"Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створками раскрытого окна. Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром по уводам и скатам, покрытым зеленой резной и охровой прожелтью луговин. Романовский проследил за направлением его взгляда и сам, незаметно вздохнув, перевел глаза на слюдяной блеск словно застекленного Днепра, на дальние поля, покрытые нежнейшей предосенней ретушью".
Этот эпизод автора не удовлетворил; перечеркнув приведенные строчки, он сочиняет другую замечательную вариацию на ту же тему. (В нем меньше правки, меньше зачеркнутых строк и слов, хотя и здесь они есть.)
"Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна. Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром по ложбинистым уводам, искромсанным бронзовой прожелтенью луговин. Романовский проследил за направлением его взгляда и сам, неприметно вздохнув, перевел глаза на слюдяной глянец словно застекленного Днепра, на дымчатые поля Молдавии, покрытые нежнейшей предосенней ретушью".
Дивные образы теснят воображение писателя, слова самые неожиданные и яркие, не затертые и точные выстраиваются быстро в ряды его точеных строк, создавая словесные картины, напоминая о безграничной силе и красоте русского языка, демонстрируя редкостное искусство – живопись словом. Несмотря на то, что всеобщая образованность порождает все большее число людей, берущихся за перо, умеющих писать, однако ЖИВОПИСАТЬ умеют немногие, даже не все те, кто издает романы и повести…
Процитированный отрывок находим в конце главы XVI. Как видим, окончания двух глав оказались на одной странице, написанные, по всей видимости, в одно время. Перед нами все те же вставки к четвертой части "Тихого Дона", хотя и не всегда помеченные автором.
Еще один эпизод из XVII главы уместился на странице, сверху которой Шолохов написал "Проба пера". Это отрывок из диалога Ильи Бунчука и казака Чикамасова. Последний пытается узнать у пришедшего в расположение полка большевика, кто такой Ленин.
"Помолчав, тихонько спросил:
– А ты знаешь, Ленин – он из каких будет?
– Русский?
– Хо?
– Я тебе говорю.
– Нет, браток, ты видать, плохо об нем знаешь. Он из наших, донских казаков. Понял? Болтают, будто сельского он округа, станицы Великокняжеской батареец, оно и подходяща личность у нево, вроде калмыцкая али казачья. Скулья здоровые и опять же глаза…
– Откуда ты знаешь?
– Гуторили промеж себя казаки, слыхал.
– Нет, Чикамасов. Он – русский. Симбирской губернии рожак.
– Не. Не поверю. А очень даже просто не поверю. Пугач из казаков? А Степан Разин? А Ермак? То-то и оно. Все, какие беднющий народ на царей поднимали, все из казаков. А ты говоришь, Симбирской губернии. Даже обидно от тебя, Митрич, слухать такое.
Бунчук, улыбаясь, спросил:
– Так говорят, что казак?
– Как он и есть. Нашево брата не обманешь. Как на личность глазами кину – сразу познаю".
Написав эти строки, Шолохов уперся пером в нижний край листа и, не желая продолжать на обороте, решил уложиться на полях, стал писать по диагонали мелкими буквами:
"Диву даюсь я, и мы тут промеж себя до драки спорим, ежели он, Ленин, нашевский казак, батареец, то откуда он мог такую большую науку почерпнуть? Гутарют, будто он в германском плену обучался, как все науки прошел и зачал…".
Этот последний диалог Шолохов с трудом расположил на крохотном бумажном пространстве, с каждой опускающейся книзу строкой все более сужаясь в рамках полей так, что в крайнем ряду уместилось всего одно только слово.
Теперь рассмотрим последнюю из оставшихся страниц – № 10. Ее половину занял эпизод, относящийся к началу все той же XVII главы, повествующей о мятеже генерала Корнилова.
Начинается со слов: "28-го он получил из штаба Северного фронта копию следующей телеграммы…". Далее написан текст (с двумя документальными телеграммами), что с минимальной правкой (местоимение "он" заменено фамилией – Багратион) вошел в текст романа, включая слова:
"Багратион все же не решился идти походным порядком и отдал распоряжение о погрузке в вагоны штаба корпуса".
