В то время как Кошиц добилась успеха в Нью-Йорке, а Сергей в Калифорнии, Лина стремилась создать себе имя в Париже. Она сняла комнату в доме номер 3 на Итальянском бульваре, рядом с Парижской оперой, и, как другие эмигранты, посещала недавно открытые джаз-клубы. Лина была очаровательна, словоохотлива, иногда чрезмерно, и легко сходилась с людьми.
Почти все здания в 9-м округе были снесены; милые сердцу места не пережили 1920-е годы, затихли знакомые звуки. Не стало галерей, в которых находились кафе Certa и Du Petit Grillon – места встреч основателей дадаистского движения; в 8-м округе появился ресторан Le boeuf sur le toit, в котором собирались самые авангардные из авангардистов. В районе, где жила Лина, было много баров и maisons de tolerance (домов терпимости). Но в нем, конечно, не было богемного духа, присущего Монмартру и Монпарнасу, где жили несколько друзей Лины. В своих первых письмах Сергею из Парижа Лина упоминает о знакомстве с Кики, 19-летней Алисой Прен, известной как Кики с Монпарнаса. Мать, не занимавшаяся воспитанием дочери, хотела отдать Кики в учение булочнику. Но вместо этого девушка стала звездой ночных клубов, знаменитой натурщицей и моделью. Откровенные выступления Кики с начерненными бровями, в чулках с подвязками привлекли внимание дадаиста Мана Рея, и скоро она стала его любовницей. Ольге не понравилось бы, что дочь общается такими женщинами, как Кики и Элейн Амазар, поэтому дружба с ними доставляла Лине особое удовольствие…
Однако ночным посиделкам в кафе пришел конец, как только Лина начала брать уроки пения у Фелии Литвин. Обучение тяжело давалось Лине, она страдала от бессонницы, и стоило закрыть глаза, как ее одолевали кошмары – Лина боялась выступать перед публикой. Чтобы преодолеть страх, Лина стремилась приобрести сценический опыт. За советом она обратилась к подругам и в ноябре 1920 года устроилась в кабаре, в котором работала Амазар. Это было кабаре под названием La Chauve-Souris ("Летучая мышь") русского антрепренера Никиты Балиева. Он переехал из Москвы в Париж и предложил для избранных замену канкану, перьям и полуголым женщинам мюзик-холлов Монмартра. Лина, подписав договор с Chauve-Souris, сначала решила, что скомпрометировала себя, но кабаре, открытое Балиевым в московском подвале и переехавшее в Париж, не было похоже на Фоли-Бержер. Это Кики могла опуститься на дно парижского общества, вращаясь в кругах наркоманов и сутенеров, а для благовоспитанной Лины такое поведение было совершенно немыслимо.
В то время работодатель Лины, Никита Балиев, еще не завоевал популярности в Париже; известность к Chauve-Souris придет позже. Он приехал в Париж в 1919 году, до побега проведя пять дней в тюрьме, и в 1920 году открыл свой театр-кабаре, выступления которого проходили на сцене парижского театра "Фемина"; труппа состояла из бывших актеров русских императорских театров. "Фемина", расположенная на Елисейских Полях, служила местом сбора американских солдат во время перемирия. Помещение было немного запущенное, но вполне устраивало Балиева.
Поначалу, чтобы привлечь непостоянную парижскую публику на свои представления, Балиев, ввиду финансовых проблем, зависел исключительно от сарафанного радио. Спектакли, в которых участвовала Лина, начинались в 20:45 – необычное время, но оно устраивало парижских театралов. В Москве Балиев устраивал свои представления после окончания спектаклей в театрах, чтобы и театралы, и сами артисты могли расслабиться и отдохнуть. Лина участвовала в программе, которая, согласно сообщениям, появлявшимся во французских газетах в 1921 году, состояла примерно из десятка номеров, некоторые из которых длились не больше трех минут; выступления певцов и хора с русскими песнями; балерина, изображавшая заводную куклу, и разные танцевальные номера – ничего провокационного). Декорации были самые скромные – стол и стулья, картинная рама, используемая еще и как окно, черный занавес и осветительные приборы. Одни номера были гротескны, другие – сентиментальны – например, глубокомысленный монолог на тему, каким образом песне прекрасной цыганки удается растопить суровое солдатское сердце. Между номерами на сцену выходил толстенький, круглолицый Балиев и перешучивался с публикой.
