– Нет, – говорил Миша. – Нельзя. Она сразу поймет, что мы сговорились, и ей будет еще хуже…
– А может ей вообще ничего не говорить?! – предлагал я.
– Ага, – удрученно качал головой Миша. – Чтобы она приехала ко мне в Москву и там напоролась на мое семейство? Представляешь, какой это будет для нее удар?..
После третей или четвертой рюмки молчание нарушил Гена:
– А я знаю, как решить вашу проблему, – заявил он.
– Как? – уставились на него мы.
– Элементарно, – без тени улыбки сказал он. – Просто, когда она завтра приедет, надо ей по ебальнику надавать.
Сперва мы опешили. Потом мы стали хохотать, решив, что у Гены такой своеобразный юмор. Хохотали до слез. Но чем больше мы смеялись, тем мрачнее становился Гена. В конце концов, он рявкнул на нас:
– Чего вы ржете, дураки, я серьезно говорю!
Мы остановились. Я, продолжая считать, что он нас разыгрывает, все-таки спросил:
– А за что ей-то по ебальнику? Поясни…
– Не "за что", а "зачем", – поправил Мовчанов. – Миша надает ей по ебальнику, она решит, что он – гондон, каких мало, и уедет без всяких моральных проблем. Только радоваться еще будет, что вовремя его раскусила.
С нами случилась очередная истерика смеха. Потом, отдышавшись, мы еще немного поговорили и убедились, что Гена действительно не шутит. Потом мы осознали, что определенная логика в таком рассуждении имеется. Миша спросил:
– Гена, откуда у тебя такой подход? Ты случайно не хирургом работаешь? Отрезать – и всё…
– Я работаю мотросом-спасателем, – сказал Гена с достоинством. – Когда кто-то тонет, мы подплываем к нему и первое, что делаем, – бьем по башке веслом, чтобы спасать не мешал. А потом уже вытаскиваем…
… Самое удивительное, что где-то в глубине души я всегда подозревал о наличии такого универсального рецепта. Но, за отсутствием теоретической базы, никогда им не пользовался.
Темная половина
Костя Фадеев, с которым мы написали книгу "Осколки неба, или Подлинная история "Битлз" – милейший человек. Он любит простые радости, – например, баню, рыбалку, он любит простые разговоры, и он очень любит все смешное. Я не слышал, чтобы он когда-нибудь на кого-то повысил голос. Только один раз. И это довольно занятная история.
Позвонил телефон, я взял трубку и услышал Костин возбужденный голос:
– Юля, ты почему еще дома?! – похоже, он был навеселе.
– А почему нет?
– Так ведь у меня День рождения!
Я стал извиняться, объясняя, что никогда не помню дат дней рождений, но он перебил меня:
– Ладно! Приезжай в люксарню (помещение театра "Люкс", с которым он тогда сотрудничал), мы все тут!
Я быстро собрался, захватил в качестве подарка коробку компьютерных дискет (Костя на днях купил компьютер) и помчался в названное место.
В люксарне сидело человек пять костиных друзей по театру, его подруга Светка с сестрой Веркой, и вот еще и я приехал. Другими словами, самые близкие ему люди, уж с кем, с кем, а с ними он должен был чувствовать себя прекрасно.
И так оно и было. Все весело гомонили, пили водку и пиво, пели, травили анекдоты, поздравляли Костю, и он просто сиял.
Потом развеселою толпою мы вывалили на улицу. Стоял прекрасный летний вечер, и мы двинулись по улице в поисках места, где бы можно было присесть. И мы нашли такое место: открытое кафе на берегу Томи возле ресторана "Славянский базар".
Снова закупив пива, водки, пиццы и чего-то еще, мы расселись за пластмассовые столики под разноцветными зонтами. Нас обдувал теплый ветерок, с обрыва взорам открывался живописный вид на поблескивающую темную реку, и мы все болтали и болтали…
Тут я заметил, что уже давно молчит Костя. Покосился на него. Он сидел насупившись и как будто бы что-то изучая внутри себя. Я не придал этому значения и снова включился в радостный гомон…
Вдруг раздался грохот, и со столика во все стороны на асфальт полетели наши бутылки, стаканы и тарелки. Это Костя неожиданно грохнул по пластмассовому столу кулаком. Мы ошарашено примолкли, а он, оглядев нас тяжелым взглядом, весомо произнес:
– Не нравится мне эта компания.
