В воспоминаниях некоторых танкистов я читал, они признаются в том, что бывали ситуации, когда пленных захватывали, а девать их некуда, так на них даже патронов не тратили, просто давили. Конечно, на фронте чего только не случалось, может быть, кто-то где-то и давил, не исключена такая возможность. Но все-таки мне кажется, это неправдоподобно. Немцы же не стадо какое-то, все обученные, непременно начнут разбегаться. А мы, например, когда получали задание, то шли с большими скоростями, отрывались от тыла, и заниматься пленением было просто некогда. Пехота подойдет и разберется с этим. Но, конечно, всякие ситуации случались. Вот, например, незадолго до того, как у меня сожгли пятую машину, случился интересный эпизодик.
Выскочили на перекресток автострады, через него виадук. А немцев на дороге полно, ну, мы их тут быстро начали щелкать. И вдруг среди этого транспорта выскакивает легковой автомобиль. Причем большой, начальствующий. Видно, они шли на высокой скорости и поздно увидели, что оказались среди нас. Резко затормозил, и выходит из него офицер. То ли генерал, то ли полковник, трудно разглядеть. За дверцу держится, окинул взглядом, ротный только крикнул: "Не стрелять! Взять живым!" Но в это же мгновение, он окинул взглядом, вдруг выхватывает пистолет, в рот выстрел и падает…
Подбегаем, но он, конечно, мертвый. Голову разнесло. Тут уже определили – полковник. В это время его водитель выскочил из машины, начал кричать страшным голосом и в истерике побежал куда-то. Солдаты его поймали, глаза у него уже раскрылись и, в конце концов, пришел в себя. А мы уж подумали все – лишился разума.
Но у них в машине портфелягу нашли, ротному сразу отдали. Сергей Васильевич его раскрыл, а там карты. Тело полковника сразу на танк, привязали, и с этим портфелем отправили в штаб. За эти карты Храмцову вручили орден, и уже позже он нам рассказал, что этот полковник оказался начальником тыла армейского корпуса.
И вот вскоре после этого мою машину подбили в пятый раз. Помню, что впереди поле и за ним километрах в трех крупный населенный пункт. Пошли в атаку, и где-то на полпути нас подбили. Вот тут у меня погиб радист, что ли. Оставшиеся выскочили, недалеко дорога проходила, мы в ее кювет и нырнули.
Март месяц, а там вода глубиной 50–70 сантиметров. Барахтаемся, только головы торчат… По этому кювету начали то ли идти, то ли плыть, через какое-то время ребята меня просят: "Командир, отдохнуть бы надо. Сил уже никаких нет." Полежали, а снаряды и пули так и подсвистывают над нами. Добрались до ближайших хат, там подсушились, немного отдохнули.
После Кракова мы взяли большой город Катовице – центр Силезского угольного бассейна, а вскоре ротного повысили и где-то в марте меня назначили на его место. И, будучи ротным, я уже не горел. У него и задачи иные, да и обстановка была уже несколько другая.
Но для пяти потерянных танков потери в экипажах у меня совсем небольшие. Насколько я помню, пять человек получили ранения и всего двое погибло. Заряжающий и механик-водитель. Но я всегда считал, что самым несчастным в экипаже является радист-пулеметчик. Дело в том, что он не видит боя, фактически слепой. А это же очень важно для человека – видеть. Но у него же никаких смотровых приборов, только пулемет и такое маленькое отверстие, что даже трудно представить, что там можно увидеть. И лишь иногда, когда немцы идут стеной, а мы по ним стреляем, расстреливаем в прямом смысле слова, вот тогда я подавал радисту команду беспрерывно стрелять. Но он практически слепой, так что ему не позавидуешь. Кстати, один из бывших радистов нашей роты живет сейчас в Наро-Фоминске, и наград у него не меньше, чем у меня. Потому как он заканчивал войну радистом у начальника штаба бригады. Там, во-первых, ответственная должность, через него идет руководство боем, а во-вторых, поближе к начальству. Но чтобы так повезло, нужно быть высококлассным радистом. А после войны Иван Георгиевич с отличием окончил училище, и мы с ним вместе служили и дружили. В 2000 году вместе участвовали в военном параде в Москве.
Сердца моего боль
На войне без потерь не обойтись, и к ним быстро привыкаешь. Но человеческая психика так устроена, что она словно включает режим блокировки эмоций, иначе бы люди просто сходили с ума от каждодневных смертей вокруг себя. И все же смерть некоторых сослуживцев особенно сильно выбивала меня из колеи. Один раз я даже заплакал. Признаюсь, было такое… Хоть я и не очень стойкий в смысле слез. Иногда по пустяку меня что-то перехватывает и становится тяжело, но в войну такое случилось всего один раз.