Лина взяла сценический псевдоним Верле (Verle) и на репетициях хора, которые проводились дважды в день, появлялась в рыжем парике. Амазар исполняла одну из главных ролей, несмотря на то что, по мнению Лины, была абсолютно немузыкальной. Приме требовалась дублерша, и Балиев предложил Лине выучить роль Амазар. Литвин помогла ей подготовиться, хоть и считала, что Лина надо беречь голос, пока не научится правильно владеть им. Под руководством педагога Лина также выучила "Песенку Фортунио" Жака Оффенбаха. Она исполнила номер – 20-минутная миниатюра – два или три раза, а затем Балиев внес изменения в программу и отправил ее обратно в хор.
Балиев постоянно менял исполнителей местами – в его труппе не было фаворитов, – но Лина оскорбилась и решила, что он ничего не понимает в музыке. Особенно Лина сердилась, когда Балиев утверждал, что в мимическом жанре она может добиться большего успеха, чем в певческом. Опасаясь неодобрения со стороны Сергея, Лина неоднократно говорила ему, что работает в Chauve-Souris исключительно для того, чтобы набраться опыта; она, конечно, зарабатывает в кабаре небольшие деньги, но это лучше, чем получать те же гроши, работая секретаршей или продавщицей. Сергей согласился, что сольные выступления принесут пользу, но заявил, что пение в хоре – бесполезная трата времени. Но Лина убедила себя, что появление на сцене в любом случае поможет ей научиться сохранять хладнокровие. Однако в итоге она все-таки решила, что работа в кабаре не для нее. Лина презрительно называла представления Балиева "ночными шалостями" – так называлось популярное американское шоу из цикла "Безумства Зигфелда". Лина считала себя выше этого. Отработав у Балиева месяц, вернула парик и уволилась, сообщив Сергею в письме от 5 января 1921 года, что не может себе простить, что связалась с Балиевым, который открыто презирает певцов. Письмо заканчивалось словами: "Какая гадость и ничего, кроме опустошенности".
Уйдя от Балиева, она лишилась возможности стать частью явления международного масштаба. Спектакли театра-кабаре Балиева, Les Spectacles de la Chauve-Souris, стали такой сенсацией, что вызвали волнение среди театральных трупп, обеспокоенных тем, что отстали от моды. Как только Балиев набрал обороты во Франции, он со своими артистами совершил турне по Испании, Англии и Соединенным Штатам. Критики рассыпались в восторженных похвалах; театрального новатора Балиева сравнивали с крупнейшими комиками современности.
Лина вернулась к урокам пения и нашла утешение в похвалах педагога; пребывание у Балиева не причинило вреда ее голосу. Но 60-летняя Литвин становилась все более и более рассеянной и безразличной, и Лина объясняла это тем, что у нее слишком много учеников. Лина отмечала, что "старушка" противоречит сама себе и только и знает, что задает одну арию за другой, не давая возможности выучить ни одну из них. Когда Литвин говорила Лине, что ее голос не подходит для оперы, что ей даже не надо думать о партиях колоратурного сопрано и лучшее, на что она может надеяться, – это характерные партии низкого и среднего диапазона, Лина подвергала сомнению ее мнение.
В письмах Сергею она сообщала о своих музыкальных успехах, рассказывала о здоровье его матери после операции по удалению катаракты, делилась последними парижскими сплетнями и жаловалась, что сильно скучает.