Амнезия
Впрочем, с кем не бывает? Наверное, во всякой выпившей компании возникает разговор о том, что "представляете, сам-то я этого не помню…" Вот и я хочу рассказать одну такую.
В Томск приехал француз Бертран Лавор. Приехал он по научным делам, но тут познакомился с музыкантами, стал репетировать с ними, и даже дал пару концертов в клубе "Ку-ку-шка", исполняя современный французский шансон. Я побывал на его концерте, пение его мне очень понравилось, и я решил сделать с ним интервью. Остался после концерта, поговорили… А потом я попал на какую-то пьянку, и дома появился часа в четыре утра.
Просыпаюсь, вижу на столе записку одного из сыновей: "Папа, тебе звонил француз Бертран, просил, чтобы ты позвонил ему". Набираю номер:
– Алло, это Бертран?
– Да-да, это он.
– Это вас беспокоит Юлий Буркин. Я брал у вас вчера интервью, домой вернулся поздно, а сейчас увидел на столе записку, что нужно вам позвонить…
– Ви мне уже звонить.
– Когда?!
– Ночью.
Та-ак… Я слегка смущен. Но работа есть работа.
– Бертран, извините, пожалуйста, но вчера я был немного пьян…
– Я замечать.
Хм-м…
– И, понимаете, я не помню, что вы мне говорили, не могли бы вы мне это повторить?
– Хорошё. Я говорить, что кое-что из того, что я вам вчера говорил, публиковать не стоит… – ну, и так далее.
Прилежно записав пожелание француза, выхожу из своей спальни, ловлю одного из сыновей, спрашиваю:
– Слушай, вчера не ты мне открывал?
– Я.
– Ты слышал, как я звонил кому-нибудь?
– Конечно, слышал. Ты этого француза полчаса грузил: "Бертран, не ссы! Всё будет заебись! Ни хуя не бойся!.." И дико хохота при этом…
Вот так. Надо отдать должное дипломатическим качествам нашего французского гостя.
Камыш и дельфины
Я тут, помнится, рассказывал, каким идиотом был в начале своей журналистской карьеры. Но, между прочим, бывают олухи и похуже моего. Несколько девчонок из моей группы на практику поехали в Одессу, в газету "Одесский рабочий". А, вернувшись, рассказали следующую историю.
Приехали, взялись за работу. Трудятся, как пчелки – репортажи, корреспонденции, интервью… Прошло уже полмесяца, вдруг в редакцию приходит девушка и говорит редактору: "Здравствуйте, я такая-то, я прибыла к вам на практику. Из Москвы". "Что-то поздновато", – говорит редактор.
"Понима-аете, – делает девушка большие глаза, – моя мама пошла в отпуск и уехала на курорт, и папа очень не хотел, чтобы я куда-то уезжала, он хотел, чтобы я побыла с ним дома. А вы знаете кто у меня папа? Папа у меня…" И она называет должность отца. Оказывается он – большая ЦК-овская шишка. И становится ясно, что никаких претензий к девочке быть не может.
"Ладно, – говорит редактор, – если вы возьметесь за работу прямо сейчас, вы еще все наверстаете". "Понима-аете, – снова тянет девушка, – мама уже приехала, и в отпуск пошел папа. Он будет жить в пансионате, под Николаевом, и он очень хотел, чтобы я была с ним…"
Становится ясно, что девочка намекает на то, что практику ей надо зачесть за красивые глаза и фамилию папочки. Но редактор не был бы хохлом, если бы тут же не придумал розыгрыш. "Под Николаевом?! – воскликнул он. – Это большая удача! Как раз недалеко от Николаева, в каком-то поселке, название не знаю, работает студенческий отряд! Найдите его и сделайте материал на всю газетную полосу. И практика у вас будет отличная! У вашего папы будет возможность свозить вас на машине туда-обратно?"
