24 июля 1791 года Потемкин направился в действующую армию. В дороге он почувствовал себя очень плохо, с трудом добрался до Ясс. Врачи назвали его болезнь перемежающейся лихорадкой. Была высокая температура, полный упадок сил, иногда больной терял сознание и бредил. Он велел вести себя в город Николаев, он считал его "здоровым местом". Потемкина перенесли в "постельную" коляску. Ехали медленно, но уже на следующий день князь вдруг приказал вынести его на воздух, "чтоб не дали ему в коляске жизнь кончить". Его вынесли, положили на землю. Здесь в степи Потемкин и умер. Это случилось 5 октября 1791 года. Курьер донес до дворца скорбную весть только 12 октября. Императрице стало так плохо, что врачи были вынуждены сделать кровопускание.
1790 год ознаменовался победой адмирала Ушакова на море и взятием крепости Измаил. Осада Измаила началась в сентябре. Крепость была великолепно защищена артиллерией, да и гарнизон был огромный – около 35 тысяч человек. 10 декабря крепость Измаил была взята русскими войсками.
29 декабря 1791 года в Яссах (через два с половиной месяца после кончины Потемкина) был заключен мир с турками. Русскую сторону представлял Безбородько. Был подтвержден Кючук-Кайнарджийский мир, признано присоединение Крыма, Россия приобрела территорию между Бугом и Днепром, где со временем был построен замечательный город Одесса.
Шведская война
Воспользовавшись войной России с Турцией, шведский король Густав III решил вернуть земли, отошедшие к Росси после Ништадтского мира 1721 года, и в июле 1788 года объявил России войну. Англия и Пруссия горячо поддержали его идею, обещав финансовую и военную помощь. Король сразу сделал две ошибки. Первая – он понадеялся на помощь Англии.
У России с Англией были свои счеты. Отношения этих государств испортились еще в 1780 году, когда Екатерина объявила Декларацию о невооруженном нейтралитете. Дело касалось Америки, там велась война Североамериканских колоний с Англией. Америка выигрывала, и Англия стала искать союзников. В частности, ее интересовала Россия, англичане рассчитывали, что русские направят в Америку экспедицию – военный корпус. Россия отказалась. Не было отклика на призыв Лондона и в других странах Европы.
Тогда англичане, "гроза всех морей", стала пиратским способом грабить без разбора все корабли, которые якобы подозревались в перевозе в Америку оружия и хлеба. В ответ Екатерина II и объявила Декларацию о невооруженном нейтралитете. Суть Декларации состояла в том, что судам нейтральных государств разрешается плавать у берегов держав, которые находятся в состоянии войны, при этом все грузы кораблей под нейтральным флагом, являются собственностью этих стран. К Декларации присоединились Дания, Швеция, Голландия, Франция, Испания и Северо-Американские соединенные штаты.
Исполняя обещание, данное Швеции, Лондон стал формировать эскадру военных кораблей, с тем, чтобы идти к Кронштадту. Война войной, но Россия активно торговала с Англией, поставляя ей сырье. Екатерина объявила, что при любом раскладе в военных делах путь английским торговым судам в Петербург открыт. До "санкций запада" (столь знакомых нам в 2014 году) дело не дошло. Наш дипломат в Лондоне Семен Романович Воронцов (родной брат Дашковой) поднял бум в английской прессе. Англичане быстро сообразили, что торговать выгоднее, чем воевать.
Вторая ошибка Густава III – он поторопился с объявлением войны. Озабоченная неудачами на нашем южном фронте, Екатерина собиралась послать в Средиземное море флот, и послала бы, но король шведский ее опередил, начав военные действия.
Начало шведской войны с Россией несколько похоже на театральное действо. По шведской конституции, которая свято соблюдалась, король имел право только на оборонительную войну, нападать самому запрещалось. Тогда Густав III решился на провокацию. Он переодел своих солдат в русскую форму и направил их в Финляндию, где они (по заданию) принялись бесчинствовать, грабить, устраивать поджоги и т. д. Финляндия принадлежала Швеции, для всего мира должно было быть очевидным, что войну развязала Россия.
В июне 1788 года, без объявления войны, шведы осадили две крепости – Нейшлот и Фридрихсгам, а уже потом, в июле, объявили войну России. Шведский посол Нолькен в каждом отчете в Стокгольм сообщал, что Россия истощена войной, что Петербург защищать некому и т. д. Густав III геройствовал, он был уверен в своей победе. Он обещал, что скинет с постамента бронзовую фигуру Петра Великого, и поставит на этом месте свою.
Объявляя войну, Густав потребовал возвращения Швеции земель в Финляндии и Карелии, полученных Россией по Ништадскому миру, а поскольку Швеция заключила союз с Турцией, он требовал принятии шведского посредничества при заключения Россией мира с Турцией на следующих условия: вернуть Турции Северное причерноморье, Крым и часть Грузии. Дерзость неслыханная!
