Я знал, как она обманчива, готовая взорваться автоматной очередью, гранатой, коротким вскриком. Но в ту ночь чувство близкой, непосредственной опасности как-то отодвинулось. Спать не хотелось. И все же как-то незаметно задремал. Отчетливо увидел перед собою мать. Она умерла, когда мне было пятнадцать лет. Образ ее как-то стерся в памяти. Родное лицо то приближалось ко мне, то уплывало, чем-то встревоженное.
"Трудно тебе, сынку", - услышал я грудной певучий голос и проснулся от протяжного гула. Совсем низко над нами кружил самолет. По звуку определил: "Дуглас". С охапкой сена выскочил из землянки. Поднялись хлопцы. Зажгли факелы. Со всех сторон тащили сено, солому, дрова. В одно мгновение вспыхнули три больших костра. В горах снова висел густой, плотный, хоть ножом режь, туман.
"Дуглас" сделал четыре-шесть кругов. Мы так и не увидели самолет. Ни единого парашюта никто не засек в воздухе. Сделав последний, по-видимому прощальный круг, самолет ушел на восток. Мы потушили костры.
Бойцов пришлось разделить на четыре группы. Каждая получила свой квадрат. С первым донесением примчался Гриша. Отрапортовал: "Товарищ капитан, мешок с грузом найден, цел и находится в ста - ста пятидесяти метрах от нашего лагеря". Ожили, повеселели наши девчата. Помогли втащить в дом первый мешок. Радостное оживление воцарилось в нашем лагере. Через полчаса все мешки были найдены. В них оказалось то, в чем мы и наши польские друзья больше всего нуждались. Новая рация, радиопитание, автоматы, пистолеты, патроны, тол и продукты: сахар, сало, консервы, шоколад, печенье и т. д.
А к рассвету вернулись хлопцы Близнякова. Задание выполнили. Не обошлось, однако, без ЧП. С обрыва свалилась повозка. Ранило Митю. Внесли Цыгана. Его основательно помяло. Он не мог держаться на ногах, стонал. Требовалось срочное вмешательство врача.
- Товарищ капитан, - заторопился Близняков, словно боялся, что я откажу ему в этой просьбе. - Разрешите, сбегаю к нашим соседям-полякам. Одна нога здесь, другая там. Есть у меня там знакомый доктор - Ян Новак.
Ян Новак
С п р а в к а
"Настоящим подтверждаю, что гр. Новак Ян (кличка - Хентный) работал доктором в польском партизанском отряде Гардого.
Вылечил двух тяжело раненных бойцов моей группы и оказывал медицинскую помощь всем нуждающимся бойцам.
В связи с освобождением территории, где действовал партизанский отряд, доктор Новак со своей женой отправлен на место своего жительства в город Домброва-Гурнич.
Комендант боевой группы капитан Михайлов.
Подпись капитана Михайлова свидетельствует начальник РО полковник Чернов".
Он пришел к нам из отряда Гардого, как только узнал от Евсея о ранении Митьки. Когда нас познакомили, партизанскому доктору было уже под тридцать, но он оставался Янеком, вечным студентом. В отряде Гардого его так и называли: пан студент-доктор. Война застала нашего Яна на третьем курсе медицинского факультета Варшавского университета. При немцах пришлось Новаку возвратиться на родину - в шахтерский городок Домброва-Гурнич без диплома, так и не оправдав надежды матери. Сама неграмотная, она и во сне и наяву видела сына дипломированным, настоящим доктором.
Тут в Катовицком воеводстве, как, впрочем, и по всей Польше, заварилось такое, что стало уже не до дипломов. Местный врач назначил Новака своим помощником по хирургии. Людям пришелся ко двору пан студент-доктор: рука легкая, язык как бритва, брал за визиты самую малость. Но с лета 1943 года стал пропадать на два-три дня. Появлялся в родительском доме (отец работал электромехаником) так же внезапно, как и исчезал. Мать потихоньку плакала, отец ни о чем не расспрашивал, но, видно, догадывался.
Однажды, когда Янек снова было собрался в лес, отец молча сунул в саквояж сына кусок сала: им там нужнее.
Так Ян лечил наездами раненых партизан из отряда Гардого, а в ноябре 1943 года совсем перекочевал к партизанам. В отряде встретился с Ингой - Ингиборой. Будущая пани Новакова, работая сестрой в госпитале, стала подпольщицей, связной. Я видел ее в бою и могу засвидетельствовать: Инга была метким стрелком. И нашего Янека она тоже сразила, как говорится, с первого выстрела. И в октябре 1944 года, когда состоялось наше знакомство, Ингибора еще не была пани Новаковой только по вине ксендза.
