– Теперь встаньте друг за другом и спокойно выходите на улицу, – скомандовала супруга директора. – Мы едем на вокзал.
Девочки выстроились шеренгой.
– Так, а ты остаёшься.
Мадам ткнула пальцем в Джейн. Остальные вышли.
Джейн замутило от обиды. Не двигаясь с места, она наблюдала, как уходят её подружки, слышала эхо их шагов по коридору, хлопанье дверей. Потом наступила тишина.
Её сердце было окончательно разбито. Раньше она страдала лишь физически, но теперь малышку ждала настоящая эмоциональная пытка. Джейн охватило отчаяние, потому что она понимала – её отвергли. Папа не заберёт её. Он не любит её и не хочет видеть. Вот почему она здесь, в работном доме. Отец отправил её сюда, потому что она ему не нужна, и они больше никогда не встретятся. Она вдруг ясно это поняла.
На протяжении долгих недель Джейн составляли компанию лишь эти горькие мысли да ещё жена привратника, которая дважды в день приносила ей еду. Девочка скучала – не было ни книг, ни игрушек, ни карандашей и бумаги. По ночам она засыпала в слезах, в одиночестве ела в огромной столовой, одна гуляла по двору (который здесь называли детской площадкой) и бродила вдоль стен. Она не говорила ни с кем, кроме той женщины.
Затем все вернулись – загорелые и счастливые. Джейн слушала бесчисленные истории о том, как они купались, гребли, ловили крабов и строили замки из песка, и не говорила ни слова.
Ощущение собственной ненужности, отверженности – самое тяжёлое, и брошенный ребёнок, как правило, так до конца и не восстанавливается. Теперь у Джейн всё время болело где-то в области солнечного сплетения, и она так и не оправилась от этой травмы.
Джейн не знала, что сэр Иан и леди Лавиния посетили детский лагерь. Они играли с детьми, устраивали для них забеги по пляжу, наняли погонщика с осликом, который катал всех по очереди, а по вечерам читали им вслух. Они были очень довольны собой.
Как-то сэр Иан спросил директора:
– Что-то не видно той прелестной девчушки, что поблагодарила меня после нашей первой встречи. Где она?
Директор оторопел, но на помощь пришла его верная супруга и сообщила, сделав реверанс:
– У девочки есть тётя, сэр, и она каждый год забирает её на лето. Уверяю вас, сэр, она сейчас играет на пляже где-нибудь в Девоне.
И она вновь исполнила реверанс.
– Рада слышать, – сказала леди Лавиния, – но мне немного жаль. Муж так хорошо отзывался об этой малышке.
Когда они ушли, директор сказал:
– Слава богу, мы не привезли эту чертовку. Если бы она подбежала к нему на глазах у его жены и назвала бы его папой, неизвестно, что бы из этого вышло.
И на этот раз директор, возможно, оказался прав.
Фрэнк
Фрэнк почти не помнил отца, но в его памяти сохранилось, как он смотрел на папу с обожанием, каким высоким и сильным тот был. Его громкий голос и огромные грубые руки. То, как в детстве он водил пальчиком по отцовским венам, а потом разглядывал свою белую кожу и гадал, будут ли у него когда-нибудь такие руки. Папа был его кумиром, и больше всего на свете Фрэнк мечтал походить на него. В поздний, горький период детства он безнадёжно пытался вспомнить, как выглядел отец, но образ неизменно ускользал от него, оставляя лишь неясные детали.
Мать он помнил куда лучше – милую, нежную маму. Она как раз не была сильной, потому что вечно кашляла. В памяти остался звук её голоса – она пела сыну и возилась с ним. А лучше всего Фрэнк помнил, как она укладывала его в постель и ложилась рядом.
Зимой мама почти не выходила из дома из-за слабости в груди. Собираясь на работу, отец говорил:
– Ну что, малыш, теперь твоя очередь присмотреть за мамкой. Не подведи.
И Фрэнк взволнованно глядел на своего кумира и со всей серьёзностью принимал возложенное на него задание.
