У всех в нашем Движении, начиная с его руководства, существовала непоколебимая уверенность в последовательности действий и в возможностях Советского Союза, что, задним числом, оказалось ошибкой. Но даже в то время я чувствовал, что революционные интеллектуалы вроде Марселино душ Сантуша из ФРЕЛИМО были не столь восприимчивы, как я. Позднее, когда я впервые встретился с кубинскими товарищами, то обнаружил, что они были настроены более критически, чем мы. Однако не ЮАКП определяла политическую линию АНК, как некоторые из перебежчиков из партии пытались доказать позднее. Несомненно, моральная и материальная помощь, которую Советский Союз предоставлял Движению, порождала столь тесные связи.
Жизнь на улицах Одессы выглядела приятной и спокойной. У нас не было возможности сравнивать уровень жизни в СССР с развитыми западными странами, хотя было ясно, что качество потребительских товаров не могло сравниться с тем, что мы видели в южноафриканских магазинах. Но ведь, считали мы, покупки были доступны в Южной Африке лишь меньшинству населения. Для моих коллег общий уровень жизни был настолько выше тех условий, в которых они жили в Южной Африке, что Одесса по сравнению с этим казалась им раем.
Хотя большая часть зданий была в плохом состоянии, мы понимали, что это результат разрушений военного времени. Масштабное жилищное строительство разворачивалось перед нашими глазами. Квартплата составляла пять процентов зарплаты - при том, что стоимость отопления и электричества была меньше, чем один процент. На улицах не было попрошаек и бродяг, хотя было много нарисованных от руки карикатур и плакатов, осуждающих пьянство.
Перенесённые тяготы жизни отразились прежде всего на людах старшего поколения. На улицах было много безногих ветеранов войны, передвигавшихся на примитивных каталках. Мы рассматривали алкоголизм как одно из наследий войны и как результат исключительно низких цен на спиртное. Только позже, когда я стал менее наивным в отношении социальных проблем в Советском Союзу, я понял, насколько пьянству способствовала скука и разочарование в жизни.
Единственный раз, когда советские офицеры рассердились на нас, был, когда один из наших товарищей так напился во время увольнения в город в субботу вечером, что оказался в милицейском вытрезвителе, где и провёл ночь. Мы начали употреблять термин "пустое место", когда говорили о таких товарищах. Этот термин на многие годы вперёд стал частью жаргона МК. Это же относится и к слову "mgwenya", которое означало "пионер" или "первооткрыватель" и которое стало обобщенным названием "одесского поколения" МК. По прошествии времени это слово приняло значение "ветеран" или "бывалый солдат" и оно выделяло поколение тех, кто вступил в МК в 1960-х годах, из последующих поколений. Слово "qabane" из языка племени коса стало употребляться в качестве слова "товарищ" при этом звук "qa" выражался свойственным языку коса громким щелканьем языка. Это слово происходило из обычая потереть товарищу спину во время купания в реке.
Моё поколение было легко различить не только по нашему возрасту, но и по тому, как русский язык стал частью того "tsotsi taal" (буквально - "бандитский язык"), которым мы пользовались. На обычное приветствие "Hoe's it daar ma bra?" (Как поживаешь, брат мой?") следовал ответ "It's khorosho ma bra, it's pozhal'sta" (Хорошо, мой брат, пожалуйста).
По субботам мы ходили на танцы в Дом офицеров, где имели возможность познакомиться с местными девушками. Это было чистое, добросердечное развлечения с приёмами ухаживания, которые, как мне казалось, вышли прямо из русских романов девятнадцатого века.
Некоторые из более старших товарищей, которым было уже далеко за сорок, завели знакомства с вдовами военной поры и по субботам и воскресениям наслаждались домашним уютом. Это были достаточно тайные романы, и я узнал об этом только тогда, когда один из наших ветеранов, "Oom" (Дядюшка) Джеремия, пригласил меня на обед в воскресенье. Когда мы пришли в дом его возлюбленной - женщины за пятьдесят лет, сыновья которой были в армии, на него хлынул поток чувств: она усадила его в его любимое кресло, принесла пару шлёпанцев.