Сам Янек не верил ни в бога, ни в черта, ни тем более в благословение святого пастора, но Инга стояла на своем, требовала, чтобы все было "как у людей". Янек - любишь смородину, люби и оскомину - уже было согласился. Да тут заартачился ксендз из соседнего села. Он оказался настоящим крючкотвором-бюрократом, ксендз Дуда из села Двужец, что возле Вольброма. Требовал какие-то свидетельства, справки, а как их раздобыть в столь суровое время. Янек на наших глазах таял как свеча. И тогда инициативу в свои руки взял пан комендант поручик Гардый. Он выделил невесте и жениху кортеж - тридцать хлопаков с автоматами. Пригласил и меня в свидетели. Ночью мы приехали в Двужец. Деликатно разбудили Дуду, и поручик Гардый провел с ним политбеседу. Объяснил, что к чему. Потом мы с оплывающим воском в руках вступили в гулкое здание старинного костела.
Неровное пламя билось в наших пальцах, фантастические тени запрыгали на горящем пурпуре мантии, на вырезанной из дерева фигуре святого Петра, на печальных, удивленных лицах других апостолов, на партизанских автоматах.
Венчание прошло без приключений, в темпе. Ксендз расщедрился. На прощание притащил из своего тайничка бутыль преотличного церковного вина. И мы распили его за "вольну народову польську", за новобрачных. Больше всех пил Дуда. Опьянев, стал жаловаться на "неблагодарную" паству.
Мы расстались с Яном и Ингиборой 24 января 1945 года в деревне Тшебиня, встретились почти двадцать лет спустя в Кракове. Наш Янек мало изменился. И в 1964 году я его увидел таким же веселым, жизнерадостным, каким он был в суровые военные годы. Острил, сыпал новыми шутливыми стишками собственного сочинения, а между тем уже тогда был болен, но скрывал это. Я узнал обо всем позже из письма Ингиборы.
"Янек был снова в санатории Техотинце в ноябре. Доволен. Ему лучше. Но представляете: Ян, наш Ян, прикован к креслу. Делаю все, что могу, лишь бы избавить Яна от плохого настроения, что мне частично удается.
Вот пишу вам такое грустное письмо, а жизнь такая короткая - тут ничего не поделаешь. Этот месяц у нас проходит под девизом польско-советской дружбы, и многие от вас приезжают в Польшу для встречи с друзьями.
Может быть, и наш капитан Михайлов снова заглянет к нам? Для Янека лучшее лекарство - встреча с боевыми друзьями.
Только глядя на детей, видим, сколько прошло лет. Это, как говорит Янек, наши живые метрики. Наш Андрей на третьем курсе. Средний, Адам, по-прежнему не очень хочет учиться. Рвется в военную школу. А Ева, к счастью, учится хорошо. Все больше успевает по русскому языку. Можете к нам смело писать по-русски, так как дети уже самостоятельно переведут, без чужой помощи. Пишите нам. Каждое ваше письмо представляет для нас большую радость".
Зная характер Яна, я верил, что он мужественно преодолеет все свои беды и мы с ним еще поднимем не один келишек украинской горилки с перцем и вудки выборовой.
И словно в воду глядел.
Пять недель лежал наш Ян парализованный, ослепший. И все эти недели Инга, верная Инга, ни днем ни ночью не отходила от его постели. Каждый день купала, каждые полчаса переворачивала отяжелевшее тело.
В Казимеже Велькой все, от мала до велика, знали, любили доктора Новака, но никто уже не верил в его воскрешение.
Никто, кроме Инги.
Когда Ян начал поправляться, пришла бабка, одна из многих его благодарных пациентов. Увидела - заплакала.
- Чего ты плачешь, бабка?
- Третий раз прихожу на твои похороны, сынок. Видать, жить тебе долго, долго. Да хранит тебя святая дева над девами, мать страждущих.
Живет, ходит. Работает главным санитарным врачом.
И мы пили с ним настоянную на бескидских травах вудку выборову и подняли келишек горилки за Ингу, за верность, за любовь, перед которой бессильна даже смерть.
- Да, было времечко, - вспоминал Янек. - Под Новый год свалила меня ангина. Температура - сорок. Сам врач - сам и исцеляйся. На второй день только открыл глаза - смотрю: твои хлопаки. А на нарах ром, мед, конфеты. Принесли от Саши-повара даже жареную картошку. С тех пор жареная картошка по-русски самое любимое мое блюдо. И еще. Один, русоволосый, этакий леший с зелеными глазами, пел для меня "Катюшу", "Рябину", "Полюшко-поле". Удивительный голос.
