Привнести бы хваленую гласность в экономическую главу перестройки, с этого и начать. Но попробуем вместе вспомнить, когда Горбачев санкционировал передачу приблизительно верных цифр по нашим военным расходам американцам и затем своему парламенту? В 1989-м или 1990 г. До того момента их не всем членам политбюро было положено знать. Продолжала действовать установка, которую Хрущев выразил в разговоре с иностранным гостем в словах:
– О сем ведают министр финансов и Господь Бог.
Не конверсия, не решительная и радикальная демилитаризация экономики, не внеочередная интенсивная разработка реалистических новаторских программ, возвращающих народное хозяйство из головостояния на ноги, а "ускорение", "повышение эффективности", "наведение порядка". Тоже нужно, слов нет. Самый большой дефицит обнаружился в годы перестройки у нас на дисциплину и порядок. Однако ускорение, эффективность, порядок, не привязанные к наведению лучшего порядка, большей эффективности, настоящего ускорения в главном – в приоритетах, заводили за Можай.
90 процентов основных средств в промышленности было сосредоточено в добыче сырья и энергии, производстве исходных материалов и средств производства, в оборонных отраслях. Здесь было занято почти 80 процентов инженеров и рабочих, выпускалось (по стоимости) около 70 процентов товаров и услуг. На потребительские отрасли производства падало менее четырех процентов капитальных средств. Продолжать ни к чему. Разбейтесь в порошок, но, не меняя пропорций, диктуемых стратегией, никакой гуманизации экономики ни на капиталистический, ни на социалистический манер не выйдет.
Кое-что предпринималось. Мне чуждо любое передергивание. Здравоохранению подкинули, Е. И. Чазов настоял, миллиард-другой сняли со счетов Министерства обороны. Загрузили военные отрасли заказами также для легкой и пищевой промышленности, подправили в пользу потребительского сектора планы импортных закупок. Отрадными и в чем-то обнадеживающими казались тенденции в темпах роста – в 1988 г. группа "Б" обошла группу "А" по приросту на два процента. Это давалось нелегко, если учесть, что четыре пятых легкой и пищевой промышленности работало на заграничном оборудовании.
Статистика регистрировала проценты и доли процентов – предвестники перемен. Но ситуация на потребительском рынке, в жилищном строительстве, медицинском обслуживании населения не менялась. Во всяком случае, к лучшему. Соприкасаясь с разогретыми обещаниями ожиданиями, рапортные достижения уподоблялись в массовом сознании каплям, падающим на раскаленные камни.
Реально и абсолютно военные расходы страны стали сокращаться на рубеже 1988–1989 гг. Уходил в историю четвертый год перестройки, так и не произведя на свет убедительной практической программы конверсии военного производства. Ни комплексной, ни по родам оружия. Нельзя же, в самом-то деле, принимать за программу планы-задания военным предприятиям и министерствам на конструирование и изготовление определенных видов гражданского технологического оборудования и производственных линий. А в отсутствие системного подхода ничего не стоило заявлять: через два или три года или… (как накатит) "оборонка" станет трудиться на нужды человека.
По глубине милитаризации советская экономика не знала равных среди крупных стран. С середины 70-х гг. я при каждом удобном и неудобном случае повторял, что мы ведем гонку вооружений не против Соединенных Штатов, а против самих себя. Экономическая перестройка должна была открыться выдергиванием стоп-крана милитаризму, ставшему идеологией в идеологии и государством в государстве.
Военно-промышленный комплекс – понятие, с легкой руки Д. Эйзенхауэра, распространенное, но к Советскому Союзу применимое лишь отчасти. Если по справедливости, а не просто каждой сестре по серьге. Поэтому, обращаясь к термину "государство в государстве", я имею в виду не вооруженные силы, не конструкторов вооружений, не оруженцев, превращавших их идеи в металл. Немало из них знал лично и отдаю должное интеллекту и гражданской позиции большинства.
Самые отъявленные милитаристы, как правило, – цивилисты. Офицеры и генералы в большинстве своем не так склонны к бесшабашным суждениям, как иные не обученные армейскому делу, не нюхавшие пороху люди на гражданке. Воинствующие цивилисты не просто освещают прожекты генеральных штабов, но частенько предписывают военным образ мышления и поведения; случается, именно они задумывают осады, блокады, "стратегии устрашения" и "истощения", холодные и горячие войны, с особой легкостью превращая тысячи и миллионы убитых и раненых в шеренги статистических выкладок. Ими целые страны и континенты отдаются в полон милитаризму. Армии редко завоевывают собственные народы.
