* * *
Ох уж эти шаблоны! Не выношу шаблонов! Удивляюсь, как можно судить о чем-то "по шаблону". Слепое следование какому-то образцу, зачастую неверному… Суждение без понимания, тоже по "образцу"… Зачем? Сталкиваюсь я с этим явлением постоянно. Можно сказать, что шаблоны преследуют меня. И Г.В. тоже преследуют. Ему часто приходится слышать: "Режиссером быть хорошо и просто. Знай себе, командуй всеми…" Как бы не так! Г.В. в ответ на это рассказывает один-два случая из своей режиссерской жизни. Больше всего любит вспоминать один эпизод из "Веселых ребят", который сам же потом безжалостно выбросил из картины, потому что решил, что он "растягивает действие". По задумке, мать Елены, гуляя по скалистому берегу, видела, как ее дочь где-то там внизу обнимает незнакомый мужчина, теряла от ужаса сознание и падала со скалы в воду. Соль эпизода заключалась в дородной комплекции матери Елены. Море, приняв ее в свои воды, выходило из берегов. Очень смешной эпизод, мне до сих пор жаль, что он не вошел в картину.
Скалы и море были настоящими, снимали в Гаграх. Падать, а на самом деле ловко прыгать, пришлось Г.В. Леночка, игравшая роль матери Елены, прыгать не могла. Охотников исполнить этот довольно рискованный, надо сказать, трюк, не нашлось. Вызывать кого-то из Москвы означало потерять время (этот эпизод не входил в первоначальный план, Г.В. придумал его на ходу, уже в Гаграх). Что было делать Г.В.? Только одно - прыгать! И сколько раз так бывало. Это одна сторона режиссерской профессии. А дают ли себе те, кто считает эту профессию легкой, труд задуматься о том, что режиссер несет ответственность за картину?
То же можно сказать и об актерах. Жизнь актера - не сплошной праздник, а упорный ежедневный труд. Без труда, как известно, рыбку из пруда не вытащишь. Нельзя ни о ком судить "по шаблону"!
И тем более нельзя судить по шаблону о таком человеке, как Сталин! И по какому шаблону? Кем пытаются выставить Сталина некоторые "современники"? (Намеренно беру это слово в кавычки, чтобы подчеркнуть свое отношение к ним.) Откуда-то взялся образ, в котором собраны едва ли не все людские пороки. Придумано выражение "культ личности". Появилось множество клеветников… Обнаглевшая бездарь (не помню уже, кто это сказал, но выражение точное). Им бы задуматься об отсутствии таланта, а они все валят на Сталина! Сталин помешал им состояться, реализовать себя! Как бы не так!
Порой не могу сдерживать себя. Знаю, что меня не поймут, что станут перешептываться за моей спиной, но тем не менее не могу не сказать то, что думаю, не могу не осадить клеветника. Вот и сегодня в театре после собрания, услышав, как В. разглагольствует о "культе личности" и своих "страданиях", я со всем ехидством, которое только смогла выжать из себя, поинтересовалась, что именно она имеет в виду под "страданиями"? Четыре Сталинские премии? Три ордена? Звание народной артистки? В. начала запальчиво говорить о своих родственниках, но я не позволила ей увести разговор в сторону и попросила ответить на мой вопрос. Ответа я так и не получила.
* * *
После выступления в доме-музее Чайковского в Клину у нас с Г.В. родилась идея снять картину о великом композиторе. Разумеется, серьезную биографическую картину, а не комедию. Я очень бы хотела сыграть Надежду фон Мекк, покровительницу и друга, с которой Чайковский общался исключительно по переписке. Почему они так решили? Каковы были истинные мотивы, вынудившие их дружить на расстоянии. Загадка. Загадочное всегда интересно играть. Поделилась своими мыслями со Сталиным. Он отнесся к идее картины о Чайковском весьма прохладно.
- Почему вдруг Чайковский? - спросил Сталин. - Почему не Глинка? Не Мусоргский? И что такого привлекательного может быть в роли баронессы фон Мекк, сын которой был отъявленным контрреволюционером?
Возражать я не осмелилась. При первом же удобном случае в приемлемой форме передала мнение Сталина Г.В. Г.В. согласился, что кинорассказ о русских композиторах логичнее начинать с Глинки, как первого подлинно русского композитора, основоположника русской композиторской школы.
* * *
Слово "кустарщина" одно из любимых у нас с Г.В. Оно служит нам для обозначения всего плохого, некачественного, непрофессионального, что есть в кино. Увы, годы становления кинематографа давно миновали, а кустарщина все живет. Проявляется то здесь, то там. К сожалению.
Сталину этот наш "термин" не понравился. Услышав его от меня и получив объяснение, Сталин сказал:
- Не годится подменять одно другим. Не годится называть халтуру "кустарщиной". Кто такой кустарь? Единоличник, надомник. Разве картины у нас снимают единоличники? Нет уж, товарищ Орлова, давайте мы будем называть белое белым, черное черным, а халтурщика халтурщиком. Так будет правильнее.
