в какую-то рощу, и последовало распоряжение: "Срочно пополнить боезапас и горючее! Для вас есть сложная ответственная задача." И через два часа уточнили: "Вам предстоит форсированный марш на Прагу. Тылы, штабы, все остаются на месте, а вперед только танки". И на каждом по 10–15 автоматчиков.
Из нашего корпуса в рейде на Прагу участвовали: три танковые бригады, мотоциклетный батальон, еще каких-то машин набрали, чтобы посадить в них пехотинцев из мотострелковой бригады. Артиллеристы пошли, дивизион "Катюш", тяжелый танковый полк, приданный корпусу. Два самоходных полка: один – Су-76, и один – Су-85, и, конечно, связисты.
Ну и все, с наступлением темноты тронулись. Дорога прекрасная, и час мы шли на предельной скорости. А потом пошли горы, и уже появились сложности. Крутые повороты, соответственно скорость сбросили. Но шли лихо, с ветерком. Нас никто не обгонял, это я точно помню.
Вот те, кто шел на Прагу с 4-го Украинского, там бои были. А на нашем маршруте никаких стычек не было. Но нашему корпусу тоже засчитали, что мы участвовали в боях по 11 мая. Сидели в люках открыто, мехводы за рычагами, остальные дремлют, добирают… И под утро мы увидели, что впереди командир танка шлемофон снял, улыбается, и появилась догадка – наверное, это уже конец. Ну и я, конечно, стал махать, и позади меня.
Тут объявили привал, замполит бегает: "Сейчас митинг будет!" А какой там митинг? Ребята обнимаются, целуются, кто плачет. Молодые в основном смеялись, а те, кто постарше, у кого семьи, дети, те плакали. Из личного оружия все патроны расстреляли начисто. Но все время следовала команда "Из танков не стрелять!"
И главное, как будто с плеч что-то свалилось, и так легко на душе стало. Мне даже показалось, что я сам как будто легче стал. Но митинг все-таки прошел. Тут же прямо у дороги его и устроили. И почему-то мне доверили на нем выступить. Что говорил, уже не вспомню, но в концовке сказал примерно так: ".Давайте вспомним наших боевых товарищей, которые не дошли до этого дня."
Но задачу ведь никто не отменял, и после митинга двинулись дальше. Нам обозначили наш конечный пункт – городишко Мельник в 30 километрах от Праги, и к обеду мы уже вышли в этот район.
Помню, как проходили через населенные пункты. Тут уже население вышло к дорогам, махали, кричали. Мне запомнилось, что все кричали: "Наздар!" На небольших остановках население выносило все, что у них есть. И выпить и закусить, и цветы, и объятия… А детишки сразу просились залезть на танк. Кто-то из местных фотографировал.