Когда родился младенец – такой крохотный, что все пророчили ему скорую смерть, – Фрэнку исполнилось четыре года. Всю свою жизнь он был единственным ребёнком и помыслить не мог, что в семье появится другой. Многие его ровесники ревновали к малышам, но только не Фрэнк. Его заворожило это миниатюрное существо (не больше чайной чашки), которое умело лишь ёрзать да плакать и которому требовалась постоянная забота. Ни на миг он не сожалел о том, что новорождённому достается столько заботы. Напротив, ему нравилось помогать. А более всего его восхищал процесс кормления – он старался не пропускать этот таинственный прекрасный ритуал. Он потихоньку подбирался к матери и зачарованно следил, как младенец сосёт грудь, как появляется молоко из соска.
Девочка была недоношенной и слабой, и долгое время её жизнь висела на волоске. Отец не раз говорил ему:
– У тебя теперь своя работа, сынок – следить за сестрёнкой. Ты за неё в ответе.
Фрэнк заботился о ней и почти не играл во дворе с мальчишками, поскольку ему надо было ухаживать за малышкой.
Она выжила. Набралась сил и стала довольно пухленькой, хотя навсегда осталась низкорослой. Ей назвали Маргарет, но все звали девочку Пегги, поскольку имя Маргарет казалось слишком длинным для такой малышки. После крещения отец сказал Фрэнку:
– Хорошо справился, сынок. Я тобой горжусь.
А потом случилась беда. В те годы в Восточном Лондоне бушевал тиф. Отец, такой большой и сильный, вдруг заболел и через несколько дней умер. Слабую мать и сестрёнку болезнь пощадила. Матери пришлось пойти убираться в конторы. Каждое утро и вечер она отправлялась на работу, оставляя Фрэнка следить за Пегги, которая уже начала ходить.
Как-то раз Фрэнк бежал домой из школы (уроки он не любил и считал напрасной тратой времени), чтобы взять на себя сестрёнку и отпустить маму на работу. Похолодало, и мать кашляла, но всё равно ушла. Надо было добывать деньги, иначе они остались бы без крыши над головой. Фрэнк, как обычно, растопил камин собранными по дороге ветками, заварил им с Пегги чаю, поиграл с ней, а когда огонь стал затухать, раздел малышку, уложил спать и сам улёгся рядом, чтобы она не замёрзла.
В середине ночи он проснулся и сразу понял: что-то случилось. Вокруг стояла кромешная темнота и пугающая тишина, нарушаемая лишь сопением Пегги. Чего-то не хватало. Вдруг Фрэнк понял, что матери нет дома, и ему стало дурно. В панике он принялся шарить по постели, но её сторона пустовала. Он позвал её – тихо, чтобы не разбудить Пегги, – но ответа не последовало. Мальчик выбрался из кровати и нашёл спички, чиркнул одной, и пламя моментально осветило комнату. Матери и правда не было. В слезах он залез обратно в кровать и прижал к себе Пегги.
Стоило матери выйти на улицу, как холод сделал своё дело. Она страдала от астмы и бронхита, и уже несколько недель её мучала инфекция дыхательных путей. До автобусной остановки была добрая миля, и ледяной туман с реки выстудил её лёгкие. Краткая передышка в автобусе стала облегчением, но, добравшись до здания, где ей предстояло работать, она почувствовала, что уже еле жива. Она отправилась к шкафу, где хранились её вещи, но ведро казалось таким тяжёлым, что она еле сдвинула его с места. Женщина попросила разрешения выпить чашку чаю. Горячая жидкость немного помогла, но в здании было настолько холодно, что она, вся дрожа, куталась в шаль и всё равно кашляла. Один за другим клерки разошлись, и она осталась одна.
Обычно ей требовалось часа три, чтобы убраться здесь, но через час она едва ли вымыла одну десятую. Женщина была так слаба, что с трудом передвигала ноги, а следовало ещё отчистить пол. Она вернулась в подвал за ведром – тем самым, что еле подняла чуть раньше, – наполнила его водой и принялась толкать по полу, а потом потихоньку поднимать наверх, отдыхая после каждого рывка. Так она добралась до второго этажа, и тут, видимо, силы кончились. Она упала, скатилась по ступеням, которые преодолевала с таким трудом, и опрокинула ведро. Несчастная пролежала в луже на каменном полу всю ночь. Наутро её нашли мертвой.
