Забавно было видеть его на походе. Его развалистая походка сразу выдавала, что это лыком шитый вояка. Он и сознательно утрировал свой воинский пошиб, изрядно потешая казаков-зубоскалов. Усердно, не по разуму, исполнял он приказания начальства, забористо ругался с бабами, грубо отшучивался от казаков. По праздникам же неукоснительно являлся в церковь и голосил на клиросе за дьячка.
Однажды, в дер. Ново-Васильевке, разыскивая штабного коменданта, я по ошибке забрел в хату, которую занимали казаки комендантской сотни. В чистой, светлой горнице на деревянной лавке сидел Преполовенский и читал библию двум "дидкам". Библия - необходимая принадлежность каждой молоканской семьи.
При моем появлении все вытянулись. Я поинтересовался, о чем они читают.
Так… из Нового Завета… Одну притчу, - смущенно ответил дьякон.
Да ты не бойсь, чего ж… Надо - что по-заглаза, то и в глаза, - сказал ему один "дидок" с окладистой бородой, видимо казак-старообрядец.
Худа ты не сказал… Господин полковник сами поймут это. Они ведь тоже человек с понятием, - заметил другой.
Тут, видите ли, зашла речь о моей службе у красных. Старики говорят: все там такие оголтелые, как ты. Уж, говорят, если бы ты был хорошим дьяконом, так дьяконствовал бы. А то - духовная особа, и пошел на фронт кровь проливать. Бес, говорят, ближе тебе, чем бог. И все вы там одинаковы. Много ли пошло путных людей к большевикам? Пусть, отвечаю им, будет так. Так всегда бывает. Христос это и в притче предсказал.
И он затянул своим непристойно-басистым голосом 22-ю главу евангелия от Матвея:
"Иисус, продолжая говорить им притчами, сказал: Подобно царство небесное человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего. И послал рабов своих звать гостей на брачный пир, и те не хотели придти. Опять послал других рабов сказать званным: вот я приготовил обед мой, тельцы мои откормленные заколоты и все готово, приходите на брачный пир. Но они, пренебрегши, пошли: кто на поле, кто на торговлю, - прочие же схватили рабов его, оскорбили и убили их. Услышав о сем, царь разгневался и, послав войска свои, истребил этих убийц и сжег город их. Тогда говорит он рабам своим: брачный пир готов, а званные не были достойны. Итак, пойдите на распутье и всех, кого найдете, зовите на брачный пир. И рабы те, вышедши на дороги, собрали всех, кого только нашли, и злых и добрых, и брачный пир наполнился возлежащими. Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду. И говорит ему: друг! Как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал. Тогда царь сказал слугам: связавши ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму кромешную, там будет плач и скрежет зубов. Ибо много званных, а мало избранных.
Вот, - продолжал дьякон после паузы, - и выходит так, что знать, интеллигенция всякая, профессора- мудрецы не пошли на большевистский пир, саботировать стали. Пришлось звать людей с ветру, добрых и злых, идейных и голь кабацкую. И так всегда бывает. Вот взять хоть и самого Христа. Пошли разве за ним спервоначалу сенаторы римские? Не пошли. Так уж заведено. Каюсь, голь я и прощелыга, спившийся дьякон, но пошел по большевистскому призыву, как проститутка Мария Магдалина за Христом.
"Дидки" переглянулись. Я молчал, - не в силах понять, - святоша ли передо мной, самобичующий ли Любим Торцов или сознательный плут, - быть может, к тому же и тонкий большевистский агент.
Вот к примеру взять, - ораторствовал разошедшийся дьякон, - если бы опять пришел Христос со своей проповедью, стал бы звать людей отречься от имения, от богатства, кто бы за ним пошел? Толстопузые архиереи, отец Андроник, капиталисты, что ли? Я бы пошел к нему в ученики в первую очередь; я бы, сбившийся с пути дьякон, принес бы ему свои два пенязя и положил бы их к пречистым ногам его. Ну, а вот вы, господа казаки, пожалели бы и шерсти клок от своих волов, которых у вас, по вашим же словам, дома по шести пар.