Однажды меня попросили выступить перед школьниками и рассказать им о положении в Южной Африке. Джоэль Клаас пошёл со мной и когда я рассказал школьникам, какое образование он получил, и как он был вынужден учиться при свечах, они были потрясены и немедленно решили собрать для нас денег.
Как-то раз, в поисках компании, несколько человек из нас зашли в университет. Скоро мы втянулись в оживлённую беседу с группой студентов отделения английского языка, которые готовили курсовую работу по Роберту Бернсу. Я удивил их, прочитав на память: "Виски и свобода очень хорошо уживаются". Дело закончилось тем, что мы купили "Советское шампанское" и устроили шумную вечеринку. Мы сделали ошибку, сказав, что мы кубинцы, поскольку по соображениям безопасности нам было рекомендовано скрывать нашу подлинную национальность. Когда мы уходили, они пообещали пригласить на следующую встречу студентов с испанским языком. В результате мы так и не вернулись.
Летом мы отработали смену в колхозе. Вместе со студентами мы собирали арбузы. Во время обеденных перерывов мы шутили с ними и чувствовали их хорошее расположение к нам. Здесь мы имели возможность проверить свое понимание политической обстановки в России. Мы узнали, что не все согласны с общепризнанными истинами. Мы утверждали, что движущей силой общества является рабочий класс. Они спорили с нами, настаивая на том, что авангардом является интеллигенция. Только к концу дня, во время прекрасного ужина и после бесчисленных тостов мы, в конечном счёте, пришли к согласию о том, что лавры должны быть отданы колхозникам.
Для нас была подготовлена хорошая культурная программа. Одесский оперный театр имеет прекрасное здание, и было очень интересно наблюдать, как впервые в жизни мои товарищи посещают оперные и балетные спектакли. Атмосфера оперного театра, его убранство и элегантность производили на нас неизгладимое впечатление. На нас также произвёл впечатление тот факт, что зрителями, по-видимому, были простые граждане. Создавалось впечатление, что они наслаждались тем, что мы считали культурой для привилегированных.
Насколько великолепны были опера и балет, настолько удручающее впечатление оставил у нас одесский зоопарк. Поскольку мы были привычны к обширным просторам Африки, то состояние пёстрого набора животных показалось нам плачевным. Один из наших товарищей, более переживавший за одесситов, нежели за животных, утверждал, что свободная Южная Африка должна предоставить советским зоопаркам много львов и слонов.
Наиболее живо вели себя мои коллеги, когда в нашем училище показывали кино. Во время просмотра "Новых времён" Чарли Чаплина я почувствовал, насколько велика сила искусства этого выдающегося актера. Мои товарищи заходились от хохота, наблюдая за проделками маленького человека в котелке и за его борьбой против властей.
После года занятий, в ходе которых мы освоили как искусство партизанской войны, так и действия регулярных частей, наша учёба подошла к концу. Мы хорошо владели лёгким оружием, включая пистолеты, автоматы АК-47, самые разные ручные и крупнокалиберные пулемёты. Мы прошли через серию упражнений и тренировочных занятий во всех возможных условиях, мы научились бросать гранаты и закладывать мины. Мы совершали выходы в поле и освоили ориентирование на самой разной местности, днём и ночью, с компасом и без него. Мы научились совершать диверсии против объектов, применяя армейскую и самодельную взрывчатку, и освоили навыки закладки мин-ловушек. Некоторые из нас специализировались на тяжёлом артиллерийском вооружении, другие - на тактике, на работе сапёров, связи и разведывательно-диверсионных операциях. Все мы научились водить армейские грузовики и, что было самым потрясающим, танк Т-54.