Когда я еще взводным был, у нас погиб зампотех роты Петр Белов. Причем я совсем немного с ним служил и не так чтобы уж близко дружил, но так я его смерть воспринял болезненно, что даже всплакнул. Очень уж душевный парень, правда дружил с водочкой. Бывало смотришь, он уже веселый. Спрашиваю: "Петя, уже?" Но он все время показывал рукой – все в порядке! Причем всегда левой: "Правая – гайки заворачивать, а левая придерживать!" Но такой надежный человек, такой беспокойный, что даже не представляю, когда он отдыхал.
Иногда встречаю его небритым, чувствую, что и не спал совсем, чего-то там ремонтировал и тащит за спиной тяжелый мешок. Спрашиваю:
– Петя, что ты там тащишь-то?
– Стартер!
– Да на фиг тебе он нужен?
– Тебе-то вроде и на фиг, а мне вот так вот нужен! Вон на одной машине стартер отказал, так что про запас пригодится!
Только колонна встала, он сейчас же бежит работать с механиками. Чуть свободное время, он уже занятия проводит, что нового появилось. Или кто-то чего-то запорол, он сразу с механиками проводит разбор. А погиб он так.
Взяли мы какую-то деревушку, а дальше задачи нет. Обстановка несложная, но вскоре появились четыре "мессершмитта" и взялись за наши танки. Правда, на этот раз меня не беспокоили, а вот в машину взводного один из них как вцепился и, пока не сбросил на него все, не успокоился. И одна из бомб шандарахнула в метре от танка. Три катка вылетело, гусеница разлетелась, и даже на корпусе два сварных шва треснули. А весь экипаж тяжело контужен. Рты открыты, кровь из ушей течет. Ничего не слышат, кричат отдельные слова…
Мы вскоре пошли дальше, а Белову поставили задачу как можно быстрее восстановить этот танк и догнать нашу колонну. Проходит двое или трое суток, и нам приходит весточка, что Белов погиб. Мы все сникли, а что там, как, неизвестно. Но вскоре проясняется.
Танк отремонтировали, но экипажа нет, и он сам сел за механика и погнал догонять нас. Ну и где-то там, оказывается, попался участок, который простреливался немцами с флангов. Мы же в прорыв пошли, а немцы кое-где еще оставались. И на таком участке в поле он попал под обстрел. Болванка влетела прямо в открытый люк – голова оторвана, тело наполовину рассекло… В мешке его останки нам привезли, и вот тут я всплакнул.
Вот только даже не знаю, откуда он родом был. Постарше меня, может, и из кадровых еще. Но у технарей же особого роста не было, и многие настоящие зампотехи всю войну провоевали в ротах.
Погибших условно, конечно, хоронили похоронные команды. Правда, я их ни разу не видел, но мы знали, что они есть. В полку и бригаде они нештатные, а в дивизии или корпусе уже были штатные. Но когда они там подойдут и как разберутся, только бог знает. А сами мы редко хоронили. Мне, например, считаные разы довелось хоронить товарищей. Запомнились лишь отдельные случаи.
Как хоронили Белова на окраине какого-то села в Винницкой области. В Карпатах похоронили лейтенанта Петренко, обложив могилу булыжниками. Принимал участие в торжественных похоронах сержанта Назарова – известного героя бригады, полного кавалера ордена "Славы", который подорвался на мине. Его хоронили на площади городка Мельник в Чехословакии 10 мая 1945 года. А последних семь однополчан мы оставили навечно в городке Судовая Вишня Львовской области. Они погибли от рук бандеровцев в июле и августе 45-го, перед самой отправкой бригады к постоянному месту дислокации в Наро-Фоминск.
А в боях хоронили впопыхах, на скорую руку. Помню, когда у меня погиб заряжающий, так даже не оставили там ничего, потому что получили новую задачу. Только на бумажке передал в штаб, где, чего и как.
И погиб ведь как. Тоже случай. В деревушке, где мы недолго стояли, вроде все тихо, а потом вдруг внезапный пятиминутный артналет. Тогда много людей погибло, и он в том числе. Мне повезло, я в это время находился в танке, а он добежать не успел…
Но вот с чем я до сих пор смириться не могу, так это с таким количеством без вести пропавших. Вы сейчас любую "Книгу памяти" откройте, так там половина числится пропавшими без вести. Ну, куда это годится?! И как это воспринимается людьми? Одно дело погиб, а так вроде под каким-то вопросом. Чуть ли не подозреваемый. А вдруг он после плена против нас воевал? У меня тут, в Воронеже, есть друг, Морковец Виктор Иванович, так мы с ним до самых верхов хотим дойти. Достучаться до властей, чтобы наконец уже было принято принципиальное решение, чтобы всех пропавших без вести официально признать погибшими в боях за Отечество. Хотя на самом деле вопрос, конечно, очень сложный. Но сколько же пропало людей, это просто немыслимо.