Что ж, они, по-твоему, и Расею будут строить с голью кабацкой? - мягко спросил длиннобородый "дидок", не без лукавства поглядывая на меня. - Хулиганты-то, по-твоему, выходит - лучше таких людей, как хоть, к слову сказать, господин полковник, ученый человек?
Как они будут делать дальше, я не знаю. - Маленький я человек, - ответил дьякон, несколько снижая тон.
Он, видимо, начал путаться и сбивчиво добавил:
Я ничего… Я не пророк и не сын пророка… Я только объяснил вам, почему у них на первых порах оказалось много чертоломины всякой… Разве я говорю, что ихняя вера правая. Что вы, бог с вами! Я вовсе не расхваливаю их.
Вы слышали, - заметил я "дидкам", - как царь очистил брачный пир от тех людей с улицы, которые пришли в неподходящей одежде? То же и у них может случиться.
На этом наш разговор закончился.
Позже я убедился, что Преполовенский не глупый парень, но без руля и без ветрил. Революция вышибла его из колеи обычной жизни. Беспокойная натура втянула его в водоворот событий. Отсутствие твердых убеждений и нравственных устоев помешало ему выдвинуться в красном стане. Взятый в плен, он с легким сердцем стал служить у нас. До меня доходили слухи, что он не особенный ценитель чужой собственности.
В глубоком тылу духовные особы, особенно из числа пришельцев, изнывали от тоски.
Известный черносотенец отец Восторгов не удовлетворялся таким медленным способом завоевания России, какой избрал Врангель.
Не крестовый поход врангелевского воинства сокрушит это дьявольское царство, а крестный ход всего крымского духовенства, с иконами вместо пушек и хоругвями вместо винтовок, - проповедовал он в церквах и в печати. - Увидев это священное шествие, красноармейцы, благочестивые русские крестьяне, благоговейно снимут шапки, вонзят штыки в землю и падут ниц перед святыми иконами. Не пролитием крови сокрушится богоненавистная большевистская власть, а силою креста господня.
Печать занялась обсуждением проекта полусумасшедшего протоиерея.
Церковный собор на юге России отнесся отрицательно к этой явно нелепой затее.
- Согласиться с мыслью о. Восторгова, - это значит согласиться испытывать господа бога, требовать от него чуда. Но ведь пути господни неисповедимы. А вдруг чуда не совершится, вдруг красноармейцы перестреляют весь крестный ход? Какой тогда будет соблазн для верующих, - предостерегал публику через печать один из членов церковного собора. - Слов нет, отец Восторгов очень достойный пастырь, но он слишком горяч, слишком экзальтированный человек и слишком далеко уходит от реальной жизни.
Как в тылу, так и на фронте духовные особы не на шутку переполошились, опасаясь, как бы и на самом деле не отправили их с крестным ходом на верную гибель, и всячески протестовали против такого "испытания крестом". Офицеры просто потешались над всей восторговской затеей, от которой веяло затхлостью средних веков.
"Христолюбивый" вождь, хотя и "творил чудеса" сам, но плохо верил в божье чудо и тоже не одобрил проекта Восторгова.
Духовенство, провалив такой явно опасный для своей жизни способ борьбы с большевиками, предложило другой, более безвредный план призвания на помощь божественного промысла. С согласия Врангеля, церковный собор назначил на 12, 13 и 14 сентября строгий пост для всего врангелевского государства. Каждому верующему предлагалось в эти дни покаяться в своих грехах и причаститься святых тайн. После же обедни 14 сентября настоятелям церквей было предписано совершить обряд поклонения кресту по архиерейскому чину.