– Конечно! – обрадовалась столичная дива и исчезла.
Следующие полмесяца наши девчонки продолжали вертеться аки пчелки… И вновь появилась давешняя посетительница. Хлопая глазами, она сообщила редактору: "Мы с папочкой объездили весь район на машине, но так и не нашли ваш отряд… Что же делать?"
Редактор, уже готовый к этой ситуации, вскричал: "Вам невероятно везет! Жаль, конечно, что вы не побывали на месте, но командир отряда сейчас в Одессе! Вам даже не нужно никуда ехать! Я наберу его номер, вы поговорите с ним с часик по телефону, он все расскажет вам, вы напишете полосный материал, и практика будет вам засчитана!
Он набирает номер соседнего кабинета и говорит своему же журналисту: "Але, Саша? Слушай, а Воронов сейчас у тебя?" "Какой Воронов? – удивленно спрашивает журналист, узнав в то же время голос своего редактора. Но девица этого, конечно, не слышит. "У тебя? Вот и отлично! – радуется редактор. – Дай-ка ему трубочку, с ним сейчас поговорит наша практикантка. Ну, та самая, у которой папа такой-то, я рассказывал… Сейчас найдете? Но он точно где-то у вас?"
Журналист Саша смекает, что редактор что-то придумал и трубку не кладет. А тот дает девушке стопку бумаги, ручку, садит на свое место и говорит: "Его пошли искать по главку. Сейчас найдут, и он с вами поговорит. Постарайтесь все записывать как можно подробнее. Ну, не буду вам мешать…"
Он выскочил из кабинета, влетел в соседний и дальше разговаривал с девушкой уже по телефону от лица командира мифического отряда… Проговорили они действительно около часа. Еще часа три девушка обрабатывала материал и к концу дня сдала его. Редактор материал прочел, подписал, девочку похвалил и сказал ей, что на этом ее практика закончена, а документы и газету со статьей пообещал выслать почтой.
Несколько дней статья эта ходила по рукам журналистов редакции, и от хохота буквально тряслись стены. Оказывается, студенческий отряд, работающий под Николаевым, занимается не чем-нибудь, а сбором камыша, так необходимого народному хозяйству… (Для чего камыш народному хозяйству, папочкина дочка спросить не удосужилась.) Все бойцы отряда – спортсмены-аквалангисты, так как работать приходится под водой…. Весь заработок от прошлого года они пустили на освоение передового метода: закупили у японцев специально надрессированных дельфинов, к хвостам которых пристегиваются косилки для уборки камыша…
Работа у студентов не только трудная, но и опасная: в прошлом году, один из бойцов погиб, запутавшись в камышах, и на комсомольском собрании отряд решил весь заработок этого лета истратить на памятник погибшему… Памятник будет установлен тут же – под водой, в камышах, чтобы увидеть его мог только настоящий подводник…
И вот, всю эту ахинею, сдобренную "подробностями" и героическим пафосом, москвичка и изложила в материале объемом в газетную страницу… Ходил-ходил этот материал по коридорам редакции, а когда редактор уехал в очередную командировку, какой-то журналист подсунул его в секретариат. Ответственный секретарь, не читая (подпись-то редактора есть), поставил его в номер…
Читатели "Одесского рабочего" содрогнулись. Материал с соответствующими рекомендациями был отправлен в Москву. Но девушке досталось, наверное, все же меньше, чем редактору. Над ней всего лишь деканат, а над ним – Обком партии…
Гениальный роман
Эту историю мне рассказал Антон Молчанов (Ант Скаландис).
"В издательском деле рукописи, направляемые на редактуру, обозначаются тремя цифрами и тремя буквами. Например, "318 ББЛ" или "412 АМР"… Но я потом только об этом узнал.