- Я-а-анек, - говорит пани Новакова - мать Андрея, Адама и Евы, бабушка без пяти минут, таким голосом, что я даже немного завидую своему другу.
Хорошо у Янека. Да пора нам обратно в горы - в год 1944-й.
Явоже
Дожди. Холодные, осенние. Срочно соорудили шалаши из парашютов, веток. Кругом непролазная грязь. Решили уйти на хутор Явоже, занять его и там дожидаться погоды.
Хутор казался рядом: протяни руку - достанешь. В горах, однако, судить о расстоянии на глазок - дело гиблое. Два километра по полевой карте мы с трудом преодолели за четыре часа. На полпути нас снова накрыл дождь и уже не отпускал до самого хутора. Тяжелые рюкзаки с боеприпасами, взрывчаткой, радиоаппаратурой давили к земле. Размокшая глина то и дело уходила из-под ног.
Так и застала нас ночь в дороге. Сбились с тропинки. Пошли напрямик лесом по азимуту, натыкаясь на пни, камни. Где-то впереди изредка вспыхивали и пробивались к нам сквозь пелену дождя холодные призрачные огоньки. Думали - хутор, оказалось - фосфоресцирующие гниющие деревья. И снова тьма-тьмущая. Чуть не прозевали Явоже, да выручили хуторские собаки: подняли такой лай, что и мертвому не устоять. Но сам хутор притаился. Мало ли кого может в недобрую пору принести война. Евсей Близняков первым догадался: показал гуралям коробку московских папирос с изображением Кремля и красной звезды.
Узнав, что мы русские, гурали жадно набросились на нас с вопросами: "Как Москва? Не очень ли пострадала от авионов Гитлера? Скоро ли придет Красная Армия?"
Оказалось, чуть ли не вся молодежь хутора ушла в лес, в "польску партизанку". Люди здесь давно ждали освобождения, молились за Советы, за Красную Армию.
Нам удалось разместить всех бойцов в хатах, стодолах, сараях. Пришлось, правда, немного потесниться жителям хутора. Да те на нас не были в обиде.
Я впервые увидел, как живут настоящие гурали. Беднее их, пожалуй, и не сыскать было в буржуазной Польше. Курные избы, описанные Радищевым в "Путешествии из Петербурга в Москву", здесь показались бы раем. В домах не то что дымаря - даже печи нет. Вместо печки посреди хаты - костровой круг, что ли, обложенный почерневшими от копоти камнями.
На костре готовят пищу. У костра греются, засыпают. В копоти, в дыму, случается, рядом с теленком или ягнятами, живут взрослые, старики, дети. Все они босые, полураздетые. И на все случаи жизни главное блюдо: земняки да мамалыга. Тем трогательнее была щедрость, сердечность, с которой гурали на следующее утро угощали нас.
Первую ночь наши разведчики проспали как убитые. Я только успел проверить посты и сам свалился, не чуя под собой ног.
Разбудил меня хозяин самым что ни на есть необычным образом. Я проснулся от какого-то подозрительного шороха. Вижу: гураль, лицо обветренное, все в морщинах, цвета старой бронзы. На нем накидка, расшитая цветными узорами. Брюки, тесно обхватившие жилистые ноги. Седой как лунь. В зубах - люлька. Может быть, еще прапрапрадедовская, а в руках… мой автомат.
Оказалось, наша "машинка" понравилась старому гуралю. За завтраком он буквально умолял меня дать ему "машиновый карабин". Если нельзя "за так", то за овцу. Просил, чтоб я взял его шпицелем (солдатом) в свой отряд. А уж в отряде он себя покажет. И пусть пан товажиш капитан не глядит, что голова в снегу. И с хлопаками померяется.
Такой монолог довелось мне выслушать за завтраком. Старый гураль добыл из тайника вяленую баранину, пахучий будз (острый сыр из овечьего молока). Я вытащил из рюкзака банку тушенки, плитку шоколада. Пришлось по такому случаю нарушить мною же установленный сухой закон и выпить по сто граммов пропахшего дымом бимбера, местной самогонки.
А просьбу старого гураля мы сумели удовлетворить только наполовину. Выделили ему из наших трофеев немецкий карабин. И остался мой хозяин в своей хате не шпицелем, а связным, хозяином явочной квартиры. Наши разведчики, возвращаясь с трудного задания, всегда встречали тут радушный прием.
В Явоже проливной дождь продержал нас три дня. Первый день, как я уже говорил, мои ребята отсыпались.
Под вечер приходят, зовут в "клуб" - длинную кошару, покрытую соломой. Застал всю группу в сборе. Ночь впереди длинная. Дороги вокруг размыты. Посты расставлены. Лежу на соломе, думаю под шум дождя, что-то будет с отрядом с наступлением глубокой осени, зимы. Что предпринять?