"Покаянные" или "постные" дни опять-таки ничего, кроме смеха, не возбудили на фронте. Мы, штабные, встретили их с озлоблением. В это время административная часть штаба стояла в чистеньком городке Гальбштадте, столице меннонитского царства. Практичные колонисты так хорошо припрятали все припасы, что у них ничего не удавалось ни купить, ни реквизировать. Проживая в прекрасных, чистых квартирах, обставленных, можно сказать, с роскошью, мы буквально голодали, с грустью вспоминая сытую жизнь в скромных молоканских хатах Ново-Васильевки. В этот осенний период мы уже ели не то, что хотели, а что удавалось достать хозяину собрания. Штабу приходилось подавать пример другим, так что выдуманные владыками постные дни обратились у нас в форменное сухоядение. Войсковые же части этот пост совершенно игнорировали.
14 сентября о. Андроник, священнодействуя в гальбштадтской православной церкви, упивался своим пастырским величием.
Целый сонм духовенства, - увы! - в весьма потрепанных ризах, содействовал благолепию и торжественности религиозной церемонии. Мы до двух часов дня простояли в церкви. После выноса креста и поклонения ему, один из подручных о. Андронику священников прочел "пастырское послание церковного собора на юге России ко всем верным чадам святой православной церкви".
"Почему наша святая Русь корчится в муках голода, залита кровью, озарена пламенем пожаров и все русские люди достигли общего равенства лишь по части одной нищеты? Потому что русский народ восстал против богоустановленной, веками освященной власти, сверг и убил помазанника господня. В этом преступлении повинны и мы, ибо в свое время не встали грудью на защиту божьего избранника, а теперь несем наказание. Покаемся же в этом страшном грехе и помолимся о том, чтобы вседержитель просветил наши мысли, чтобы соединил весь русский народ воедино и чтобы возможно скорее снова вручил руководительство русским народом помазанникам своим".
Таково было краткое содержание этого замечательного документа врангелевской эпохи.
Послание, как и следовало ожидать, произвело самое отвратительное впечатление, как среди населения, так и среди сознательного офицерства.
Мой квартирный хозяин, русский, портной по профессии, скорее буржуй, чем пролетарий, по выходе из церкви открыто возмущался.
- Если Врангель и в самом деле хочет насадить монархию, то ему следовало бы молчать об этом. Хоть и говорят, что чем ушибся, тем и лечись, но открытая проповедь монархии все же плохое лекарство от большевизма. Глупы ваши, вот что! Горе, когда попы возьмутся за политику. Отпевают они ваш стан, вот что делают этими воззваниями.
Местное крымское духовенство, оседлое, относилось далеко не сочувственно к затеям своих бродячих собратьев. Оно предвидело неустойку белых и, чтобы впоследствии избежать ответа перед красными, воздержалось от чтения соборного послания. Монархическая проповедь раздалась по преимуществу из уст военного духовенства, по рукам и по ногам связанного начальством.
В тот день, когда в Гальбштадте наш степенный о. Андроник заставил нас до двух часов дня выстоять в церкви, в Севастополе экзальтированный о. Восторгов устроил крестный ход, не к большевикам, а всего лишь на Графскую пристань. Толпы зевак, женщин, ребятишек, всяких кликуш следовали за батюшкой.
На пристани он прочел послание церковного собора и сказал пламенную речь о значении монархии.
Только он, он, царь православный, - спасет нас. И я вижу, вон в тумане, вырисовывается его светлый лик. Эй, гряди, гряди! Вон дымится судно, которое везет нам нашего спасителя… Вон он, глядите, монарх всероссийский!
И его лихорадочные глаза устремились в Черное море. Вдохновенное лицо фанатика горело такой светлой радостью, его голос звучал так убедительно и сильно нервировал толпу, состоявшую из людей не с особенно прочной психической организацией.
Вот он, вот он, я вижу его! - беспрерывно повторял проповедник, показывая рукой вдаль.
И все вслед за ним устремили на море свои взоры. Загипнотизированная публика ждала чуда.
С моря веяло прохладой, которая несколько проветривала горячие головы неуравновешенных людей. Мертва была туманная даль и, как назло, ни одна черная точка не вырисовывалась на горизонте. Только на английском судне неистово заревела сирена, а его мощный корпус медленно начал поворачиваться от берегов южной бухты.