В дошедших до нас письмах нет подробностей о ее лыжной поездке в Швейцарию, но сохранились фотографии, на которых запечатлена стоящая на склоне Лина в окружении мужчин в костюмах и галстуках – вряд ли они катались на лыжах в таком виде. Время от времени Лина встречалась с Зельдой Либман, которая советовала ей меньше думать о материальном и больше – о духовном, а сама между тем уложила в чемодан безумное количество парфюмерии и косметики для поездки на Французскую Ривьеру. Лина завидовала богатым и успешным людям; "есть же такие счастливые люди. Почему же я такая непрактичная?" – ворчала она. Лина встречалась и с двумя другими женщинами, которым было поручено приглядывать за ней, мисс Спенсер и миссис Гарвин, но чувствовала себя скованно в их присутствии и не могла откровенно говорить об отношениях с Сергеем. Но и с ним она не могла говорить о своих чувствах и тем более рассчитывать на ответные признания. "Ты никогда не ссылаешься на то, о чем я пишу тебе, – шутливо писала она, с трудом скрывая досаду. – Понял, Сережка! Гадкий мальчишка!" На Рождество она отправила ему пару перчаток, размер 8/4.
Большинство писем Сергея носило деловой характер: вместо того чтобы подробно описать свое времяпрепровождение в Калифорнии, он сообщил о предложении, поступившем от Консерватории Сан-Диего. Сергей мельком написал о том, что встретился в Лос-Анджелесе с молодой актрисой-эмигранткой, которую он называл Фру-Фру, и о встречах с Дагмарой Годовской, недавно приехавшей с Запада. 12 января 1921 года Сергей и Фру-Фру (настоящее имя Мария Барановская) опоздали на показ вестерна Джона Форда Hitchin’ Posts ("Посты Хитчина") с участием Дагмары в роли неуправляемой женщины с безумными глазами. Ее возлюбленного по имени Джефферсон Тодд правдиво сыграл мужественный Фрэнк Майо. В то время у Дагмары был роман с исполнителем главной роли, и, хотя она утверждала, что тяготится этими отношениями, позже в том же году в Тихуане Дагмара и Фрэнк Майо поженились. Сергей наслаждался ее рассказами и все более убеждался, что Дагмара играет разные роли не только в кино, но и в жизни. Она даже говорила нарочито эмоционально, так, словно читала титры.
В своих письмах Сергей в подробностях описал встречу Нового года, и тут ему пришлось рассказать Лине о Дагмаре, поскольку большую часть вечера он провел на карнавале, устроенном у нее в доме. Лина тут же отреагировала на его письмо: "Я понимаю, что твои успехи взбудоражили Дагмару, но, поскольку она первоклассная женщина-вамп и очень привлекательная, не стоит описывать свои встречи с ней!" Но муки ревности перестали терзать Лину, когда Сергей написал, что скучает. Он сообщил, что из Лос-Анджелеса вернется в Нью-Йорк, а затем приедет в Лондон и хочет, чтобы Лина встретила его. Сначала Лина отказалась, мотивируя это тем, что у нее нет в Лондоне друзей, и опасаясь, что Сергей забудет о ней, полностью сосредоточившись на своих делах, как это было раньше. Кроме того, Лина не могла, подобно Сергею, легко порхать из города в город – ей требовалось получить английскую визу – и отсутствие французского carte d’identite усложняло задачу – договориться об изменения графика уроков и объяснить друзьям, зачем ей так срочно потребовалось поехать за границу. К тому же нужно было решить вопрос с проживанием в Лондоне.
* * *
В конечном счете Лина уладила бюрократические вопросы и 10 февраля встретила Сергея в Лондоне на вокзале Виктория. Они заказали отдельные номера в отеле National, расположенном рядом с вокзалом. Сергей внес свой вклад в то, чтобы их отношения выглядели пристойно: каждое утро он разбирал кровать, словно ночевал в номере. Он заботился о своих делах и, как предсказывала Лина, не брал ее с собой на встречи. То же самое повторилось в Париже, где Сергей занимался предстоящей постановкой своего балета "Шут", одного из трех балетов, поставленных "Русским балетом" Дягилева. Полное название абсурдистского балета, навеянного сказкой, точно передает смысл сюжета: "Сказка про шута, семерых шутов перешутившего". Балет был почти так же важен для Сергея, как его абсурдистская, сказочная опера "Любовь к трем апельсинам", и он учитывал все замечания Дягилева. Премьера состоялась 17 мая 1921 года в Париже в Le theatre de la Gaote Lyrique (театр Гаите-Лирик), дирижировал Прокофьев.