Я нисколько не обиделась за сделанный мне "выговор", потому что знала Сталина. Четкость формулировок всегда была Сталинским коньком. Благодаря этой четкости речи и труды Сталина понятны всем, благодаря ей слова Сталина находили путь к любому сердцу.
Старые привычки живучи. Слово "кустарщина" иногда срывается с моего языка, но это случается очень редко. Невозможно сосчитать, сколько таких уроков преподал мне Сталин. Долгое общение с Вождем можно приравнять к учебе в университете. Без преувеличения.
Март 1937-го
- Недавно получил письмо от молодого рабочего из Саратова, - сказал Сталин и протянул мне тетрадный листок, исписанный красивым округлым почерком (чувствовалось, что писавший очень старался). - Интересное письмо…
Дословно содержание письма я не помню, но там было написано, что некий рабочий завода "Сотрудник революции" (название я запомнила, оно из редких, запомнила и фамилию - Воронов) хочет стать актером, активно участвует в самодеятельности и собирается "учиться на актера". Препятствовал этому секретарь заводской комсомольской организации, который считал подобный поступок (попытку рабочего стать актером) "дезертирством с трудового фронта и предательством интересов социализма". Товарищ Воронов обращался в райком комсомола и в партийную организацию завода, но не нашел там понимания. Тогда он решился написать Сталину.
Письмо, несмотря на некоторую его наивность, подкупало своей искренностью. Товарищ Воронов не просил Сталина устроить его судьбу, он просто хотел узнать, действительно ли рабочий, желающий стать актером, поступает плохо, становится дезертиром? Почему? Ведь актеры так же нужны народу, как и представители других профессий?
- Что скажет артистка Орлова по этому поводу? - спросил Сталин, когда я дочитала письмо до конца.
- Думаю, что у некоторых товарищей в Саратове от напряженной работы немного помутился разум! - сердито сказала я. - Доводилось мне слышать, что все актеры бездельники, но никто еще не называл нас "предателями интересов социализма". Если бы я могла ответить на это письмо, то…
- А почему бы и нет? - Сталин хитро прищурился. - Почему артистка Орлова не может ответить на это письмо?
- Но оно же адресовано не мне… - растерялась я.
- Что с того? Разве я не могу поручить ответить на письмо, которое адресовано мне, более компетентному в этом вопросе товарищу? Так и надо будет написать: отвечаю вам по поручению товарища Сталина. И пусть он покажет это письмо в райкоме, пусть всем его показывает… Дезертирство! Правильно говорит народ: "Заставь дурака богу молиться, он себе лоб расшибет". Никак не могут некоторые товарищи обходиться без перегибов.
Я переписывала это письмо раз пять, если не все семь. Все время казалось, что я выразила свои мысли не так, как надо - то слишком резко, то слишком заумно. Наконец письмо (длинное, на трех листах) было написано. Я начала с того, что у нас в стране любой труд почетен и важен, вкратце рассказала о том, какую пользу приносит народу искусство, объяснила, что актерский труд не менее сложен, чем труд рабочего, и что никакой речи о дезертирстве быть не может. В отдельном абзаце я посоветовала товарищам из Саратова употреблять слова "дезертирство" и "предательство" по их прямому назначению, потому что это очень значимые слова.
Сталину мой ответ очень понравился. Он сказал, что я нашла правильные слова и вообще все очень хорошо написала.
Товарищ Воронов (впоследствии, при знакомстве оказавшийся очень милым и крайне застенчивым молодым человеком) написал мне, что мое письмо произвело "настоящий взрыв" и что в этом году он приедет в Москву учиться на актера. Зимой того же года, после одного из концертов, он подошел ко мне с огромным букетом роз, представился и рассказал, что поступил учиться в институт им. Луначарского.
Больше мы не виделись. Черты его лица стерлись из моей памяти, осталось только общее впечатление, но фамилию я помню. Вдруг встретится в титрах или в театральной программке.
* * *
Дожив до определенного возраста, мы понимаем, что наша жизнь состоит из потерь. Мы теряем. Теряем любовь, теряем близких, теряем чувства, теряем способность радоваться, страдать, сопереживать… Если меня спросят "что такое возраст?", то я отвечу, что возраст - это равнодушие. Многое из того, что когда-то было важным, очень важным, невероятно важным, теряет свой смысл, утрачивает свое значение (некогда казавшееся не просто великим, но исключительным!), отходит на второй план. Но есть вечные ценности. Есть события, которые не меркнут. Есть то, что хочется вспоминать на протяжении всей жизни. Хочется, и я вспоминаю. Вспоминаю с удовольствием, с радостью, вспоминаю и подчас иногда не верю, что это было на самом деле. Было. Со мной. Со мной ли? С течением времени многое из прошлого кажется выдуманным, невероятным, сказочным. Без преувеличения сказочным. Вспоминаешь и удивляешься - разве со мной это было?