Мы отправились назад, в Восточную Африку, группами по 20 человек в прекрасном настроении. Когда наша группа вышла в каирском аэропорту, я наткнулся на Жоакима Чиссано, который, как оказалось, как и я, сопровождал группу партизан, направлявшуюся куда-то.
- Bon dia, camarada Chissano, - сказал я. - Не знаете ли Вы, как там Элеонора?
Он сказал мне, что с Элеонорой всё в порядке, она по-прежнему работает в представительстве АНК. Но он не знал, приехала ли её дочь.
Когда мы прибыли в аэропорт Дар-эс-Салама, то погрузились в грузовик и отправились в "лагерь Манделы" за городом. Это был просто транзитный дом в зарослях тропической растительности. Мы совершенно не представляли себе своей дальнейшей судьбы и считали, что, возможно, находимся на пути домой. Мы практически не получали информации в течение целого года и не знали, чего ожидать. Что было ещё хуже, наш командир, человек по имени Амброз, вёл себя предельно скрытно в отношении нашего положения и ничего не говорил о наших дальнейших действиях. Скоро мы узнали, что должны перебраться в лагерь, находящийся в нескольких сотнях километров в глубине страны. Мы не должны были покидать тот дом, где жили, но я отчаянно хотел и считал своей обязанностью встретиться с Элеонорой. При поддержке своих товарищей я ускользнул из дома и сумел найти телефон.
Я дозвонился до неё в представительство АНК. Каким облегчением было снова услышать её голос. Она уже слышала по "картошечному радио" - так в терминологии МК именовалась система тайного сообщения - что я вернулся. От неё я узнал, что Амброз надеялся быть назначенным командующим МК вместо Джо Модисе. Она также сообщила, что Оливер Тамбо приехал из Лондона и теперь будет работать в Дар-эс-Саламе. Она сказала, что он человек строгий, но справедливый, и (это было самым важным) что он обещал разрешить нам встретиться.
Я встретился с Элеонорой на следующий день. Она выглядела прекрасно и довольно прилично говорила на языке суахили. Мы сидели на пляже в местечке Банда, мимо которого плавно шли "доу" и океанские лайнеры, направлявшиеся в гавань. Мы долго говорили о Бриджите. Я уже почувствовал, что ситуация не выглядела многообещающе, когда она отказалась обсуждать эту тему по телефону. Она связалась со своими родителями и их ответ был, что "ни при каких обстоятельствах Бриджита не поедет ни в какое африканское государство". Напряжение и отчаяние были сейчас написаны на лице Элеоноры.
Были и более печальные новости. Бабла Салуджи разбился насмерть, "упав" с седьмого этажа штаб-квартиры полиции во время "беседы" о его деятельности. Мы почувствовали острое негодование против Специального отдела, который, как мы были убеждены, подверг его пыткам.
На процессе в Питермарицбурге Билли Нэйр и Кеник Ндлову получили по 20 лет тюрьмы, Эбе - 15 лет и Дэвид - 8 лет. Все обвиняемые находились в ходе процесса в приподнятом настроении. Главным свидетелем обвинения был Бруно. Стефен Мчали также дал обвинительные показания. Бруно также выступил с показаниями на Ривонийском процессе, на котором Нельсон Мандела и другие были приговорены к пожизненному заключению. Мы узнали об этом приговоре в Одессе. Элеонора сообщила, что Расти Бернштейн был признан невиновным и что он и Хильда бежали из страны. Они проехали через Дар-эс-Салам по пути в Лондон. Хильда привезла Элеоноре приветствие от Брама Фишера.
Наше время вместе пролетело слишком быстро. Когда Амброз сообщил мне, что я могу встретиться с Элеонорой, он добавил с хитрым и злобным видом: "Солдат может многое сделать в один день". На деле же мы нуждались прежде всего во времени, чтобы обсудить, что делать с Бриджитой. Я был в сумрачном настроении, оставляя Элеонору с проблемой, которая теперь выглядела гораздо более серьёзной, нежели мы ожидали. Мы расстались, не будучи уверенными в нашем будущем и без практического решения в отношении Бриджиты.