* * *
Итак, подходим к концу разбора черновых заготовок четвертой части "Тихого Дона". Остается рассмотреть небольшую сцену, заставившую автора несколько раз браться за перо.
Снова возвращается он к образу Бунчука, делая все более его многогранным, не укладывающимся в рамки стереотипов. Накануне решительных событий этот непримиримый революционер думает о судьбе чужой, казалось бы, ему неблизкой, не заслуживающей душевных переживаний:
"Вспомнил одну встречу: летний серенький вечер. Он идет по бульвару. На крайней у конца скамейке щуплая фигура девочки.
Улыбаясь с профессиональной заученностью… и встала, совсем по-детски, беспомощно и тяжко заплакала, сгорбившись, прижавшись головой к локтю Бунчука".
Этот вариант решительно перечеркнут, а под ним новый, обозначенный на полях "Вставка № 1".
"И вспомнил 12-летнюю Лушу, дочь убитого на войне петроградского рабочего-металлиста, приятеля, с которым некогда вместе работал в Туле ("вспомнил ее такой, какой видел в последний раз, месяц назад, на бульварной скамейке". – Это предложение зачеркнуто. – Л.К.). Вечером шел по бульвару. Она, этот угловатый щуплый подросток, сидела на крайней скамье, ухарски раскинув тоненькие ноги. На увядшем лице ее – усталые глаза, горечь в углах накрашенных, удлиненных преждевременной зрелостью губ… "Не узнаете, дяденька?" – хрипло спросила она, непроизвольно улыбаясь с профессиональной заученностью, и встала, совсем по-детски беспомощно и горько заплакала, сгорбясь, прижимаясь головой к локтю Бунчука".
С небольшим дополнением ("покуривая") и сокращением ("непроизвольно") вошли эти строчки в текст романа.
По таким немногим сохранившимся черновикам видишь, в каком направлении работала мысль писателя, как становились полнокровнее и ярче его образы.
Еще раз перечитываю черновые страницы и в углу той, что с оборванным краем, обнаруживаю еще одну фразу:
"Словно всю жизнь пытался и не мог поймать далекий призрачный мотив…".
И подумалось: людская зависть и (ее оборотная сторона) клевета, последовательно и целеустремленно "пытались и не могли поймать" автора, стремясь очернить его имя. Почему я так подробно останавливаюсь на страницах с обрывками фраз, разрозненными эпизодами, вставками, цифрами подсчета страниц, наметками планов, с "пробами пера", подписями, рисунками?
Да потому, что все они – неоспоримые доказательства, что у нас в руках подлинник "Тихого Дона", написанный рукой Михаила Шолохова. Чем чернее черновики – тем светлее истина.
Держа в руках черновые заготовки, видишь полководца, распоряжавшегося своим войском…
Именно на этих страницах можно заглянуть в бездну творческого вулкана, пробудившегося осенью 1926 года в станице Вешенской. Тогда из души автора изверглась лава "Тихого Дона".
* * *
В обрывке плотной бумаги, в конце двадцатых годов рекламировавшей московскую потребительскую кооперацию с названиями улиц, адресами существовавших универмагов, завернута рукопись пятой части "Тихого Дона".
Беловик.
Как все прежние беловики, этот написан на хорошей плотной бумаге. Есть одно отличие. В верхнем углу на многих листах сохранился фирменный оттиск печати размером с двухкопеечную монету. В центре ее продавлен силуэт серпа и молота, в левом углу цифра – 5, по нижнему полю просматриваются четко, но не все, буквы какого-то слова "…говарада".
Этот беловик Михаилу Шолохову помогали переписать близкие. В рукописи 134 страницы. Восемь из них написаны рукой писателя. Это страницы 119–120, а также последние в рукописи, начиная с 129, кончая 134.
Запись обрывается на середине XXIV главы на словах: "Иногородние, в поселении станицы составлявшие треть жителей, вначале не хотели было идти, другие солдаты, ярые большевики за…".
В рукописи недостает завершающих XXV-XXIX глав пятой части.
Но и это – ценный документ шолоховского архива, поскольку все 134 страницы прочитаны автором, на многих из них сохранились следы его чистки, правки, дополнений.