Помню, как-то в 70-х годах поехали на рыбалку на самый север Горьковской области. И хозяйка, у которой мы остановились, рассказывает: "После войны получили письмо, что сын из Германии выезжает домой. И все, пропал. Ни слуху ни духу." И вот бабка плакала, а мы и не знаем, что сказать. С другом взяли его данные, послали запросы и, в конце концов, получили ответ – "пропал без вести в сентябре или октябре 45-го." Передали той женщине, но не думаю, что ей стало легче.
Но что страшнее всего, данные о многих людях утеряны из-за нашей же неорганизованности и безответственности. Я ведь вам уже рассказывал, что весь наш выпуск, около 500 свежеиспеченных офицеров, выпустили из училища и направили на фронт без удостоверений личности. Якобы не было бланков. А сколько отправили без документов солдат? Неизвестно…
Пропало и у нас несколько человек без вести. Еще до моего появления в 14-й бригаде, в декабре 43-го во время тяжелого встречного боя пропал командир 3-го батальона Герой Советского Союза капитан Бармин. Про него так и думали, что погиб, но точно ничего не знали.
А уже при мне в Карпатах в октябре 44-го сгинул сержант Новицкий. Послали его ночью за водичкой, он пошел и не вернулся. Что произошло, так и осталось неизвестно. Могли его и разведчики хапнуть, мог ли он и сам податься к ним, или же что-то еще случилось, трудно сказать. Но это произошло, считай на моих глазах. А будучи на отдыхе в Германии, мы недосчитались в своих рядах лейтенанта Захарова. Тоже совсем непонятно, что случилось.
Опасности со всех сторон
В разных книгах мне доводилось читать, что много танков мы потеряли от действий немецкой авиации. Чаще всего в пример приводится знаменитый летчик-штурмовик Рудель, на счету которого, по немецким данным, свыше 500 наших танков. Но сколько бы я ни общался с бывшими танкистами, все вспоминали, что потерь от авиации почти не было. Вот и у нас потери от немецкой авиации были минимальные. Мне, например, лично не доводилось видеть, чтобы случилось прямое попадание в танк. Правда, однажды бомба разорвалась прямо рядом с танком. Гусеницу разбило, три опорных катка вылетело, даже разошлись несколько швов, а весь экипаж был тяжело контужен и вышел из строя. А чтобы танк вышел из строя после обстрела с самолета, такого не было совсем! Я такого не видел и даже не слышал. Но я отлично помню, как впервые побывал под настоящей бомбежкой.
Еще в начале февраля 44-го, находясь в обороне у поселка Липовец, возникла необходимость подобрать для взвода место для запасных позиций. В это время группа пикирующих "юнкерсов" пролетала стороной, но через несколько минут они уже с тыла оказались над поселком. Добежать до танка я не успевал и укрылся в ближайшем неглубоком окопчике. Но когда раздались первые разрывы, подсознательно оценил, что укрытие мое крайне ненадежное. Ползком добрался до ближайшего сарайчика, но и это укрытие показалось мне ненадежным. А самолеты во время пикирования издавали грозные раздирающие звуки, очень воздействующие на человеческую психику. Появилась нервозность. На корточках выбрался из сарайчика, но разрывы были слышны кругом. Неподалеку находилась соломенная копна, и я решил укрыться в ней. Пробарахтался в этой соломе, пока не выдохся физически. Но почувствовал, голова и тело укрыты. Когда же совсем рядом раздался взрыв бомбы, на мгновение отключилось сознание. Затем послышались какие-то удары о мерзлый грунт и, наконец, воцарилась тишина.
Вылез из соломенного укрытия, отряхнулся, и медленно пошел к танку. Иду и вижу, что кругом земля перемешалась со снегом и соломой. Недалеко виднелась большая воронка, а сарайчик, в котором я поначалу спрятался, оказался разрушенным и без крыши. Вот после этого случая появление вражеских самолетов я стал воспринимать с опаской. И для себя окончательно укрепился в убеждении – при любой бомбежке находиться в танке. Но буквально через несколько дней попал в очередной переплет, связанный с авиацией.