Почему М. С. Горбачев не провел грани между желательным и совершенно необходимым, внешним и внутренним в самом трудном варианте конверсии – конверсии не военного производства, но стратегического мышления, мышления не на оперативном, а политическом этаже? В Рейкьявике – отдаю должное – он сказал наконец-то то, к чему примеривался еще Н. С. Хрущев: Советский Союз не будет впредь идти по стопам США в военно-технологическом соперничестве, этой сердцевине гонки вооружений. Сказал. Отлично. Но совместились ли слова и дела? Есть вопрос.
Полагаю, что и здесь упустил Горбачев свою фортуну. Она давалась ему. Конечно, имелись поводы поеживаться на сквозняках. Маховик набрал слишком большие обороты, чтобы остановиться вдруг. Но должно было быть ясно одно – без демилитаризации страны в самом широком смысле, без конверсии ее экономики мечтам о материальном возрождении Советского Союза и создании достойных человека условий жизни не суждено было сбыться.
Не знаю, удалось ли мне понятно выразить свою мысль: экономическое будущее перестройки и, стало быть, ее судьба были завязаны на способность и готовность политического руководства совершить гражданский подвиг – бросить вызов милитаризму. Задача труднейшая, нерешаемая в один присест, но в определении отношения к ней не терпевшая недоговоренностей, двурушничества, попыток обхитрить жизнь.
Все остальное было тоже важно, даже до чрезвычайности. И обращение к рыночным механизмам хозяйствования со всемерным поощрением конкуренции и ликвидации монополизма, и реформирование сверху донизу системы государственного регулирования, и пересмотр под углом зрения экономической целесообразности отношения к международным хозяйственным образованиям. Важно и необходимо – без них экономика оставалась бы затратной, живущей от чиновничьей милости. С переменами в механизмах хозяйствования тянуть также никак было нельзя.
В экономике есть свой порог остойчивости. Не удастся вывести корабль не то что на нужный курс, а элементарно удержать на плаву, если остойчивость потеряна. Она не может быть не потеряна из-за несоразмерных изъятий из производительной сферы на контрпродуктивный милитаризм, которые обескровливают и народное хозяйство, и весь национальный организм. Она не может быть восстановлена простой заменой дирижистского способа хозяйствования на рыночный. Хотя бы потому не может, что всякому рынку противопоказан милитаризм, как и милитаризму – рынок. При любой системе милитаризм был и останется внерыночной категорией.
Уместен иной вопрос: не поздно ли было в 1985 г. думать о ремонте советского дома, не упустили ли время для этого? В ноябре 1990 г. я участвовал в написании "программы из 8 пунктов", которая на ура прошла в Верховном Совете СССР и, что почти уже не случалось в то время, получила хорошую прессу. Через год с лишним Горбачев станет открещиваться от нее как "нелиберальной". Мол, "насоветовали советники".
Советники, я в их числе, рекомендовали занять ясную позицию по коренным вопросам, волновавшим население. Беспощадную критику президента в парламенте, прозвучавшую 16 ноября, мы охарактеризовали как последнее предупреждение – либо Горбачев должен действовать, либо сдать власть. Нельзя оценивать положение в экономике, разгул беззакония как нечто чрезвычайное и выжидать, отделываясь полумерами.
Горбачеву не пристало, однако, уступать советникам свое авторство по ряду ключевых пунктов программы. Замена Совета министров Кабинетом, подчиненным непосредственно президенту, расширение полномочий Совета Федерации и "упразднение" Президентского совета, создание Совета безопасности, координация деятельности правоохранительных органов – это его идеи. Форма "упразднений" и "учреждений" нас смущала, и мы рекомендовали предварительно обсудить намеченные меры с Н. И. Рыжковым и другими коллегами по руководству. Но президент нас не послушал. Редактируя проект, он даже огрубил формулировки: "Хотели решимости, так я покажу!"
Не возьмусь отстаивать тогдашних рекомендаций. Без этого всплеска 17 ноября горбачевская глава могла завершиться на год раньше. Без путча и всякой всячины.
В "программе из 8 пунктов", чем она и привлекла интерес, проставлялись сроки, когда и что должно было конкретно начаться или случиться. К примеру, создание структуры для борьбы с организованной преступностью или контрольной палаты, призванной следить за выполнением законов и президентских указов. Но прошли объявленные одна-две недели, месяц на исходе. Конь не валялся.
Беру в декабре 1990 г. слово на съезде народных депутатов. В центр ставлю тему законности и, обращаясь к Горбачеву, говорю, что на президенте лежит двойная обязанность: самому блюсти законы и заботиться о том, чтобы закон уважался всеми. Подтекст предельно ясен, но не нравится сидящему за моей спиной лидеру – не способен, отдай пост тому, кто сможет.