Беловик пятой части "Тихого Дона" переписывался черными чернилами, правка выполнялась черными, красными, фиолетовыми…
Чаще всего она сводилась к замене одного слова другим, но какие это замены!
Было: "В конце зимы под Новочеркасском уже росли зачатки гражданской войны…".
Стало: "В конце зимы под Новочеркасском завязывались зачатки гражданской войны".
Сокращаются отдельные слова. Так, на второй странице рукописи в предложении: "Говорили про Максимку, что обзавелся он черт его знает где добытым конем невиданной уродливости" – зачеркнуты слова "черт его знает где добытым".
"Серебряной масти ремень" стал "серебряной шерсти ремень". На отдельных страницах насчитывается порой до десяти таких авторских вмешательств.
Описывая, как убивалась мать казака, оплакивавшая не вернувшегося с войны сына, как "причитала, мочила клейменую бязевую грязную рубаху слезами", Шолохов правит слово "мочила" на "узорила", ставя на тексте еще одну печать своей индивидуальности. Таких печатей множество на страницах беловика. Эта рукопись поможет текстологам подготовить академическое издание романа, убрав все наслоения, образовавшиеся во время многочисленных редактур, которым не всегда автор мог противостоять. Будучи святее папы римского, редакторы, порой заменив одно только слово, вносили в текст неточность, натянутость, искажали кристально чистое мировосприятие и мироощущение автора, придавали его словам примитивное верноподданническое выражение. Так случилось, например, при редактировании III главы, где начинается рассказ о формировании контрреволюционных сил на Дону, замысле белых генералов "развернуть и повести наступление на Советскую Россию". В таком виде, как цитируются эти строки мною, они приводятся в собрании сочинений М. А. Шолохова.
На первый взгляд, все в них точно, документально, в духе времени. Но в самом начале революции, накануне гражданской войны, словосочетание "Советская Россия" еще не сформировалось, более того, по правилам грамматики определение "советская" должно писаться с маленькой буквы. Действительно, в рукописи у Михаила Шолохова в тексте иная редакция: "…развернуть и повести наступление на осовеченную Россию". В данном контексте, поскольку в нем говорится о замысле белых генералов, это словосочетание с оттенком явной враждебности уместно, потому что в мыслях своих иначе чем "осовеченной" белые генералы Россию, где утвердилась власть большевиков, не представляли.
Иногда Шолохов, перечитывая беловик, сокращал некоторые строки. Так, в конце IV главы в публикациях романа читаем о большевике Бунчуке: "Уснул и не помнил как". На этом глава кончается. В рукописи конец главы читается так: "Уснул и не помнил, как Абрамсон тихонько, дергая плечо Бунчука, говорил:
– Послушайте, вечер уже. Это не есть правильный отдых.
– Отдохнул, отдохнул, встаю, – виновато говорил Бунчук".
В пятой части "Тихого Дона" Михаил Шолохов многие страницы посвящает большевику Бунчуку, члену партии с 1913 года, описывает его любовь к Анне Погудко, наперекор всем трагическим обстоятельствам возникшую и поднявшуюся до высоты самого сильного чувства. Страницы, посвященные Илье Бунчуку и Анне Погудко, можно поставить рядом со страницами "Тихого Дона" о любви главных героев. Не случайно при встрече с Анной "черные глаза ее, горевшие под пуховым платком, напомнили Григорию Аксинью".
На полях рукописи Шолохов оставил замечательные строки, которые отражают авторское отношение к Бунчуку и его любимой девушке. Они появились в том месте, где описывается, как Бунчук увидел девушку в вечернем свете. Есть в публикациях абзац, который завершается так:
"На приподнятой верхней губе темнел крохотный пушок, четче оттенял неяркую белизну кожи".
В рукописи после этих слов Шолохов на полях 21 страницы беловика написал:
"Волнующая созвучием гармония покоилась в каждой черте, в любом движении. Простая как сказка стояла перед ним девушка, в белых, серебряной чистоты зубах держала шпильки, дрожала тугой бровью, и казалось, вот-вот растает, как звук в сосновом бору на заре.
Волны восторга и густой ощутимой радости подняли Бунчука".