Фрэнк никогда прежде не ночевал без матери. Кровать у них была одна, поэтому все спали вместе – даже когда был жив отец. Мальчик всегда чувствовал рядом успокаивающее мамино тепло. Теперь же, в тёмной и стылой комнате, постель казалась враждебной, чуждой территорией, и ему хотелось убежать прочь. Но надо было думать о Пегги. Она тихо посапывала, не ведая, что произошло. Фрэнк закусил губу, потёр кулаками глаза и свернулся рядом с сестрой.
Ему было шесть лет.
Видимо, он заснул, поскольку, когда его разбудил плач Пегги, было уже светло. Со вчерашнего вечера остались молоко и вода, но они совсем остыли, и малышка оттолкнула еду. Он снял с неё мокрую пелёнку, как обычно делала мать, но не знал, как поступить дальше, и просто сунул её под кровать. Потом он сам выпил холодное молоко и снова лёг. Они задремали.
Проснулся он, когда к ним ввалилась толпа соседок.
– Вот же ж беда-то, а!
– Бедненькие деточки, зачем их рожать-то было.
– Да помрут через полгода, вот и всё.
– Страх, да и только.
Фрэнк непонимающе озирался и инстинктивно прижал к себе Пегги, подтянув одеяло.
В комнату вошёл какой-то мужчина.
– Это дети покойной? – спросил он.
Ему хором ответили.
– Да, бедняжки…
– Вот же ужас!
– Они-то сами ещё и не знают!
– Неужто никого в семье нет?
– Да кажись, и не осталось никого.
– Никого, верно говоришь.
– Им следует пройти со мной. Собственность будет распродана, а средства пойдут опекунам.
Он оглядел скромную обстановку – кровать, стол, два стула, шкафчик, таз, ночной горшок, подсвечник, жестяные тарелки и кружки. Всё это с огромным трудом купил отец, пытаясь хоть как-то обустроить дом.
– Кто может их собрать, пока я составлю опись?
Две женщины шагнули вперёд, и Фрэнк ухватился за спинку кровати, прижав к себе Пегги.
– Где мама? – жалобно спросил он.
– Померла твоя мамаша, детка.
– Нет, умер папа, – запротестовал он.
– А теперь и мама, милый. Нашли её утром мёртвой.
– Совсем посинела, – зашептались женщины. – Уже окоченела и вся мокрая.
– Промокла, да и померла, у неё ж грудь была слабая.
– Ничего удивительного.
Фрэнк переводил взгляд с одной соседки на другую, и его охватывал ужас. Мама умерла? Но он же обещал отцу, что присмотрит за ней! Что же случилось? Пегги вновь захныкала. Мальчика кто-то обнял, и он изо всех сил вцепился в спинку кровати и отвернулся, ещё крепче прижимая к себе Пегги, которая уже плакала в голос.
– Надо увести его, – сказал мужчина. – Их нельзя здесь оставлять.
Вчетвером соседки разжали его пальцы – дети умеют невероятно крепко цепляться за что-нибудь. Их с Пегги держали на руках, и от страха он кусался, царапался и пинался.
– Отдайте её! – кричал он женщине, подхватившей малышку. – Это моя сестра! Не смейте её забирать!
По его лицу бежали слёзы.
– Надо идти. Кто-нибудь знает, где хранится ключ? – спросил мужчина.
Дверь заперли, и они стали спускаться по лестнице. Женщина, которая несла Фрэнка, вскоре покрылась синяками – так отчаянно он вырывался. Пока они шли по улице, за ними увязалась толпа зевак.
Фрэнка и Пегги определили в детский отдел работного дома, где содержались мальчики и девочки до семи лет. Их раздели, помыли и, в целом, о них позаботились. Крохотная белокурая Пегги вызвала всеобщую жалость. Уже обессилевший Фрэнк мрачно позволил вымыть себя и осмотреть на предмет вшей.