Еще одной иллюзией меньше. Почитай, последней. Ставлю заместителя генерального секретаря ЦК КПСС В. Л. Ивашко, коллег по Секретариату в известность, что 1 августа 1991 г., когда исполнится пятидесятилетие моей трудовой деятельности, я ухожу на пенсию. Еще до этого вступаю в контакт с К. Кёрбером. Предлагаю, как уже упоминал, создать советско-немецкую группу для совместного осмысления истории Второй мировой войны. Пора отказаться от продолжения былых сражений на страницах книг и журналов в пользу максимальной объективизации исследования.
Из рассказа почти выпала внешняя политика периода перестройки. Не забыл. Оставил на конец. Тем более что в летописании перестройки она и дальше будет стоять особняком. Внешняя политика составляла заповедную зону Горбачева и во всех своих достижениях или неудачах несет на себе его личный почерк.
Премьер-министр Великобритании М. Тэтчер частенько повторяла, что первой разглядела в Горбачеве, посетившем ее страну в 1984 г., будущего реформатора. Мне представляется, что в этой поездке Горбачев сам опробовал себя в новом качестве и утвердился во мнении – не боги горшки обжигают.
Тогда же Горбачев вкусил от пряностей международных дел, уловил, что на этой стезе зреет обильный урожай, решил, что при нем внешняя политика Советского Союза будет иной. Какой? Даже имея концептуальные наработки Института мировой экономики и международных отношений, вряд ли ответил бы. Пока знал одно – это будет его внешняя политика, ориентированная на его видение перспектив, не цепляющаяся за традиции. В международной сфере последние часто не что иное, как инерция мышления.
Новая политика требовала нового исполнителя – своего министра иностранных дел. Если бы Громыко даже захотел остаться главным дипломатом, Горбачев нашел бы ему другую почетную должность, но со Смоленской-Сенной площади непременно убрал бы.
Из числа возможных преемников Громыко я исключал всех заместителей министра и всех послов. Яковлев и Арбатов не казались мне реальными претендентами, хотя кое-какие спекуляции на их счет имелись. Требовался новичок. Из него легче получится нужный дипломат.
Как-то не возникала параллель с концом 30-х гг. Тогда брали преподавателей из высшей школы, чаще технической – и сразу в руководители мидовских департаментов или в послы. Из некоторых вышли толковые внешнеполитические работники.
Новичок оказался более чем новым. Одно качество Э. А. Шеварднадзе наверняка сгодится – работоспособность. В конце концов оно поспособствовало в ФРГ Геншеру в хорошем темпе стать из внутреннего убедительным внешним министром. Почему министр внутренних дел Грузии не может превратиться в министра иностранных дел Советского Союза? Особенно ни перед кем не отчитываясь, кроме генерального секретаря.
Предвзятости не было. Будучи немножко в курсе, какие мысли "гонял" Горбачев в диалогах с Яковлевым, желал генеральному и его внешнеполитической команде успеха. Кое-что в этих мыслях перекликалось с моими представлениями, неосуществленными задумками, выводами, которые я твердо сделал для себя. Не получилось у меня, не сумел или не пробил. Попутного ветра другим.
В первую голову это касалось выхода Советского Союза из гонки вооружений. Друзья помнят мой своеобразный счет: танк – минус сельская школа, бомбардировщик – непостроенный госпиталь, стратегический ракетный комплекс – потерянный университет, плавучий монстр "Тайфун" – годовая жилищная программа Москвы. В 1982 г. я развивал в разговорах с генерал-полковником Н. Ф. Червовым, обеспечивавшим в Генеральном штабе разоруженческие переговоры, свою модель паритета. Она перекликалась с размышлениями бывшего руководителя военного ведомства США Р. Макнамары, знакомству с которым я обязан Пагуошскому движению.
Суть сводилась к следующему: если военный атом – политическое оружие, а не оружие театра войны, то СССР и США для "сдерживания" реально нужно по нескольку сот стратегических боезарядов. Все остальное – лишнее. Поэтому Советскому Союзу стоило бы проявить инициативу и предложить Вашингтону выйти в ближайшие три – пять лет на паритет не по фактически достигнутому максимуму (10–12 тысяч боезарядов), а по прагматическому минимуму – не более одной тысячи боезарядов на каждой стороне. Причем так, чтобы США и СССР по собственному усмотрению определяли, какие системы и каких видов базирования они в означенных пределах будут иметь. Разница в мегатоннаже учитывалась. Предусматривалось его сбалансирование с учетом точности (КВО) и ряда других технических параметров в течение примерно десяти лет.
Эту модель можно поставить в ряд с другими моими фантазиями. Об одной из них я обещал вам рассказать.
Я уже работал в "Известиях". По старой памяти некоторые из бывших коллег порой навещали меня в редакции или дома, делились новостями. В. В. Загладина (Международный отдел ЦК КПСС) тревожит быстрое ухудшение военно-политической обстановки в Европе и не самые благоприятные тенденции развития на Дальнем Востоке. А тут еще СОИ. Что можно было бы сделать?