Вот такие сокровенные слова находил Шолохов для рассказа о любви двух молодых героев, русского и еврейки. По этому эпизоду и по другим в романе (например, сцене изнасилования девушки-еврейки казаками) каждый может убедиться в том, что миф об антисемитизме Шолохова не имеет никакого основания, как и миф о плагиате.
Наиболее отличается от оригинала беловика IX глава. Она невелика. В печатных текстах в ней всего 13 абзацев. В рукописи и того меньше – восемь. Вся эта глава – хроникально-документальная, по-видимому, поэтому столь лаконичная.
Начало IX главы – три абзаца, а также шестой и предпоследний абзацы сочинены позднее, в процессе работы над печатным текстом. В рукописи их нет.
Пришлось Шолохову "взнуздывать фантазию", чтобы полнее дать картину исторических событий, дополнить первоначальное повествование сообщением о переговорах между военно-революционным комитетом и представителями донского правительства. Более подробно изложены события, связанные с отношением Ленина и центральной власти к Дону, приведены слова Ленина, переданные по радио о том, что на Дону сорок шесть казачьих полков объявили себя правительством и воюют с Калединым, что Ленин принял казаков-фронтовиков в Смольном.
В этой главе в числе действующих лиц появился руководитель революционных донских казаков Подтелков, цитируется его речь.
Значительная правка встречается в XX главе, где описывается драматическая сцена интимных отношений между Бунчуком и Анной Погудко, решившей "любить со всей силой". А у Бунчука сил после службы в трибунале не осталось.
"– За что? За что судишь? Да, выгорел дотла!.. Даже на это не способен сейчас… Не болен… пойми, пойми! Опустошен я…"
В рукописи на этом монолог не кончался:
"– Мне стыдно… Я сам не знал этого, Анна!".
Последние две фразы Шолохов зачеркивает и заменяет одним междометием: "А-а-а-а…".
Изменил автор и следующий короткий абзац: "Он вскочил с койки, закурил. Долго, будто избитый, стоял у окна".
После правки читаем:
"Он глухо замычал, вскочил с койки, закурил. Долго, будто избитый, сутулился у окна".
В XXIV главе Шолохов из седьмого абзаца убрал семь строк.
Это последнее из его авторских вмешательств в сохранившихся рукописях "Тихого Дона".
"Компаньоном по торговле у Ивана Сергеевича Левочкина был Лиховидов Иван Викторович, казак хутора Нижне-Яблоновского, доводившийся Федору Лиховидову каким-то родственником. У него часто бывал шалый офицер, часто видели его в Каргине на белом тонкошерстном скакуне, по-лебединому косившему головой".
* * *
Вот и все доказательства того, что автором "Тихого Дона" является Михаил Шолохов.
Желающих увидеть создателем великого романа кого угодно, но только не истинного творца, не уменьшается. В Москве в "Новом мире" появилась монография А. Г. и С. Э. Макаровых, доказывающих пространно, что у романа другой автор. В Ростове по телевидению выступил давний опровергатель. В Иерусалиме появилась в журнале еще одна антишолоховская статья. Долго ли будут ломиться в открытую дверь?
В журнале "Вопросы литературы" дважды – в 1993 и 1994 годах – мне удалось напечатать свои статьи. Первый раз в выпуске I под названием "Рукописи "Тихого Дона"", второй раз в выпуске VI под заголовком "Черновики "Тихого Дона"". Их заметил в Принстоне, США профессор Герман Ермолаев и в Лондоне профессор Брайан Мэрфи, крупнейшие шолоховеды на Западе. В Москве высоко оценил мою работуу доктор филологических наук Виктор Петелин.
Моя книга поможет всем, кому дорог "Тихий Дон", узнать новое и о судьбе рукописей романа, и о его авторе, которому посчастливилось молодым создать в XX веке гениальное сочинение, стоящее в одном ряду с "Войной и миром", вершиной русской литературы XIX века. В 22 года начать публикацию на страницах толстого журнала в Москве первую книгу эпопеи! Возможно ли такое? Да, это факт.
Моя книга еще раз доказывает старую истину, правда всегда торжествует, какие бы горы лжи ни нагромождали на ее пути к людям.
Москва, март 2015 год