Ребята пристают:
- Расскажите, товарищ капитан, что-нибудь интересное.
Тут я вспомнил книги из библиотеки моего учителя по разведшколе.
Было у него одно, как теперь говорят, хобби. В свободное время где только можно подбирал литературу из истории разведки. От Адама до наших дней. На разведполке в домашней библиотеке моего учителя нашлось место и Гомеру, и библии, и Цезарю, и Плутарху. В беспристрастных рассказах историков порой таилось столько драматизма, в них крылись такие острые, захватывающие сюжеты, о которых авторы "шпионских" повестей могли только мечтать.
Приступая к рассказу о тайной войне, я преследовал чисто практическую цель. Конечно, методы, формы тайной войны меняются, но кое-чему полезному можно научиться и у предшественников.
Заговорила во мне, очевидно, и тоска по учительскому делу, по аудитории.
Как бы там ни было, "урок" затянулся далеко за полночь. Дождь лил не переставая. Уходили и возвращались боевые наряды. Много было потом в моей жизни и уроков, и лекций, и публичных выступлений, а вот такого класса, такой аудитории, пожалуй, уже не будет.
…На снопах, на подстилках - разведчики. Одинокий огонек папиросы освещает на мгновение неясные очертания лиц.
В этой забытой богом кошаре под монотонный шорох дождя страница за страницей разворачивались баталии, эпизоды тайной войны, были, мифы.
Под рукой у меня не было ни первоисточников, ни элементарных записей. Тем более убеждался я в том, что тренировка памяти по системе моего учителя не прошла даром. Словно на экране, вспыхивали имена, даты, события, удачные уловки и просчеты.
Виновником гибели войска храброго Аристомена стал тайный агент Спарты - царь Аристократ. Александр Македонский в начале своих победоносных походов недооценивал разведку и за это чуть не поплатился жизнью, но зато потом первым использовал в разведывательных целях почтовую цензуру.
А Ганнибал, грозный враг Рима, давая этим пример полководцам и военачальникам грядущих времен, не только создал широко разветвленную, отлично информированную разведку (впереди армии Ганнибала всегда шли обученные и натренированные лазутчики), но и сам, натянув парик, преобразившись до неузнаваемости, не раз тайком проникал в стан римлян.
Ганнибалу принадлежит и другая военная хитрость, к которой полководцы частенько прибегали впоследствии. С большим успехом повторил ее на Желтых Водах Богдан Хмельницкий. По приказу Ганнибала к рогам волов привязали горящие факелы. Ночь. Таинственные факелы. Топот стада. Все это создавало у римлян иллюзию перемещения огромного войска. Чего и добивался хитрый Ганнибал.
И во времена Ганнибала, Митридата, Цезаря лазутчики прибегали к приемам разведывательной работы. Пользовались шифром, разными уловками. Донесения записывались на бритой голове "марш-агента", волосы затем отрастали. Для пересылки донесений приручались голуби, ласточки. Широко практиковалось мнимое дезертирство, пленение для дезориентации противника.
Далеко за полночь затянулся наш импровизированный экскурс в исторические дебри разведки.
- Ну, хлопцы, - пошутил я, - курс прослушали, готовьтесь сдавать экзамены.
А к утру распогодилось, за день просохли горные тропы. К вечеру мы покинули гостеприимный Явоже.
…Ольга принесла расшифрованную радиограмму Центра: противник перебрасывает на фронт вторую танковую дивизию. Желательно приостановить движение на железной дороге Краков - Закопане.
Почти не приказ - просьба: желательно. Впрочем, чрезмерная деликатность объяснялась очень просто. У нас в те дни не было ни грамма взрывчатки.
Пришел Евсей Близняков.
- Товарищ капитан, есть у меня одна идея. Мне бы только банки раздобыть из-под консервов.
Рассказал, что к чему, я план одобрил, хотя, признаться, без особой веры в успех. На следующий день мы радировали Павлову: задание выполнено. Движение на участке Краков - Закопане задержано на восемь-девять часов.
Было так. Евсей взял с собой трех хлопцев. У моста снял часового, "заминировал" мост в радиусе двухсот метров консервными банками, набитыми землей. Натянул провода - все как положено.
Остальное сделал Метек. Прибежал на ближайший полустанок - и к обходчику: так, мол, и так. Звони немцам. Убит часовой. Мост заминирован.
Гитлеровцы всполошились, забегали. Пока нашли саперов, пока пришла дрезина, пока вскрыли банки с "взрывчаткой", эшелон с немецкими танками стоял на запасном пути. Где нельзя было силой - взяли хитростью.