Чуда, которого так жаждал Восторгов, не случилось. Спаситель-монарх объявился лишь спустя два года за границей в лице "блюстителя всероссийского престола", бывшего великого князя Кирилла Владимировича, который в 1920 году мирно сидел во Франции и не отзывался на призыв Восторгова, питая отвращение к поездкам по морю после владивостокской ванны, принятой по рецепту японского адмирала Камимуры.
В Евпатории врангелевский комендант ген. Ларионов игнорировал "постные" дни, разрешив устройство музыкальных вечеров.
На бульваре играл оркестр, в ресторанах шло шумное веселье.
Каялся ли кто-нибудь здесь и постился ли, так и осталось под знаком вопроса. Военная прокуратура пыталась даже возбудить уголовное преследование против старика-коменданта, столь непочтительно относившегося к голосу церкви.
Наконец монархические "покаянные" дни миновали… Друзья божьи, но враги рода человеческого отпели белый стан.
Скоро это стало ясно даже для слепых.
В конце сентября Врангель сделал отчаянную попытку ликвидировать красную болячку на левом берегу Днепра - каховский плацдарм. Ген. Бабиев с кубанцами переправился ниже г. Александровска на правый берег этой реки, продвинулся к югу и занял пустой Никополь. Но дальше он встретил столь страшное сопротивление, что и сам погиб в бою смертью героя.
- Это был великий воин, - отметил Врангель в своем надгробном приказе, перечисляя заслуги "добропроклятого Бабия" перед белым станом.
Лишенные храброго вождя, шкуринцы обратились в бегство.
То же случилось и с молодой шестой дивизией, состоявшей из неустойчивого элемента - пленных красноармейцев. 1-го октября началась бедственная обратная переправа через Днепр. Атака ген. Витковского, командовавшего бывшим слащевским корпусом, в лоб каховского плацдарма, успеха не имела.
Красные по-прежнему оставили за собой крошечный клочок земли на левом берегу Днепра. Но этот маленький золотник был очень дорог, так как прикрывал наведенный красными мост - дорогу к сердцу "русской" армии.
XVII. В ОРЕХОВЕ
Кое-как просунувшись из-за серой хмары, солнце начинало было окидывать своим ясным взором и несколько оживлять поблекшую осеннюю степь. Но это длилось минуту. Атакованное темной стеною туч, оно снова пряталось в глубь неба, и хмара торжествовала.
Над землею, как и на земле, шла бесконечная, отчаянная борьба.
А ведь хватит нас дождем! Без того, кажется, не обойтись! Как ты думаешь, Иван?
Мой возница не унывает.
Какой бог вымочит, такой бог и высушит. Нам ли, военным, того бояться! Бывал я на Волге. Там говорят: не на бурлака дождь идет. Пустое.
Однако Иван, участник мировой войны, - потому он и причисляет себя к военным, - инстинктивно ухватился за кожан, который сполз с сиденья.
От Копаней до Орехова, - продолжал он, - считается 10 верст. Вот на тот перевал поднимемся, увидим город.
Дорога утомляла своим однообразием. Правда, в этих местах Северной Таврии, ближе к Екатеринославщине, уже не та ровная, плоская, как стол, степная гладь, которая расстилается между Азовским морем и рекой Молочной. Здесь поверхность несколько изборождена волнами земных складок. Но так же безлесно, серо, безжизненно, - теперь, в осеннюю пору.
Лето кончилось.
Иван, за время дороги из Большого Токмака, многое мне порассказал, но его слова я уже пережевал и снова был голоден. Не то, чтобы он красиво говорил, не то, чтобы его рассказы дышали юмором. Нет. Для меня были ценны некоторые его замечания; правда, замечания сытого деревенского мужика, но мужика молодого, хорошо грамотного и бывалого.
Видите, - тряхнул он головою, - столько едем- едем, отъехали верст 30 от Токмака, а встретили ли хоть одного конного или пешего? Не встретили, и нас никто не обогнал. А ведь это главная дорога к фронту. Бывало, в ту-то войну, едешь к штабу корпуса… господи ты, боже! Гудят автомобили, стрекочут мотоциклеты, тянутся повозки, целые роты движутся, эскадроны взвивают пыль.