Как-то раз был в одном московском издательстве. Там у меня редактор знакомый. Вот, захожу я, а он с какой-то толстенной рукописью возится. Мы начали разговор, но вдруг его куда-то позвали. От нечего делать я полюбопытствовал, как называется редактируемый им роман. И аж вспотел, увидев. На первой странице было четко напечатано: "286 ЖОП".
Много я думал про этот роман. Представлял персонажей, коллизии. Позавидовал, что не я его написал… Про то, что он должен был стать бестселлером, не стоит и говорить. Когда пришел товарищ, я осторожно спросил, показывая на рукопись: "Пелевин?" Тогда-то он и объяснил мне про буквенно-цифровое обозначение…
Добрый Ларионов
Фэн и книготорговец Володя Ларионов, сделал со мной интервью для газеты "Ex Libris". Вопросы отправил е-мейлом, а я ему назад – ответы. Он – еще вопросы и уточнения, я – еще ответы и добавления. Короче, добротно поработали, текст был на полосу, фото я ему хорошее отправил… Выхода этой газеты ждал с нетерпением, все-таки всероссийский уровень… И вот он кидает мне письмо: "Юля, покупай завтрашний номер".
Назавтра я бегу к ларьку "Роспечати" с намерением купить десяток номеров, чтобы дарить друзьям. Но купил только один. В архив. Объясняю, почему.
Я открываю газету и действительно вижу полосный материал с моей фотографией… И заголовок: "Липедоптерист". "Липедоптерист", понимаете! В начале материала дано объяснение, что "липедоптерист", это ученый-энтомолог, специализирующийся на бабочках. В связи с повестью "Бабочка и василиск" и романом "Цветы на нашем пепле", в котором действуют разумные теплокровные бабочки, лепидоптеристом окрестили и меня… Но кто же это будет читать?! Да каждый сразу решит, что "Липедоптерист" это какой-то особо хитровыебанный педераст! Попробуйте это словечко на вкус сами, и вы почувствуете то же…
Не стал я никому дарить эту газету.
Ты был моим любимым писателем детства, Гаррисон…
На "Интерпресскон-99" я приехал на костылях. Ногу сломал. Сопровождал меня Костя Фадеев. Бедняга. Помню, утром, проснувшись в поезде, я сказал: "Пора вставать", и Костя, бормоча: "Ненавижу носки", полез под полку-кровать…
Так вот, я приехал на костылях. Оказалось, это очень вредно для здоровья. Потому что каждый приходит к тебе в комнату и настаивает на том, что ты должен с ним выпить. Делают они это из жалости и искренней симпатии к тебе… И ты никуда не можешь убежать от них.
Я не спал всю ночь. Под утро, когда поток паломников к моим мощам, наконец, иссяк, я доковылял до лифта и спустился в фойе: решил выйти на улицу подышать свежим воздухом, так как мой номер паломники прокурили насквозь.
Надо добавить, что на "Интерпресскон" должен был приехать Гарри Гаррисон.
И вот я выхожу из лифта, пьяный, с цельнозагипсованной ногой, на костылях, с безумными глазами, и вижу ими благообразного седого старичка с чемоданами и хорошенькой девушкой рядом с ним. Я сразу понял, что это Гаррисон.
Я смело подхожу к ним и, ткнув старичку в грудь пальцем, сообщаю:
– Ю ар Харри Харрисон!
– Йез, – соглашается старичок, – ай эм.
Я указываю на девушку и заявляю:
– Ю ар хиз дотэ.
– Нет, – отвечает она на чистейшем русском языке, – я переводчица.
– Прекрасно! – обрадовался я. – Переведите тогда ему, что вот я, первый человек, которого он тут повстречал, торжественно заявляю: он – один из моих любимых писателей детства.
Девушка перевела, Гаррисон пролопотал что-то благодарственно-вежливое, и тогда я решил форсануть и поблагодарить его на его родном языке. Сделав это, я засмущался и вышел-таки из фойе на улицу. От волнения даже закурил.
За мной вышла и девушка-переводчица. Тоже закурила. Потом мрачно спросила:
– Вы английский хорошо знаете?
– Совсем не знаю, – признался я.
– А фильмы американские часто смотрите, – продолжила она скорее утвердительно, нежели вопросительно.
