Селестен бросился исполнять поручение, а я пододвинул стул к отцовской постели. Господин де Порту лежал с закрытыми глазами. Полотняные ленты, которым я перевязал его рану, набухли от крови. Он попросил пить, я тотчас подал ему ковш с водой, подслащенной виноградным соком. Утолив жажду, отец сказал:
– Исаак, судьба воспротивилась моему желанию и поощрила ваше. Следуйте же ему и поезжайте в Париж... – тут он закашлялся, и на губах его выступила кровавая пена.
– Успокойтесь, – поспешно сказал я, – вам не следует говорить, это отнимает у вас силы. Постарайтесь немного поспать до прихода отца Амвросия.
Отец отрицательно качнул головой.
– Помолчите, Исаак, – в его голосе, несмотря на слабость, появились знакомые властные нотки. – Если я говорю вам, что должен кое-что сказать, то извольте слушать внимательно... Подложите мне под голову подушку и приподнимите меня – я хочу вас видеть... Да, – сказал он, когда я исполнил его просьбу, – вы можете ехать. По-моему, отец Амвросий уже здесь – я слышу его шаги в зале. Проводите его сюда и оставьте нас одних. Но не уходите, вы мне скоро понадобитесь.
Видно было, что отцу очень тяжело давалось каждое слово. Тем не менее, я надеялся, что оружие незнакомца не задело важных внутренних органов, и слабость раненного определялась только потерей крови. Я вышел из спальни, едва не столкнувшись в дверях с нашим священником, который тащил большой кожаный мешок. В этом мешке отец Амвросий носил медицинские инструменты и целебные снадобья.
Я с нетерпением расхаживал у закрытой двери спальни, ожидая, когда священник выйдет – не только для того, чтобы узнать о состоянии раненого, но и чтобы продолжить разговор с ним. Селестен бестолково топтался здесь же. Видно было, что он корит себя за промедление, и считает несчастье, случившееся с хозяином, своей виной. Я испытывал сходные чувства. Хотя и слуга, и я вели себя так, как заведено было в нашем доме. Обратись Селестен ко мне сразу по отъезду господина де Порту, не промедли я около часа уже после того, как узнал о поединке с незнакомцем, ранение отца можно было предотвратить. Но страх перед гневом Авраама де Порту и для меня, восемнадцатилетнего юнца, и для старика Селестена перевесил.
Это был серьезный урок, который я надолго запомнил. Мне кажется, именно тогда я почувствовал себя по-настоящему взрослым. Тогда же я дал себе слово разыскать убийцу, чего бы это не стоило.
Отец Амвросий возился долго. Сквозь тяжелую дверь я слышал, что он что-то говорит раненому – с ласково-увещевательными интонациями. Его несколько раз прерывали стоны. Примерно через час отец Амвросий выглянул в залу и попросил меня принести бумагу и письменные принадлежности. Лицо его было весьма озабоченным, из чего я сделал вывод, что положение господина де Порту хуже, чем ожидалось. Но расспрашивать я не стал, молча подал ему просимое. Священник исчез за дверью. Прислушавшись, я различил только голос отца – видимо, он что-то диктовал отцу Амвросию.
Я сел в кресло, которое обычно занимал отец, и задумался. Неожиданные известия, обрушившиеся на меня за последние дни, вызывали множество вопросов. Чувства, которые я испытывал, были сродни тем, которые однажды охватили меня в детстве, во время купания в Вере. Я тогда далеко отплыл от берега и вдруг попал в водоворот. Мне показалось, что чья-то жестокая рука вертит меня то в одну, то в другую сторону; я же, не имея никакой возможности сопротивляться, лишь изо всех сил бью по воде руками, пытаясь угадать направление, в котором меня подталкивает невидимый и безжалостный игрок.
Пребывая в таком состоянии, я не заметил, что отец Амвросий уже некоторое время стоит передо мной, встревожено на меня глядя. Я поднялся, опираясь на шпагу, как на трость.