Это, действительно, была ком-му-ни-ка-ци-онная (так кажется, - ох, насилу выговорил) линия… А тут что? Разве так в войну пускаться можно?
Где же люди у вас, где люди? У вас кого убили, замены нет. А у них солдат родит солдата. У вас войска нет, чтобы дезертиров выловить. А еще воевать сунулись.
Замечания Ивана правильны. И потому что они правильны, мне нечего возразить против такой крамолы.
Не только этот большой Иван, возница, даже маленький Ванька, сынишка моего приятеля, копанского крестьянина, у которого я ночевал в прошлую поездку в Орехов, понимал, что мы воюем на уру, - с голыми руками.
Ты, дяденька, белый или красный? - обратился тогда ко мне этот бутуз, прискакав из глубины двора на одной ноге.
Не видишь, что ли: погоны на плечах, значит белый.
Бедный ты, дяденька! Мне тебя жалко. Красных-то десять тысяч полков, а вас всего десять тысяч человек. Заберут они вас в плен, беспременно заберут.
Брысь ты, гадина, - цукнул отец голоштанного оратора. - И что это за дети пошли нынче… Кто их учит? Сущие большевики. Да вы на него не сердитесь, господин полковник, ваше высокоблагородие… Он еще семигодовалый, не в разуме.
Ни на возницу Ивана, ни на копанского Ваньку сердиться не приходилось. Они высказывали то, что и у нас, офицеров, часто проскальзывало в разговоре.
Но вот и городишко Орехов. Мертвящая рука гражданской войны наложила на него тяжелый отпечаток. Во многих домах окна с выбитыми стеклами и зияют, как вскрытые раны. Кое-где они уже забинтованы деревянными щитами. Поредело население. Часть еще зимой бежала с белыми в Крым и еще не успела вернуться, часть недавно ушла на север с красными. Железная дорога давно заброшена. Жуткое впечатление производит умерщвленный жизненный нерв края.
Скорее мимо разбитого вокзала, мимо дырявых домов, мимо чуждых нам подгородних жителей, которые боязливо перебегают от домика к домику, от сада к саду. Скорее в чистые комнаты гимназии, где помещается оперативная часть штаба, скорее в родную среду. Там шум и оживление. Звякают шпоры, поет полевой телеграф. Знаю, хорошо уже изучил, - при моем появлении щеки генштабистов сожмутся в веселую улыбку. - "А, часть судная - самая паскудная", - раздадутся голоса. - "Отделение оперативное - не менее противное", - отпарирую и я.
Обменяться такими любезностями на этот раз не пришлось. Ген. Абрамов и оперативная часть два дня тому назад выступили из Орехова на восток.
Там что-то не совсем спокойно… Сволочь эта, кажется, прет густыми массами, объяснил мне застрявший в Орехове хозяин собрания оперативной части подъесаул Д-ий или как его еще звали, просто Котик.
Это был столько же жуликоватый, сколько упитанный парень.
Отъелся на хлебной должности. Глуп, туп и не развит. Протеже ген. Говорова - начальника штаба. За всю гражданскую войну ни в одном бою не бывал, а уже носил четыре звездочки на погонах. Зато кормежку наладил идеально. Она не только ничего не стоила "операторам", но, как смеялись последние, "Котик скоро еще будет и нам приплачивать за то, что мы у него пьем и едим". Секрет был прост: Котик великолепно поставил сбор продуктов от благодарного населения и захват в пользу штаба "военной добычи".
Странно, - заметил как-то раз за обедом в кол. Гнаденсфельдт ген. Абрамов в моем присутствии, - у меня ложка с инициалами гостиницы "Дюльбер".
Это должно быть казаки взяли по ошибке, когда уезжали из Евпатории, ваше превосходительство, - смущенно ответил Котик, рассматривая ложку так, как будто в первый раз ее видел.
Но и эта с теми же инициалами… И вот эта.