На следующее утро обитатели лагеря Манделы поднялись до рассвета и погрузились в несколько грузовиков. Амброз был тут как тут и сообщил нам, что мы направляемся в транзитный лагерь в глубине страны и что это будет первый этап нашего возвращения домой. В середине дня мы сделали остановку в небольшом городке и товарищи, с несколькими шиллингами в кармане каждый, получили пару часов для того, чтобы отдохнуть и размяться. Я сидел в грузовике один, впервые чувствуя отстранённость, пока мои товарищи веселились в городе. Насколько я питал отвращение к Амброзу за его плотоядное отношение к моей встрече с Элеонорой в предыдущий день, настолько я не испытывал неприязни к моим коллегам, у которых не было возможностей для половых связей в Советском Союзе. Когда они вернулись в грузовик, подначивая друг друга на русском языке и на "tsotsi taal", я почувствовал, что моё настроение начинает подниматься.
Я провёл некоторое время в лагере, который был расположен в Конгве, около узловой железнодорожной станции, обслуживавшей во время войны английскую плантацию арахиса. Мы поднимались до рассвета, делали зарядку и бегали на длинные дистанции. В течение дня мы были заняты строительством учебных классов, казарм и клуба. Некоторые из товарищей задавались вопросом, зачем всё это делалось столь основательно, если Амброз сказал, что наше пребывание здесь будет иметь временный характер. Он подтвердил свои слова, но добавил, что было бы логично иметь здесь постоянную структуру для будущих потребностей. Стало ясно, что ему нельзя доверять. Наше раздражение усиливало то, что по вечерам он ездил в город, где пьянствовал до глубокого вечера с местными торговцами. Когда мы возвращались с утреннего бега, то видели, как он бродил по лагерю в халате и шлёпанцах. Учитывая мои высокие представления о том, каким должен быть партизанский командир, я почувствовал, что отношусь к нему всё хуже и хуже. К этому времени товарищи начали проявлять нетерпение по поводу задержек с возвращением домой. Разгром нашей подпольной сети сделал возврат в Южную Африку более трудным. Амброз был одним из тех руководителей, которые, вызывая ложные ожидания, усугубляли проблему. Он стал настолько непопулярен, что позже был заменён на Джо Модисе. В нашей ежедневной жизни потихоньку появлялись признаки авторитаризма, особенно в отношении ежедневной физического подготовки, которая уже граничила с наказанием. Однако я был хорошо подготовлен и отбрасывал свои сомнения, думая, что мы, в конечном счёте, готовимся к тяжёлой партизанской войне.
Обсуждение этого вопроса нужно было начать ещё в то время. Советские инструктора избегали чрезмерных физических нагрузок и повышали силу и выносливость курсантов на научной основе. Стремление к физической готовности скоро перерастает в культ "мачо" со всеми его отрицательными последствиями. Что-то вроде этого со временем прокралось в традиции лагерей АНК.
Однажды Амброз отозвал меня в сторону и сказал, что Оливер Тамбо сообщил ему, что несколько человек из нас понадобятся в Дар-эс-Саламе для работы над одним проектом. На следующий день я уже был в кузове грузовика, который направлялся в Дар-эс-Салам, вместе с Крисом Хани. Крис, которому было 22 года, был членом руководства лагеря и, в прошлом, одним из организаторов подполья в Кейптауне. Он родился в деревне в Транскее и прошёл через те же тяготы жизни, что и Джоэль Клаас. Его семье каким-то образом удалось послать его в университет Форт-Хейр. Политическая деятельность, как это было и в моём случае, прервала его занятия. Я обнаружил, что он увлекался Шекспиром. Мы обсуждали "Юлиуса Цезаря", который только что был переведён на суахили президентом Танзании Джулиусом Ньерере. Крис казался в лагере несколько молчаливым, но как только он немного оттаял, он стал говорливым. Когда я начал цитировать строчки, которые любили солдаты: "трус умирает тысячу раз…", он немедленно продолжил: "отважный человек пробует вкус смерти только раз". Он был человеком, полностью преданным борьбе. Когда он говорил, что не боится отдать свою жизнь за свободу, то его голос звенел убеждённостью. Мы говорили об универсальном характере темы борьбы за власть, проходящей через пьесу, и развлекались тем, что прикидывали, кто в Движении мог бы быть Брутом, Кассиусом, Марком Антонием, Октавиусом и т. д. Мы шутили насчёт Амброза и Крис продемонстрировал достаточно глубокое прочтение пьесы Шекспира сравнив его с "тем нескладным Лейду".