Сухопутными русскими войсками руководил Мусин-Пушкин, и делал он это плохо, он был слабым полководцем. Основные бои разыгрывались на море. В 1788 году состоялось сражение при острове Готланд. Можно сказать, что это была ничья. Шведы взяли в плен наш адмиралтейский корабль, и русские в свою очередь взяли шведский адмиралтейский корабль. И те, и другие считали себя победителями.
Война велась "ни шатко – ни валко", но была очень нервной для императрицы и всех жителей Петербурга. Не было ни одного "главного сражения", которое решило бы исход войны. На суше какие-то мелкие стычки, когда не поймешь, что проиграл, кто выиграл. Компания 1789 года тоже проходила в основном на море, была два сражения, оба окончились победой русских. Первым сражением руководил адмирал Чичагов. Но более значительной в этой компании была победа гребного флота под руководством принца Нассау, он верой и правдой служил Екатерине еще в 1-й Турецкой войне. Шведский гребной флот понес значительные потери. На радостях императрица написала Гримму в Париж, сравнивая нашу победу гребного флота с Чесменской битвой. Она даже послала свое письмо по обычной почте. Пусть знают! Екатерина была уверена, что прежде, чем письмо дойдет до адресата, в Европе его несколько раз вскроют.
Положение России было сложным. Мы воевали с Турцией и Швецией, Турция рассчитывала на помощь Швеции, Англия поддерживала Турцию, на помощь Австрии и Дании Россия тоже рассчитывать не могла. И еще Пруссия, не желающая укрепления России, грозила ей войной. Екатерина пишет 13 мая 1790 года письмо Потемкину на Юг: "Меня мучит теперь несказанно, что под Ригою полков не в довольном числе для защищения Лифляндии от прусских и польских набегов, коих теперь почти ежечасно ожидать надлежит. Король шведский мечется всюду, как угорелая кошка. Долго ли сие будет, не ведаю: только то знаю, что одна премудрость Божия и его всесильные чудеса могут всему сему сотворить благой конец".
В 1790 году шведы решили обойти стороной крепости Фридрихсгам и Выборг и идти прямо на Петербург. Известно, это сильно напугало императрицу. 3 мая 1790 года Храповицкий пишет: "Шведский корабельный флот в 26 парусах подходит к Чичагову, на Ревельском рейде стоящему. Великое беспокойство. Почти ночь не спали (об императрице – Авт.). Граф Безбородко плакал".
На другой день пришло сообщение о победе Чичагова над шведами, что не помешало шведскому флоту продолжить пусть на Кронштадт. Но на пути туда его встретили корабли Чичагова и Крузе. Шведы отступили и укрылись в Выборгской бухте. Решая будущее войны, шведский флот задержался в Выборгской бухте дольше, чем следовало, чем дал возможность собраться русскому флоту вместе. Они закрыли вход в бухту. Корою Густаву грозил плен. Этого он не мог допустить и решился прорываться сквозь заслон русских судов. Это Густаву III удалось, он вырвался на волю, но при этом потерял почти весь свой флот. 9 августа 1790 года в деревне Вереле был заключен мир, по которому русские границы со Швецией остались прежними.
Александр Матвеевич Дмитрий-Мамонов (1758–1803 гг.)
Войны шли своим чередом, а дворец жил своей жизнью. Я хочу рассказать о Дмитриеве-Мамонове, потому что он отличался от всех прочих фаворитов уже тем, что сам по доброй воле бросил сомнительную дворцовую должность, "сделал глупость", по словам Потемкина. Виной тому была любовь к фрейлине императрицы Дарье Федоровне Щербатовой, но не только.
При Мамонове Екатерина встретила свое шестидесятилетие. В ту пору женщины любого звания обязательно румянили лицо, знатные особы пользовались дорогой французской косметикой – румянами, женщины попроще создавали румянец простой свеклой. Белила тоже были обязательны. Представьте себе выбеленное лицо и ярко-алые пятна на щеках. Молодость ничем нельзя изуродовать, хоть наголо постригись, но дама преклонных лет с подобным ликом может и отпугнуть любого. По счастью Екатерина не пользовалась косметикой, и цвет лица ее был по-прежнему свежим, но от былой красоты мало что осталось. Стоматология тогда была в зачаточном состоянии, то есть императрица была несколько беззуба, а это очень уродует женщину. А ведь как ранее восторгались улыбкой императрицы! Она располнела, носила свободного покроя платья, их прозвали "молдаванским", туфли на низком каблуке, и только прическу позволяла себе замысловатую, волосы у императрицы до самой старости были очень хороши.