– Он вас зовет, сударь, – тихо сказал священник. – Рана оказалась весьма опасной. Насколько я могу судить, задет важный кровеносный сосуд. Господин де Порту – сильный человек, но, думаю, он не переживет сегодняшней ночи. Мужайтесь, сын мой.
Я направился в спальню отца, оставив оружие на кресле. Ноги мои подкашивались от волнения. Отец Амвросий не сопровождал меня. На мой вопросительный взгляд, он ответил:
– Ваш отец хочет переговорить с вами наедине.
Вопреки словам священника, отец выглядел бодрее, чем когда я его привез. Впрочем, через мгновение я понял, что румянец, проступивший на его щеках, являлся следствием лихорадки, а блеском запавших глаз раненый был обязан стоявшим на столике бокалу с вином и какому-то снадобью в глиняной плошке, которым он то и дело смачивал себе губы.
– Садитесь, Исаак, – тихо сказал он. – Пододвиньте стул еще ближе – я не хочу, чтобы кто-нибудь за дверью нас услышал... – и, когда я выполнил его распоряжение, заметил с бледной улыбкой: – Я проявил беспечность, за то и наказан. Мне следовало быть настороже. Этот человек... он вероломен и хитер. Я не ожидал, что под камзол он наденет кольчугу. И вот результат. Мой выпад не причинил ему никакого вреда, только притупил шпагу, а вот его удар...– он на мгновение прикрыл глаза. – Удивляюсь тому, что он не прикончил меня, когда я упал. Впрочем, достаточно и этой раны.
Я думал, что сейчас он расскажет мне о личности человека, которого утром назвал Жаиме и о причинах их вражды, но отец более не возвращался к поединку. Вместо этого он сказал с бледной улыбкой:
– Итак, ваше желание скоро исполнится, Исаак. Вы знаете, что я был против вашего отъезда, но судьба, похоже, распоряжается иначе. Вы уедете в Париж и, возможно, поступите в королевскую гвардию. Да благословит вас Бог на этой стезе, сын мой! – видимо, от волнения он закашлялся, и на его губах немедленно выступила кровь. Я поднялся со стула, чтобы пойти за отцом Амвросием, но отец властным жестом приказал мне оставаться на месте. – У нас очень мало времени, Исаак, – сказал он, справившись с кашлем и отпив немного вина. – Я должен дать вам несколько поручений. Прежде всего – отошлите Гийома или Жака сегодня же в Тарб, за вашим братом Гидеоном. Скоро вы уедете в Париж и, возможно, никогда не вернетесь. Я бы хотел, чтобы Гидеон управлял нашим имением, наезжая сюда хотя бы изредка. Вот письмо к нему, которое я продиктовал отцу Амвросию. В этом письме я прошу его также регулярно посылать вам некоторую сумму денег. Она не слишком велика, но все же поможет вам на первых порах не бедствовать.
Я взял письмо.
– Сидите, я еще не закончил. Теперь о том, что касается вашего отъезда... – он откинулся на подушки, на мгновение закрыл глаза. На лбу выступили крупные капли пота. Я осторожно промокнул ему лоб платком и поднес к губам плошку с питьем. Выпив, он продолжил: – Как я уже говорил вам, у меня нет возможности снабдить вас рекомендациями к кому-нибудь из влиятельных в Париже людей. Ни с герцогом д'Эперноном, ни с бароном Дезэсаром я не знаком, а граф де Труавиль (сейчас он называет себя де Тревиль), увы, относится ко мне не лучшим образом еще со времен моей службы у великого Генриха. Нет у нас и документов, подтверждающих ваше дворянство. Поэтому единственная помощь, которую я могу вам оказать – вот это письмо, – скосив глаза, он взглядом указал на уголок пакета, выглядывавший из-под его подушки. – Возьмите, – сказал отец. – Это письмо к парижскому ростовщику Исааку Лакедему. Он не только ваш тезка, но еще и дальний родственник. Я попросил его оказать вам возможную помощь. Не представляю, правда, его нынешние возможности, но, по крайней мере, он уже более десяти лет живет в Париже. Я написал письмо собственноручно (господин Лакедем знает мой почерк, а он подозрительный человек), и потому оно очень короткое... – отец замолчал. – Еще одна просьба... – сказал он после короткой паузы. – Я уже вам говорил, что отец Амвросий – "португальский купец", как и мы с вами. Его судьба может оказаться печальной, если вы когда-либо случайно проговоритесь об этом... Церковные власти бывают гораздо строже, чем светские. И не только в Испании...