– Придётся тебя остричь. Такие правила.
Он покорно согласился, но, когда увидел, что какая-то тётка собирается проделать то же самое с Пегги, бросился к ней и что есть сил врезался головой ей в живот. Женщина рухнула в кресло, после чего схватила мальчика и звучно его отшлёпала, пока другая надзирательница принялась сбривать Пегги волосы.
– Жаль, конечно, резать такие кудряшки, ну да ничего, отрастут.
Бедная Пегги с лысой головой напоминала инопланетянку, и Фрэнк всхлипывал в бессильной злобе.
Их одели в форму и отвели в игровую комнату, чтобы познакомить с другими ребятишками. Конечно, играть там было нечем. Это был просто пустой зал с занозистым полом и огромными голыми окнами.
– Посидите тут тихонько до чая.
Дверь закрылась, и надзирательница ушла.
Брат и сестра застенчиво стояли в дверном проёме, разглядывая местных детей – их было около сорока, все в одинаковых одеждах. Фрэнк чувствовал неловкость из-за того, что их с Пегги только что обрили, и попытался спрятать её под курткой. Тут к ним подбежал мальчик, по виду его ровесник.
– Да ты новенький! Ты откуда? Как тебя зовут, лысый? А это что за малявка?
Он дёрнул Пегги за руку и пощекотал ей затылок.
Фрэнк набросился на мальчика со всей яростью, накопившейся в нём за этот день. Остальные расступились, с удовольствием наблюдая за происходящим. Паренёк тоже оказался не промах, и они дрались на равных. Взрослых в комнате не было, и никто не мог их остановить.
Пегги в ужасе убежала в угол, где скорчилась, заливаясь слезами. От толпы отделилась темноволосая кудрявая девочка, подошла к Пегги и обняла её.
– Не плачь, пожалуйста. Они просто дерутся. Мальчишки вечно бьют друг друга. Они дураки. Залезай ко мне на колени.
Девочка уселась на пол, и Пегги взобралась к ней на колени. Она принялась играть с тёмным локоном и рассмеялась, видя, как он скручивается обратно, если его потянуть и отпустить.
Новая знакомая радостно улыбнулась.
– Ты прямо куколка. У меня никогда не было кукол, но я их видела. Хотя ты лучше куклы, ты же живая, а они нет. Давай дружить? Меня зовут Джейн, мне четыре года. А тебе?
Пегги промолчала, но плакать прекратила. Обняв её, Джейн наблюдала за дракой и над чем-то тихонько посмеивалась.
Мальчики были примерно одной комплекции, но Фрэнком владели холодная ярость и желание защитить сестру. Посмотрев на обступивших их ребят, он тут же понял: если он проиграет эту драку, Пегги вечно будет в опасности.
Несколько минут спустя соперник Фрэнка валялся на полу.
– Сдаюсь! Держите его! – крикнул он.
Фрэнк обвёл взглядом окружающих.
– Ещё кто-нибудь?
Никто не пошевелился.
С важным видом Фрэнк подошёл к Джейн с Пегги на коленях.
– Спасибо, – сказал он. – Ей всего два годика, немудрено, что ей страшно. Её зовут Пегги, меня – Фрэнк.
У Джейн был весёлый смех, доброжелательный вид и ярко-синие глаза. Фрэнку она понравилась – как она нянчится с Пегги, как дерзко отвечает старшим. Было ясно, что ей можно доверять.
– Давай дружить, – сказал он.
В следующие несколько недель к Фрэнку пришло осознание, что мать и вправду умерла.
От одной только мысли, что они больше не встретятся, его душили слёзы. Мальчишки дразнили его, но ему достаточно было угрожающе выпятить челюсть и поднять кулаки, чтобы они бросились врассыпную. Пегги казалась вполне довольной жизнью, поскольку Фрэнк всегда был рядом. К тому же Джейн вечно болтала с ней, ласкала её и звала "куколкой". Джейн была признанным лидером среди девочек, поэтому её покровительство многое значило.