– Бывает, – признался я, не понимая, к чему она клонит.
– Вот-вот, – покачала она головой. – То-то вы, вместо "сэнк ю", "фак ю" говорите…
Зоя
У моего друга музыканта Марата отобрали права, и он попросил меня:
– Юля, через неделю Танька (его тогдашняя возлюбленная) с подружкой приезжают из Питера. Я пообещал встретить их, поезд ночью приходит, в Юргу… Съездим туда на твоей машине, встретим их?
Я согласился. Но через пару дней вел свой "Форд" пьяный и разбил рулевое. Сообщил об этом Марату. Тот расстроился. "Что же делать?.. Давай, тогда поедем на моей машине, ты будешь за рулем, а я буду рядом. Если гаишники остановят, все нормально…" На том и порешили.
Ехать на маратовской копейке было непривычно и страшно. После "Форда" было такое ощущение, что ты – в игрушечной машинке, которая, к тому же, плохо тебя слушается.
Болтали о разном. Я, например, рассказал о женщинах. Марат неодобрительно хмыкал. Танька его мне не очень нравилась, ее подружка Зойка, тоненькая девочка, совсем ребенок, и то казалась мне интереснее.
До Юрги добрались вовремя. Долго искали нужный путь, он оказался у черта на куличках. Машину пришлось бросить. Почти сразу, как только мы все-таки нашли путь, на горизонте появился поезд. Стоянка три минуты. Две девушки выпали из вагона и стали перепуганно озираться. Увидели нас. Танька бросилась на шею Марату. Зойка как-то странно смотрела на меня:
– А вы тут откуда, Юлий Сергеевич?! Мы только вчера о вас говорили…
Уселись в машину и поехали. Болтали черт знает о чем. Уже в городе, расставаясь, Зоя вдруг попросила меня написать ей в блокнот мой телефон. Я подумал, что ей, только что поступившей на первый курс филфака, наверное, нужно от меня что-то, касающееся учебы, и телефон написал.
Потом она позвонила, и мы договорились встретиться на остановке. Пришли ко мне. Она быстро огляделась и заявила:
– Мне нравится эта комната. Эта старинная мебель, это зеркало…
Подошла к окну.
– Мне нравится, что у вас за окнами базар. Мне все тут очень-очень нравится, и вы мне тоже очень нравитесь… Я, наверное, вас люблю. Я потому и пришла. Извините, я не умею кокетничать. Опыта мало.
У меня екнуло сердце. Все-таки приятно, когда тебя любят…
Мы пили вино и разговаривали. Потом была музыка, и мы танцевали. Потом мы разделись и стали заниматься любовью. Позднее она призналась мне, что все время, пока мы болтали, она недоумевала: да будет он меня трахать или нет? Это при том, что опыта у нее действительно было кот наплакал. В постели она оказалась тоже совсем еще ребенком. Но очень благодарным и старательным. Потом сказала: "Мне нравится…". Я млел.
* * *
У нас было очень странное начало романа. Мы оба простыли, болели, по очереди температурили, кашляли, чихали и не вылезали из постели. Это был какой-то инвалидный секс, но мне было хорошо, и ей, по-моему, тоже…
Однажды, засыпая, я попросил ее:
– Зоя, почеши мне, пожалуйста, жопу.
Зойка, добрая душа, стала почесывать ее… Я уснул… И проснулся с диким криком:
– Колхозники!
– Какие колхозники?! – удивилась Зоя.
И я рассказал ей, что мне приснилось. Мне приснилось, как будто бы моя жопа – величиною с небо, и она висит над землей. А зоина рука чешет ее. А внизу, на земле стоят колхозники и, задрав головы, смотрят на это. Мне стало невыразимо стыдно. В особенности, что они видят этот процесс почесывания. Вот я и закричал. От того и проснулся.
Из каких недр подсознания вылез этот сон? Вообще-то я ничего не имею против колхозников. Хотя и любви особой к ним тоже не испытываю. Ну, колхозники и колхозники, дальше-то что?