Я дал слово забыть раз и навсегда все, что услышал о нашем добром священнике. Отец слабо кивнул, но не произнес ни слова. Я тоже молчал, ожидая продолжения. Я видел, что отцу тяжело говорить, но в то же время он хочет поведать мне что-то еще.
Так оно и оказалось. Он вновь вернулся к своему противнику.
– Этот человек – настоящий дьявол, – чуть слышно сказал он. – Я уже убивал его. Как видите, он вернулся. Будем надеяться, что вам не доведется с ним встретиться. Он очень опасен. А те, кто стоит за ним, опаснее во сто крат. Будьте осторожны, если ваши дороги когда-нибудь пересекутся... – с этими словами отец, обессиленный долгим разговором, откинулся на подушку. Спрятав во внутренний карман оба письма, я направился к выходу. Он более не останавливал меня.
Выйдя от отца, я позвал к нему священника и отправил Жака в По; сам же я оседлал Вулкана и наведался на место давешнего поединка. Я хотел еще раз осмотреть лужайку. Не знаю, что именно я надеялся найти среди примятой травы.
Несколько пятен крови в стороне от того места, где упал мой отец, навели на мысль, что шпага отца все-таки проникла сквозь стальные кольца, и значит, таинственный Жаиме не остался невредимым. Отец ранил его, возможно, легко, и именно ранением, скорее всего, объяснялось и то, что он не нанес последнего удара уже упавшему отцу, и то, что он не попытался увести Вулкана.
Мне пришло в голову, что раненый мог обратиться за помощью где-нибудь поблизости. То, что крови было немного, никак не означало легкого ранения – в некоторых случаях, как я уже знал, даже при тяжелом ранении кровь могла почти не проливаться. Я решил порасспросить наших соседей, в первую очередь – Андижоса, всегда обращавшего внимание на появление в Ланне незнакомых людей.
К сожалению, расспросы, на которые я потратил не менее двух часов, ничего не дали. Незнакомец появился невесть откуда и исчез бесследно, невесть куда, никто его не видел. С этим я и воротился домой.
Отец резко осунулся за короткое время моего отсутствия. Черты лица заострились, глаза ввалились. Дыхание стало еще тяжелее, а лоб был покрыт испариной. Я понял, что он умирает. Мне стало страшно, но я чувствовал, что обязан быть с ним до конца. Священник поначалу хотел отослать меня, но, в конце концов, согласился с моим присутствием. На мой вопрос – не собирается ли он, на всякий случай, причастить Авраама де Порту святых даров, отец Амвросий с непонятным смущением пробормотал, что уже сделал это, после чего поспешно удалился, велев мне смачивать губы умирающему. Отец то и дело впадал в забытье. К вечеру у него начался сильный жар, он метался по постели в бреду. Временами он что-то выкрикивал на том самом "ладино", о природе которого я узнал лишь вчера.
Так прошел остаток дня и часть ночи. В полночь он вдруг затих и открыл глаза. Узнав меня, отец попытался улыбнуться и что-то невнятно прошептал. Я наклонился к нему.
– Поверните меня лицом к стене... – с неожиданной силой произнес он.
– Что?..
– Так надо. Прошу вас, Исаак... поверните меня к стене...
Я не знал, зачем это нужно, но подчинился. Приподнявшись на локте, он прошептал что-то еще и вдруг захрипел. Я в ужасе отшатнулся, но отец больше не издал ни звука.