Общение с Джейн шло на пользу и самому Фрэнку – он сразу инстинктивно потянулся к ней, почуяв родственную душу. Ему нравилось, как нежна она с Пегги, и вместе с тем – какая она хулиганка. Она вечно шалила, устраивала розыгрыши и смешила всех вокруг, выскакивала с криком из-за двери, которую открывала надзирательница, и с хохотом убегала. Девочку то и дело ловили и наказывали, но её невозможно было остановить. Фрэнк никогда в жизни столько не смеялся, как тогда, когда она взобралась на водосточную трубу, уселась в жёлобе и отказалась слезать. В тот день дежурила старая толстая надзирательница Хокинс – она полезла на приставную лестницу, пока мальчишки сгрудились внизу, пытаясь разглядеть её панталоны.
Когда она наконец спустила Джейн, то тут же отшлёпала, а потом ещё раз, на ночь, но Джейн просто потёрла отбитую попу и независимо встряхнула кудряшками. Она явно не расстроилась.
Ночью было хуже всего. Оставшись в одиночестве на узкой, жёсткой кровати, в полной темноте, он тихо всхлипывал от тоски по милой маме, которую обожал всю свою жизнь. Ему не хватало тепла её тела, её запаха, прикосновения, её дыхания. Он забирался в кровать к Пегги и устраивался рядышком – от аромата волос сестрёнки ему становилось легче, и они спали вместе до утра. Это стало единственным утешением в их первые месяцы в работном доме.
Прошёл год. Как-то утром после завтрака Фрэнка и ещё двух мальчиков вызвали в кабинет к директрисе.
– Вам уже семь, теперь вы взрослые, и мы переводим вас в отделение для мальчиков, – сообщила она. – Ждите в холле, в девять за вами приедет машина.
Мальчики не поняли, что имелось в виду, и уселись на скамейку, время от времени в шутку переругиваясь.
В девять часов в дверь зашёл мужчина и поинтересовался:
– Эти трое?
Затем их вывели на улицу и велели им забираться в кузов. Всё это было ужасно интересно – они никогда раньше не ездили в грузовике и с восторгом полезли внутрь, готовые к приключениям. Автомобиль рывком тронулся с места, и они слетели со скамьи на пол, умирая от хохота. День обещал быть отличным. Поездка в грузовике! Они воображали, как вернутся и расскажут всё остальным. По пути к ним подсадили ещё шестерых мальчиков, и они катились по улицам, то и дело падая на пол на поворотах или по очереди вглядываясь в крохотное окошко, чтобы помахать прохожим. Все на них оглядывались – в те дни на улицах было не так много машин. Мальчики раздувались от гордости и чувствовали себя неизмеримо выше всех пешеходов или пассажиров в экипажах.
Наконец грузовик остановился, и заднюю дверь открыли. Фрэнк увидел перед собой огромный дом из серого камня, не самого уютного вида.
– Где я? – спросил он.
– Здесь учатся мальчики. Здесь ты будешь жить с семи до четырнадцати лет, – ответил надзиратель – выглядел он довольно сурово.
– А где Пегги?
– Не знаю, кто такая Пегги, но её здесь нет.
– Пегги – моя сестра. Я о ней забочусь. Мне папа велел.
Надзиратель рассмеялся.
– Ну, значит, теперь о ней будет заботиться кто-то другой. Тут девочек нет.
Фрэнк ничего не понимал. Он был растерян, напуган, ему хотелось плакать, но нельзя было показать это остальным, поэтому мальчик расправил плечи, сжал кулаки и вразвалочку пошёл вместе со всеми в кабинет к директору.
Разговор был коротким. Им сообщили, что следует соблюдать правила, слушаться надзирателей, а в противном случае мальчиков накажут.
– Обед и ваши задания выдадут в час. Уроки начинаются завтра.
Фрэнку хотелось спросить про Пегги, но директор так его напугал, что он не решился. Он шагал вслед за надзирателем в столовую и чувствовал такой же ужас, как в ту ночь, когда проснулся и не нашёл рядом матери.