Лина, конечно, понимала, что Сергею необходимо обсуждать постановку с балетмейстером и художником по декорациям, но обижалась, когда он игнорировал ее на званых обедах или проводил вечера за бриджем и шахматами. Почему так непросто складываются их отношения, почему они оказались в "глупом положении"? С чем связана холодность Сергея, его двойственное отношение к ней? Если Сергей стыдится Лины и не хочет быть с ней, то почему захотел, чтобы лето они провели вместе с его матерью? Лина страстно желала быть столь же необходимой Сергею, как его русские друзья, с которыми он, казалось, предпочитал проводить время. Она не была "ни помешанной, ни идиоткой", печально заявляла Лина, но его действия заставляют ее чувствовать себя неполноценной. К тому же Лина плохо себя чувствовала.
В середине февраля, в разгар переговоров о постановке балета, Лине диагностировали аппендицит. У нее начался кашель, лихорадило, было трудно глотать, в общем, состояние оставляло желать лучшего, однако, несмотря на холодную погоду, Лина не отказалась от намеченной поездки во дворец Марии-Антуанетты в Версале вместе с миссис Гарвин. После внимательного осмотра врач диагностировал аппендицит и рекомендовал или делать операцию, или провести двенадцатимесячный курс лечения, включавший строгую диету и ограничение физической активности.
Лина обратилась за советом к Сергею; сложная ситуация сблизила их и прервала споры относительно супружества. Сергей договорился, чтобы ее осмотрел известный хирург американского происхождения Шарль Винчестер дю Буше, который подтвердил диагноз, поставленный ранее, – аппендицит. Опасаясь прободения, он посоветовал оперировать, причем немедленно. Сергей отвез Лину в небольшую, тихую клинику при монастыре, и часто приезжал навестить. 17 марта, в день операции Лина сохраняла спокойствие, но, когда ее положили на носилки и понесли в операционную, закричала от страха. Сергей узнал об этом от подруг Лины, которые пришли, чтобы оказать ей моральную поддержку. К счастью, анестезия подействовала мгновенно.
Как только Лина пошла на поправку и стало ясно, что она скоро встанет с постели, Сергей уехал из Парижа в Нант и затем отвез мать в Сен-Бревен-ле-Пен, где снял на лето большой каменный дом на берегу Бискайского залива. Лина присоединилась к ним, как только Буше сказал, что она может ехать на поезде – дорога до побережья заняла полдня). Краснея, раздосадованная Лина была вынуждена объяснять хирургу, что у нее больше нет в Париже дома – она отказалась от аренды комнаты. До окончательного выздоровления ей бы пришлось жить в отеле или у знакомых. Несмотря на заверения Буше, выздоровление заняло намного больше времени, чем предполагалось, и Лину оставили в больнице еще на десять дней. Каждый день Лина писала Сергею, и одно из писем в шутку подписала "Лина (не Нина)". Сергей же написал ей только одно письмо и прислал пару телеграмм, состоявших из нескольких слов.
В первую ночь после операции Лина не могла спать из-за сильной тошноты. Через два дня Лине полегчало, однако она продолжала страдать бессонницей. Руки дрожали, и во время написания письма ей приходилось делать паузу, чтобы справиться с приступами головокружения. Однако состояние не мешало Лине принимать посетителей. Можно даже сказать, что болезнь внесла оживление в ее светскую жизнь. Добрые медсестры пропускали визитеров с позднего утра и до раннего вечера. Лину навестила мисс Спенсер со своим новым мужем Уорреном Фишером Дэниэллом, а учительница пения Литвин принесла букет незабудок.