В то же мгновение из глаз моих брызнули слезы. Странно, что в тот момент разумом я еще не успел осознать случившееся. Я просто почувствовал, что случилось непоправимое: Авраам де Порту, мой отец, покинул этот мир, не успев раскрыть мне тайну личности своего убийцы.
Последующие два дня я помню смутно: давало себя знать испытанное потрясение. Помню приезд брата Гидеона, взявшего на себя распоряжение похоронами. Помню сами похороны. Больше всего меня поразило, что отца хоронили не в гробе. По распоряжению отца Амвросия тело завернули с головой в специально приготовленный саван, на мой взгляд, необычный – белый, с черными полосами по краю и кистями, пришитыми к каждому из четырех концов ткани.
Но эти детали по прошествии короткого времени представлялись мне весьма смутно, как будто все случилось много лет назад. После похорон, вступив в присутствии нотариуса во владение имуществом, Гидеон назначил управляющим Селестена, а его помощником – Жака. Более его здесь ничто не задерживало, он вернулся в По, где его ждали неотложные дела губернского управления боеприпасов. Он успел лишь сообщить мне, что собирается выйти в отставку и вслед за нашим братом Жозефом попытать счастья по другую сторону Атлантики. "В этом случае, – сказал он, – ты станешь полновластным и единственным хозяином поместья де Порту". Но меня совсем не привлекала такая перспектива.
Отец Амвросий, назначенный душеприказчиком в той части отцовского наследства, которое касалось меня, вручил мне двести ливров, оставленных отцом.
– Господин де Порту распорядился, чтобы вы выбрали оружие и снаряжение из хранящегося в башне, – сказал он. – Из огнестрельного оружия он посоветовал вам ограничиться двумя пистолетами и не отягощать коня мушкетом или аркебузой. Кроме того, он просил воспользоваться его шпагой – но по приезде в Париж поменять ее клинок. Что же до пороха и пуль, их запасы находятся там же. Господин де Порту распорядился, чтобы вы, Исаак, ни в коем случае не ошиблись: сухой турецкий порох и запасные кремни для пистолетов следует взять из ящика, стоящего в правом дальнем углу башни... – последнее отец Амвросий произнес с печальной улыбкой, сопроводив ее замечанием насчет того, что все эти подробности так соответствуют характеру покойного господина де Порту. – Ваш отец всегда обращал внимание на мелочи, Исаак.
Я это прекрасно знал, но даже меня удивило столь тщательное напутствие. Впрочем, диктуя распоряжение, отец то и дело впадал в забытье. Мелкими подробностями он словно стремился противостоять надвигавшейся смерти.
На следующий день после отъезда Гидеона я начал собираться в дорогу. Подготовив дорожные сумки, я сложил в них две перемены платья и теплый плащ. Возложив сбор провизии на Селестена, я отправился в правую башню – излюбленное мое место с давних времен.
Сколько себя помню, у меня дух захватывало от восторга и предвкушения воинских подвигов, когда я, тайком от всех, пробирался сюда. Сам воздух с устоявшимися запахами ружейного масла и пороха, кожи и металла, – будоражил воображение. Я представлял себя в осажденной крепости, целился из пистолетов и старинных мушкетов в воображаемых врагов, размахивал шпагой, призывая своих верных товарищей в атаку. Правду сказать, тяжелые мушкеты и, тем более, древние пищали, были чрезмерно тяжелы для детских рук – как и старинные шпаги, больше похожие на мечи рыцарских времен, но с узким клинком. Более всего нравилась мне стоявшая в углу кулеврина, похожая на увеличенную в размерах пищаль. Рядом горкой были служены крупные круглые пули к ней.
Лет с четырнадцати я приходил сюда время от времени вместе с отцом, и он выбирал мне то или иное оружие для учения. Сам он, как я уже говорил, владел в равной степени превосходно и огнестрельным, и холодным оружием.
Взяв два пистолета, я вспомнил слова отца, переданные мне отцом Амвросием. В дальнем углу башни я действительно нашел сундук с тяжелой крышкой. В нем оказались несколько десятков полотняных мешочков с порохом. Взяв нужное количество мешочков, я собрался было закрыть сундук, но заметил, что, кроме пороха, в сундуке хранится что-то еще. Выложив весь пороховой запас из ящика, я обнаружил какой-то сверток.