Мы занимали оборону в крупном населенном пункте, разделенном оврагом и ручьем на две части. По одну сторону немцы, по другую мы. В полночь последовала команда – срочно прибыть в штаб батальона. Зашел за соседом – лейтенантом Валей Тышкевичем. Негромко переговариваясь, идем по улице. Кругом бело от снега, небольшой морозец, и совсем непривычная для передовой тишина. И вдруг слышу необычное шуршание со свистом. Мелькнула мысль – летит снаряд. Упал, а Валя что-то замешкался. И сразу же раздался страшный взрыв. Выйдя из какого-то забытья, почувствовал удары земляных падающих комьев на себе.
Встаю, осмотрелся, а поблизости большая воронка и около нее Валя неподвижно лежит… Попытался оказать ему помощь, но из-за боли в ногах он встать не смог. С трудом взвалил его на спину и побрел к штабу батальона. По дороге Валентин стонал, а затем начал ругаться. Но все-таки донес его, передал фельдшеру батальона и попрощался. А в штабе сообщил о случившемся. Стали думать, что же это могло быть, и сошлись на том, что бомбу ошибочно сбросил свой ночной бомбардировщик По-2 по прозвищу "кукурузник". Так что в боевой обстановке чего только не случается, и от своих можно пострадать. Но коль уж зашел разговор про авиацию, расскажу еще такой случай.
В 20-х числах января 45-го на подходе к Катовице мы трое суток шли в передовом отряде. И вот утро ясное, солнечное, кругом бело все, снега 25–30 сантиметров. Шли колонной, впереди дозор. А немец отступал довольно-таки быстро. И вдруг появляются два немецких истребителя. Нас было семь танков, и как раньше и отрабатывали на этот случай, если местность открытая, сразу расходимся в разные стороны. Разошлись, но один истребитель увязался почему-то именно за мной. А если он пошел, то по всем канонам будет идти до конца.
Конечно, я подавал команды механику, чтобы уходить из-под обстрела за счет маневра, но чувствовал, что он попадал. И вдруг у меня возникла мысль: а для чего, спрашивается, нам выдали дымовые шашки и гранаты? И решил попробовать.
Командую заряжающему: "Подай дымовую гранату!" Люк открываю, механику сказал малость притормозить, гранатку запалил и аккуратненько пустил ее по башне, чтобы она на крыло упала. И получилось удачно. Через пять секунд дыму будь здоров. Механик маневрирует, дымище идет и идет, а я уже и вторую подбросил. Немец еще раз на вираж зашел, малость пострелял и улетел. Второй заходит, видит, что тут кругом дымина, и тоже ушел. Ну, вот он меня и записал, наверное, что танк подбит.
А когда мы потом вышли на переформировку, ротный готовил какую-то справку по боевому опыту, и в ней упомянул, что Борисов применил дымовые гранаты. Другие офицеры себе на ус намотали. Но к концу войны самолетов противника стало встречаться меньше и встречи происходили реже. Превосходство нашей авиации стало очевидным.
Но основные потери мы, конечно же, несли от танков, самоходок и пушек. Что из них опаснее? Да и те и другие были для нас наипервейшими целями. Противотанковые пушки у них тоже были отличные, и хорошие снарядики к ним… Их мы тоже побаивались. Уж если ее обнаружили, то будем бить, пока не уничтожим. Но танки и самоходки, конечно, опаснее всего. Когда на территории Германии побольше стало попадаться брошенных танков, то я в них несколько раз лазил. Любопытство разбирало. И что скажу.
Внутренне обустройство и оборудование сделано более качественно, чем у нас. Более приспособлено для людей, это надо признать. Хорошо покрашено белой краской, и все выглядит достойно. А у нас те же сиденья взять – горе одно. У них все закругленное, а у нас одни углы. За что зацепился в суматохе, порвал. И механизмы пробовал. По физическим усилиям поддается значительно легче, чем у нас. Башня вращается почти без усилий, а следовательно, это влияет и на скорость. Инструмент посмотрел. Однажды лопату их прихватил, и она у нас долго пробыла. Когда копали, то ее давали мне. Она и полегче, и прочнее. Наши постоянно приходилось точить, а эту если уж раз наточил, то надолго хватало. Совсем другое качество металла.
Но главное, чем я интересовался, – прицел. Все остальное, это ладно, а вот качество прицела. Во-первых, увеличение. У нас 3-кратное, а у них 7-кратное, это же существенная разница! Разных делений значительно больше, чем у нас. Командирский приборчик – тоже увеличение в 2,5 раза лучше, чем у нас.