Ставлю Загладина в известность о признании, услышанном мною от Громыко в 1972 г.: если бы иначе не получалось, то передача Федеративной Республике Западного Берлина не была бы чрезмерной платой за ее новую политику. Это для собеседника сюрприз. Не вернуться ли к идее министра сейчас?
Насколько я слышал, В. Брандт взвешивал целесообразность актуализации темы германского мирного урегулирования, единого для двух государств или параллельного, вбирающего свои особенности для каждого из них. Как с Западным Берлином? Третьего мирного договора быть не может, а с изъятием Западного Берлина – урегулирование не урегулирование. Может быть, предпочесть факты юридическим фикциям? При условии, понятно, что и Федеративная Республика проявит понимание к советским интересам. "Першинги-2" не должны появиться на западногерманской земле. Франция в свое время вышла из военной организации Североатлантического союза. Почему этот путь должен быть закрыт для ФРГ, да еще при одновременном капитальном решении проблемы Западного Берлина? Три державы взбеленятся? Но это будет их забота.
Загладину мои соображения импонируют. Он берется прощупать почву в беседах с западногерманскими политиками и затем, без ссылок на меня, доложить политбюро.
Конец не венчал, а убил дело. Громыко прослышал о загладинских зондажах. Немедленно издается директива, запрещающая кому бы то ни было обсуждать с кем бы то ни было из немцев тему мирного урегулирования в любом варианте и контексте.
Отвлекся. Сопоставляя свои представления о контроле над вооружениями и по разоружению, я находил начальную планку, как ее поставил Горбачев, не завышенной. Вызывало известные недоумения другое: наша гибкость частенько отдавала приспособленчеством.
Готов посмеяться анекдоту. Помните? Нужны взаймы 150 долларов. У приятеля 150 нет, есть 50. Давай 50, а 100 будешь должен. Политике не обязательно быть пресной. Шутка в ней не помеха, случается, она помогает развязывать узелки. Хуже, когда шутка, подаваемая в форме серьезного предложения, завязывает новые узлы.
Но политика непременно должна оставаться честной. В жизни не бывает, чтобы одна сторона всегда и во всем была виновата, даже если в политике, в отличие от физики, отрицательное не отталкивает отрицательное, а притягивает. Не будем этого забывать.
15 января 1986 г. Горбачев выступает с эпохальным заявлением о поэтапной денуклеаризации Земли. Я уже упоминал, что авторство идеи принадлежало тогдашним начальнику Генерального штаба С. Ф. Ахромееву и первому заместителю министра иностранных дел Г. М. Корниенко. Маршалу оно стоило в конечном счете жизни, дипломату – его поста.
Собирали, как обычно бывало, интересные идеи к съезду партии. Даны задания МИДу, Минобороны, институтам. Дипломаты никак не вырвутся из рутины. Их идеи не тянут на сенсацию, как требовал М. С. Горбачев. На кого снизошло в тандеме Ахромеев – Корниенко, я в беседах с обоими не счел тактичным уточнять, но в том, что сотрудничали они со вкусом, сомнений не было. Если бы Корниенко догадался подать плод к столу от имени двух министров или, еще лучше, с визитной карточкой одного Э. А. Шеварднадзе, то все и образовалось бы. Не догадался и тут же был окончательно занесен в "громыкинские реликты".
Горбачеву идея Ахромеева – Корниенко пришлась по душе. Больше того, он распорядился превратить идею в песню и исполнить ее еще до съезда. Теперь в дело включился А. Н. Яковлев. Возникло заявление 15 января, по праву привлекшее всеобщее внимание.
Удаление Г. М. Корниенко явилось первым практическим результатом заявления 15 января. Вторым стала встреча на высшем уровне в Рейкьявике.
О своем участии в разработке внешнеполитической части концепции нового мышления я кое-что поведал. Сама концепция звала строить политику внутри страны на законе и фактах, а вовне – на фактах и праве. Баланс интересов – основа согласия между государствами. Социальный, национальный, человеческий баланс в делах домашних – способ предотвращения конфликтов в самих государствах, обеспечения их динамичной стабильности. Не увязав все частное, мы не придем к целому, упустив из виду целое, не спастись в частном.
Удалось оттенить и прописать в докладе, а также в заключительном слове генерального на съезде ряд мыслей, некоторые наметить. К великому китайскому соседу пошло солидное примирительное послание. Тема "третьего мира", отношений Север – Юг впервые была поднята на уровень глобальной проблемы. Ныне я нашел бы, как ярче и полнее выделить ее судьбоносный для цивилизации характер. Многие положения доводил до ума Яковлев. Его рукой сделаны принципиальные обобщения особенностей эпохи, настоятельно взывающих к несиловому, политическому прочтению самой проблемы военной безопасности.