Когда я извлек его из сундука и поднес к глазам, в ноздри мне ударил кислый, едкий запах селитры, которой, очевидно, было пропитано его содержимое. От неожиданности слезы навернулись на глаза. Развернув сверток, я обнаружил в нем странный наряд. Наряд представлял собой подобие мешка из грубой желтой шерсти с прорезями для рук и головы. На лицевую сторону красной краской были нанесены слова: "Avraham Judaeo Hereticus", а ниже – число: 1588. Моих познаний в латыни хватило на то, чтобы понять: на наряде было написано: "Авраам" – имя моего отца, – а далее "Иудей Еретик". Число, по-видимому, означало год. Все это писалось небрежно, размашисто, широкой кистью. Что это за наряд, какое он имел отношение к отцу, что случилось в год, обозначенный на желтой ткани – всего этого я, конечно, не знал.
В наряд были вложены несколько пожелтевших листков бумаги, свернутых наподобие свитка. Я осторожно развернул их. Первый лист представлял собой какое-то письмо, написанное на неизвестном мне языке, похожем на испанский. Вверху стояла дата – тот же 1588 год. Прочие листки оказались пронумерованным списком каких-то имен. И письмо, и список были скреплены одной и той же подписью, которую я прочел как "Жоано душ Сантуш". На листках остались бурые пятна, в которых я с содроганием угадал следы крови.
Повинуясь какому-то смутному чувству, я решил не оставлять в сундуке ни странный наряд, ни бумаги. Свернув все прежним образом, я прихватил сверток с собой и положил в одну из дорожных сумок. Поступив так, я вдруг подумал, что, возможно, отец не зря столь подробно объяснял, где взять порох к пистолетам. Может быть, именно так он хотел обратить мое внимание на то, что хранилось в сундуке. И значит, я поступил в соответствии с его желанием, не оставив все это в башне.
Глава третья,
в которой я покидаю отчий дом
30 марта 1623 года я оставил отчий дом – как оказалось, навсегда. Молодость эгоистична – мысли о недавней гибели отца меньше тревожили меня, чем ожидание захватывающих приключений, которые должны были начаться уже в дороге, едва квадратные башни усадьбы де Порту скрылись за поворотом. Но(,) на первых порах(,) поездка не принесла никаких неожиданностей. Однообразие пейзажа, красивого, но привычного, постоялые дворы, похожие друг на друга, редкие встречные, – все это очень скоро развеяло ожидания. Никто не обращал на меня внимания; юноши, стремившиеся в столицу, были не в диковинку. Вулкан шел ровной рысью; покачиваясь в седле, я постепенно обратился мыслями к событиям, предшествовавшим отъезду.
Итак, я оказался португальским евреем, а не французским дворянином, причем евреем-беженцем, "португальским купцом". Под домашней часовней де Порту, часовней святого Иакова, таилась синагога. Священник отец Амвросий тайно отправлял иудейские обряды, в которых принимал участие мой собственный, недавно умерший отец, Авраам де Порту, в прошлом – офицер кухни при Наваррском дворе. Происхождение само по себе таило привкус позора и грозило опасностью. При всей моей наивности и неопытности в государственных делах, я догадывался, что достаточно кому-нибудь узнать о тайне де Порту, и все мы, в лучшем случае, окажемся в тюрьме. Но могло быть и хуже: я вспомнил смутные слухи, ходившие в наших краях, граничивших с испанскими землями. Рассказывали, что евреев, укрывшихся во Франции, иной раз похищали слуги испанской инквизиции. Порою же наши власти попросту выдавали их испанцам, находя, что беженцы живут здесь незаконно. Так или иначе, но дальнейшая судьба несчастного, оказавшегося в лапах Священного Судилища, была поистине чудовищной – после пыток и истязаний он заканчивал жизнь на костре.