* * *
Наши встречи со Сталиным, по причинам, которые вряд ли нуждаются в объяснении, были тайными. Настолько тайными, насколько это возможно. Но слухи все равно пошли. Впрочем, не могу утверждать, имели ли они под собой какое-то основание или были в прямом смысле высосанными из пальца. Не думаю, что кто-то из посвященных в нашу тайну стал бы распускать язык, ведь то был ближний круг, самые доверенные, тщательно отобранные люди. Но почему бы не выдумать? "Ах, Орлову всего за одну картину сделали заслуженной артисткой?! Это неспроста! Не иначе как она…" И так далее. Вариантов может быть сколько угодно, смысл всегда один.
Никто из посторонних не мог ничего заметить или узнать. На людях мы вместе никогда не появлялись. Говоря "вместе", я имею в виду не какие-то мероприятия, на которых присутствовал Сталин и куда приглашали меня, а совсем другое.
Машина, приезжавшая за мной, никогда не забирала меня прямо от дома или от какого-то другого места, в котором я находилась, а ждала в некотором отдалении. Так захотела я. Меньше сплетен. Высаживали меня тоже поодаль. Машины приезжали разные, но никаких отличий, позволявших сделать какие-либо выводы, они не имели. Водители, а также люди, сидевшие рядом с ними на переднем сиденье (всегда кто-то там сидел), были одеты в обычные костюмы, а не в военную форму. Единственным отличием было лишь то, что ехали все машины очень быстро. Я очень боюсь быстрой езды. Это у меня с детства, с тех пор, как смирная с виду лошадь (мы ехали на извозчике) вдруг громко заржала и помчалась не разбирая дороги. Извозчику не сразу удалось с ней совладать, и страху мы с мамой и сестрой натерпелись предостаточно. Поэтому при быстрой езде я закрываю глаза и думаю о чем-то постороннем, отвлекаю себя.
По приезде меня встречал кто-то из охраны и проводил прямо к Сталину. Иногда мне приходилось ждать - полчаса, час, а то и больше. Во время ожидания мне непременно подавали чай с какой-нибудь снедью. Под рукой всегда были газеты или книги, так что мне было чем себя занять. Меня видело мало людей - те, кто привозил и отвозил, тот, кто встречал и провожал, и горничные. Привозившие и встречающие менялись довольно часто, а вот горничные были одни и те же. Одного из встречавших меня военных я много позже увидела во время концерта в клубе НКВД. Он сидел во втором ряду рядом с красивой брюнеткой в ярком цветастом платье. Сначала я, как и положено женщине, обратила внимание на платье брюнетки, а потом уже узнала ее спутника.
* * *
Близкое знакомство с Вождем никогда не использовалось мной для достижения каких-то личных, корыстных целей. Я никогда ни о чем не просила Его, что бы там ни утверждали злые языки. Это не в моих правилах, да и если бы я осмелилась, то скорее всего на том бы наше общение и закончилось. Сразу. Он не любил, когда к нему обращаются с личными просьбами. Все это знали, но тем не менее обращались, писали письма. Его это сильно раздражало. Он неоднократно с досадой говорил о том, как легко люди путают справедливость с личной выгодой.
Июнь 1937-го
На Всемирную выставку в Париж отправили несколько советских картин, среди которых оказался и "Цирк". Ни я, ни Г.В. не надеялись на какие-либо награды, поскольку считали (как, впрочем, и все остальные), что награжден будет ленфильмовский "Петр Первый" (тогда была снята только первая серия). Масштабная, серьезная, историческая картина, по общему мнению, должна была вызвать наибольший интерес. Принимался во внимание и тот фактор, что картина об одном из русских царей, снятая в Советской стране, привлечет внимание сама по себе. Нонсенс! Невероятно! Поразительно! Короче говоря, "Петру Первому" пророчили успех на выставке, но каково же было наше удивление (особенно мое), когда мы узнали, что первое место (гран-при) занял "Цирк"! Мы с Г.В. просто не могли в это поверить. Несерьезный же, в сущности, жанр, музыкальная комедия, и такое всемирное признание. Мы кричали "ура!" и смеялись, как дети. Вспоминаю сейчас через столько лет об этом, и радость теплом разливается по душе.
- Когда я впервые увидел товарища Александрова, то сразу понял, что передо мной настоящий режиссер, а не какой-нибудь халтурщик с взбитой шевелюрой, - сказал мне Сталин. - А стоило только нам поговорить, как мнение мое окрепло окончательно. Молодцы!
При первой же встрече с Г.В. Сталин повторил эти слова.
При упоминании "взбитой шевелюры" на ум мне пришел один режиссер, но позже я вспомнила стихотворение Маяковского о халтурщике.