Дмитриеву-Мамонову, когда он попал в случай, было 28 лет. Происходил он из дворянского смоленского рода. Отец, Матвей Васильевич Дмитриев-Мамонов (1724–1810 гг.), по свидетельству энциклопедии, был правителем Смоленского наместничества и сенатором. Князь Потемкин состоял с ним в дальнем родстве, Денис Иванович Фонвизин тоже был его дальним родственником, мать у драматурга была из рода Дмитриевых-Мамоновых. Александр Матвеевич был хорошо образован, великолепно знал французский, итальянский и немецкий языки тоже были ему не чужды, и что удивительно, он и по-русски очень хорошо говорил и писал. Тогда среди высшей знати это было редкостью. К его образованию приложил руку дядя – барон Строгонов.
С детства Александр был записан в Измайловский полк, службу он начал в 1784 года адъютантом Потемкина. Как только около Екатерины возникло вакантное место, верный себе Потемкин представил его императрице. Вот анекдот на этот случай. Потемкин условился с императрицей, что пошлет к ней молодым человеком картину, не знаю, что на ней было изображено, пейзаж или натюрморт. Ответ Екатерины Потемкину должен был служить оценкой претендента. "Ну, что сказала государыня про картину?" – спросил князь Мамонова после визита во дворец. "Картина хороша, но колорит дурен", – слово в слово передал Александр ответ государыни. Это решило дело. 19 июля 1786 года Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов получил чин полковника и флигель-адьютанта императрицы, переехал во дворец в личные покои, а несколько позднее его пожаловали чином генерал-майора и званием действительного камергера.
Балязин, ссылаясь на отзывы современников, пишет, что Мамонова, в отличие от других фаворитов, нельзя было назвать красавцем. Высок, хорошо сложен, здесь все без изъяна, но общий вид портили "калмыковатые", несколько раскосые глаза. Я думаю, современники ошибались. Судя по портрету работы Левицкого, Мамонов был ослепительно хорош. Можно предположить, что ему польстил художник, но правильнее сказать, что просто мода поменялась. В наше время чуть раскосые глаза, это то самое, что придает индивидуальность, шарм и неотразимость. Главное, чтоб он самой императрице нравился, а она о нем пишет в письме Гримму: "…чудные черные глаза с тонко вырисованными бровями, рост несколько выше среднего, осанка благородная, поступь свободна. Одним словом, мы столько же основательны по характеру, сколько отличаемся силой и блестящей наружностью".
Дворцовое прозвище Мамонова экзотично и мрачновато – "Красный кафтан", ассоциативно прозвище отсылает куда-то в мрачные времена Ивана Грозного, но все совсем не так, просто Александр Матвеевич обожал свой малиновый бархатный кафтан, которые ему очень шел. "Под красным кафтаном скрывается, – пишет Екатерина Гримму, – превосходнейшее сердце, соединенное с большим запасом честности; умны мы за четырех, обладаем неистощимой веселостью, замечательной оригинальность во взглядах на вещи, в способе выражения, удивительной благовоспитанности".
Первое время она присматривалась к молодому человеку, особенно не обольщаясь на его счет. Умен – несомненно, образован, хорошо рисует, книжки почитывает, но слишком скромен, нельзя понять, пригоден ли он к государственной службе. Через пять месяцев (1787 год) императрица взяла его с собой в поездку в Крым и за полтора года самого тесного общения изменила о нем свое мнение. В царском картеже было много важных особ и даже, как уже сообщалось, два императора. Мамонов со всеми умел находить общий язык, в беседах был раскован, обходителен, словом, им можно было гордиться, Екатерина решила, что будет готовить своего любовника на роль вице– канцлера в помощь Безбородко. Она исходатайствовала для него титул графа Римской империи и даже повелела ему присутствовать на совете. Но не тут-то было, молодого человека совершенно не интересовали государственные дела, к ним у него и сердце не лежало, да и способностей не было.
Будущий канцлер Безбородко, а тогда статс-секретарь императрицы, относился к Мамонову крайне настороженно, обвиняя его в деспотизме и злобном характере. Сравнивая Ланского и Дмитриева-Мамонова, он писал приятелю своему Воронцову в Лондон: "Ланской, конечно, не хорошего был характера, но в сравнении сего сущий ангел. Он имел друзей. Не усиливался слишком вредить ближнему, о многих старался, а сей ни самим приятелям своим, никому ни о чем помочь не хотел. Я не забочусь о том зле, которое он мне наделал лично, но жалею безмерно о пакостях, от него в делах происшедших, в едином намерении, чтоб только мне причинить досады".
М. Гарновский, секретарь Потемкина, в своем дневнике от 1787 года написал: "Александр Матвеевич много может, нет в сем не малейшего сомнения. Никто из предшественников его не в состоянии был поколебать власть докладчика, а он оную колеблет". Докладчиком в данном случае был Безбородко.