Сразу по прибытии в Дар, мы явились к Тамбо. Я видел его фотографии, на которых он выглядел как серьёзный и преданный делу лидер.
Он говорил с нами кратко и по-деловому, что произвело на нас впечатление, особенно после расхлябанности Амброза. Поначалу я думал, что его строгая манера держаться проистекала из его прошлого в качестве учителя миссионерской школы, из его христианской веры - о которой он никогда не говорил - и из его карьеры юриста. Но позже я понял, что им владело всепоглощающее ощущение его миссии. Он остался за границей держать знамя поднятым после ареста Манделы и внутреннего руководства. Свидетельство бремени, которое он нёс, проявились для меня спустя три десятилетия, к концу жизни Тамбо. После освобождения Манделы он смог, наконец, расслабиться и позволить высветиться своему внутреннему теплу и мягкости.
У Тамбо была подборка книг о партизанской борьбе и о контрпартизанской войне. Он хотел, чтобы мы изучили их и дали свои предложения. Крис сказал мне, что как бы ему ни нравилось читать революционные материалы, он тайно надеется использовать это время для того, чтобы "пропахать работы Шекспира".
Получив разрешение руководства, мы с Элеонорой в конце 1964 года поженились. Поначалу колониальный чиновник, который по-прежнему занимал свое место, попытался придерживаться буквы закона и отказался зарегистрировать нас потому, что у нас не было документов о разводе. Мы были знакомы с генеральным прокурором, который написал чиновнику короткую записку, в которой приказал ему "перестать создавать препятствия".
Наша свадебная церемония свелась к простой формальности в бюро регистрации Илала Бома. Мы почувствовали облегчение от того, что тот прежний чиновник не присутствовал. Вместо него председательские функции выполнял весёлый танзаниец. Элеонора впервые с того времени, когда мы покинули Южную Африку, сделала прическу и все товарищи отметили, что она выглядела как "европейская леди". Она была одета в простое платье и в руках у неё был букет ярких цветов. Двое наших коллег из АНК выступали в качестве свидетелей. Это были Мод Манйоси, молодая профсоюзная активистка из Дурбана и Флаг Бошиело из Секхухуниленда.
Он стал нашим лучшим другом. Флаг начал участвовать в деятельности Коммунистической партии в конце 40-х годов, когда ещё молодым человеком приехал в Йоханнесбург и начал работать "мальчиком-садовником". Позднее он стал комиссаром МК и в 1970 году погиб в засаде, когда возвращался в Южную Африку, чтобы организовать подполье.
В квартире одного из наших лидеров рядом с представительством АНК была организована небольшая вечеринка. Только через много лет мы узнали от владелицы этой квартиры, Агнес Мсиманг, что именно Тамбо подошёл к ней и сказал: "Дети женятся, и мы должны отпраздновать это". Оливер Тамбо попросил Дж. Б. Маркса, одного из наиболее стойких участников борьбы (позднее он стал председателем ЮАКП), произнести речь. Она была полна юмора и мудрости. Перефразируя манифест МК, он сказал, что в жизни каждого молодого человека наступает время, когда у него есть два выбора. Первый - оставаться в нерешительности, второй - "перестать бояться льва, притаившегося в лесу, и схватить его за хвост". "Львом" была не Элеонора, а ответственность, которая возникает с женитьбой.