От прочих фаворитов Дмитриева-Мамонова еще отличало его отношение к наследнику Павлу и всему его семейству. Историки не устают напоминать, что фавориты глумились над Павлом и вели себя по отношению к нему крайне дерзко. "Глумились" – слишком сильно сказано, а дерзость их выражалась в том, что они унизительно не замечали гатчинского принца. Все двадцать три года пребывания Павла в наследниках, он рвался к государственной работе, и все эти годы Екатерина из кожи лезла, чтобы его к этому не допустить. Мамонов действовал умно, он был очень почтителен с семьей наследника, при каждом случае старался угодить и показать свое расположение.
Валишевский описывает такой случай. В день своего тезоименитства Екатерина пожелала получить от Мамонова подарок, который сама же загодя купила – серьги за 30 тысяч рублей. Серьги не попали в руки Мамонову, потому что их раньше увидела супруга Павла: "Ах, ох, какая прелесть!" Екатерина тут же подарила эти серьги невестке. Зная подоплеку этого дела, великая княгиня решила поблагодарить Мамонова – косвенного виновника подарка, для чего пригласила его к себе. При дворе от императрицы не было тайн. Она узнала о приглашении, закатила Мамонову сцену, а невестке послала письмо с выговором, "чтоб впредь она не придумывала ничего подобного". И как это все понимать? Из-за такой мелочи, такая склока! Павел, сочувствуя Мамонову, который уж совсем был ни при чем, послал ему табакерку, украшенную брильянтами. Мамонов попросил у Екатерины позволения нанести визит наследнику, чтобы поблагодарить за подарок. Императрица милостиво разрешила, но с условием, чтобы Мамонова сопровождал ее доверенный человек. Вежливый визит не состоялся.
На войну со Швецией Екатерина послала сына. Вряд ли она рассчитывала на его полководческие способности, просто хотела удалить его от двора, сын, как немой укор, одним своим видом вызывал у нее раздражение. Уезжая в армию 4 января 1788 года Павел, написал несколько писем – жене, детям, даже составил подробное завещание на 45 пунктов – война есть война, мало ли что может случиться. Жене он пишет: "Воображая возможность происшествий, могущих случиться в мое отсутствие, ничего для меня горестнее, а для отечества чувствительнее себе представить не могу, как если бы вышним проведением суждено было в самое сие время лишиться мне матери, а ему государыни. Такое происшествие было бы истинное для нас посещение Божие". Далее следуют подробные указания, как себя, если бы "высшее проведение" поступила предсказываемым образом. Разумеется, письмо должно было остаться в "непроницаемой тайне".
Тайна эта и так носилась в воздухе. Екатерина не была физически сильным человеком, каждому было ясно, что она не вечна. Понимал это и Мамонов. При дворе ему жилось плохо, тесно, скучно, без разрешения государыни из дворца нос не высуни. Секретарь Храповицкий, наблюдая все движения и сквозняки дворцовой жизни, записывал в своем "Дневнике": "После обеда ссора с графом Александром Матвеевичем. Слезы. Вечер проводили в постеле". В этой записи нет ничего особенного, слезы у Екатерины были близкие, она не раз плакала и от обиды на любовников своих, и из-за государственных неурядиц, когда срывался вдруг тщательно продуманный план. В чем же сейчас причина слез? Продолжим выдержку из "Дневника": "Сказывал З.К. Зотов, что паренек считает жилье свое тюрьмою, очень скучает, и будто после всякого публичного собрания, где есть дамы, к нему привязываются и ревнуют".
Зотов – камердинер императрицы, он знает больше Храповицкого, потому что вхож в покои государыни в любое время, да и "паренек" с ним более откровенен. А вот еще случай – за все пребывание Сегюра в Петербурге Мамонов только один раз получил разрешение присутствовать у него на званом обеде. Фаворит полетел туда на крыльях. Кончился обед, гости встали из-за стола и с удивлением увидели под окном карету ее величества. Сама государыня прогуливалась рядом, бросая нетерпеливые взгляды на окна французского посла. Ждала, следила, как бы кто другой не перехватил ее милого.
Да, Екатерина ревновала Мамонова, и не скажешь даже, что "к каждой юбке". Окружение императрицы уже заметило и предмет воздыхания. Нельзя выходить из дворца, так найдем предмет воздыхания внутри золотой клетки. Первым интерес "паренька" к юной фрейлине Щербатовой заметил Потемкин и предупредил об этом Екатерину. Та не поверила, не захотела поверить, и активно защищала возлюбленного.
Как бы опровергая подозрение, Екатерина засыпала Мамонова подарками. 1 мая 1788 года его назначают шефом Казанского кирасирского полка, затем поручиком Кавалергардского полка с производством в генерал-поручики, затем его пожаловали титулом графа Римской империи. За три первых месяца 1789 года он получил от императрицы до полмиллиона рублей.