Если мое выступление носило несколько сентиментальный характер, то слова сотрудников волновали до слез. Было приятно и грустно слушать красивые слова о себе со стороны своих подчиненных. Были даже такие заявления: "У нас никогда не было таких министров и не будет никогда!"
Если из Риги на вокзале меня провожали сотрудники милиции в торжественной обстановке во главе с министром Эглитом, а жена и дети были завалены цветами так, что пассажиры невольно спрашивали, кого это провожают с таким почетом, то в Чебоксарах была несколько иная картина.
Был вечер, дул холодный октябрьский ветер. Во дворе у подъезда моей квартиры собрались почти все сотрудники аппарата министерства. Мы вышли на улицу: я, Мария Васильевна, дети - Лев, Валерий, Наташа на руках у няни, которую мы увозили с собой. Конечно, были здесь и цветы, но больше было поцелуев и слез. Вот такую симпатию и любовь оставили мы у окружающих нас людей. Первый секретарь обкома партии Абхазов пытался возражать против моего переезда, но бесполезно, хотя, как он мне говорил, вел переговоры не только с министром, но и в ЦК.
В Кемерово я сразу въехал в приличную квартиру, выходящую большим балконом на центральную площадь города. Домработницу Настю мы пока оставили у себя, и только спустя года полтора она вернулась в свой родной город Алатырь.
Ознакомившись с делами и послушав своих заместителей, я понял, насколько министр Круглов был прав, информируя меня об обстановке в УМВД Кемеровской области. В управлении было три заместителя начальника управления. Полковник Григорьев - первый заместитель по оперативной работе. Кстати сказать, опытный оперативный работник. По возрасту значительно старше меня. Второй заместитель - он же начальник исправительно-трудовых учреждений, тоже опытный работник. Оба эти зама были коренные сибиряки и отличались сибирским упрямством. Были они в тесной дружбе. Мне пришлось некоторое время ставить их на свои места, чтобы они поняли, "кто есть кто". Вскоре наши отношения наладились, и у нас установились хорошие деловые отношения, я никогда не ущемлял их деловые предложения и инициативу.
Руководящий состав мне показался способным, а дела в УМВД шли плохо, особенно в лагподразделениях, уголовная преступность в области была несравненно выше, чем в Чувашии, а раскрываемость значительно ниже. Анализируя положение, я понял, что рост преступности дает в основном лагерный контингент, отбывший в тюрьмах и лагерях сроки наказания и оседавший здесь на постоянное место жительства.
После установления этого фактора мною был издан приказ о взятии на учет и контроль бывших осужденных за тяжкие преступления, а также неоднократно судимых, то есть, рецидивистов. Эта работа дала свой положительный результат: преступность пошла на убыль, а раскрываемость значительно повысилась. Между прочим, преступный элемент знал о моем приказе из неведомых нам источников.
Но меня беспокоило другое: состояние режима содержания заключенных в лагерях и колониях. Не проходило дня, чтобы в этой 150-тысячной "армии" не совершалось бы ЧП. Побеги, "волынки" с убийствами, драки с поножовщиной, невыход на работу целыми группами - все это имело место, и обо всем этом нужно было докладывать в МВД СССР. В своем распоряжении я имел три легких самолета У-2, на которых летал на расследование и ликвидацию ЧП. Окунувшись в этот "бедлам", я стал внимательно изучать систему содержания заключенных в лагерях и колониях и первые полгода летал по горячим точкам, изучая причины их возникновения. Вместе с группой оперативных работников УВД мы проанализировали причины ЧП и нарушения дисциплины и порядка, допускаемые как заключенными, так и непорядочными начальниками лагерей.
В результате аналитической работы мы пришли к выводу, что ГУЛАГ СССР по существу не знает жизнь лагерной системы и руководит бюрократическими методами, работники ГУЛАГа на местах почти не бывают. Например, в Кемеровскую область за три года моего пребывания никто из ГУЛАГа не приезжал, хотя там было сосредоточено (исключая Камчатку) наибольшее количество заключенных.
ГУЛАГ посылал заключенных большими партиями без разбора статей УК РСФСР, не уведомляя нас заранее о составе прибывающих заключенных. Поэтому в одни и те же лагерные подразделения направлялись и матерые рецидивисты, отказники от работы, и условно честные работяги, попавшие случайно под уголовную ответственность из-за пустяков.
Первые отлынивали от работы под любыми предлогами или открыто саботировали выход на работу, устраивая различного рода обструкции. Условно честные работяги подвергались угрозам и даже избиениям со стороны паразитирующего контингента. В результате возникали так называемые "волынки", заканчивавшиеся иногда жертвами. Особенно меня огорчало, когда в колонию прибывали 18-летние девчонки, осужденные по неопытности за недостачу пустячных сумм, обнаруженных при ревизиях. Имея срок 3–5 лет, они попадали в среду матерых уголовных преступниц и проституток. Понятно, какую школу они там проходили и кем они могли стать по отбытии своего срока.
Проанализировав весь этот материал и посоветовавшись со своими руководящими работниками, я написал официальное личное письмо министру Круглову, в котором изложил всю безобразную систему распределения и содержания заключенных, резко критикуя ГУЛАГ в этом вопросе. В письме я коротко изложил свои предложения, которые, в основном, сводились к строго постатейному размещению заключенных и организации корпусов строгого режима для отказников от работы, для рецидивистов.
Не дожидаясь ответа от министра, мы провели у себя некоторую пересортировку заключенных постатейно. Ввели практику бесконвойных из числа хорошо зарекомендовавших заключенных, приняли меры по улучшению бытовых условий. Кроме того, заменили некоторых начальников лагерей и колоний, ужесточили требования к соблюдению порядка и дисциплины руководящего состава и надзирателей. Все эти меры дали положительные результаты. Обстановка в лагерях и колониях стала более спокойной.
Вскоре после моего письма в центр министр созвал Всесоюзное совещание начальников УВД краев, областей и министров союзных республик. На этом совещании присутствовал и я. После доклада начальника ГУЛАГ А Долгих и выступлений с мест, выступил министр Круглов. К моему радостному удивлению министр несколько раз цитировал мое заявление, хваля за проделанную работу и говоря, что теперь он редко читает сводки о ЧП в лагерях Кемеровской области и что он издаст приказ, в который войдут предложения Захарова, так как он считает, что систему распределения и содержания заключенных надо резко менять. Министр подверг острой критике, ссылаясь на мое письмо, руководство ГУЛАГ а и его бюрократический метод руководства лагерными подразделениями. Не скрою, что я в тот момент был "на коне". Впоследствии мы получили приказ министра и активно внедряли его в практику своей работы.
Сейчас я не знаю, какие порядки и какая существует система содержания заключенных. Думаю, что она должна быть более гуманной, нежели при сталинском режиме, но по опыту могу сказать, что порядок и дисциплина в местах заключения зависят от качества и квалификации руководящего состава, охраны и надзорсостава.
Во-первых, заключенные уважают смелого, волевого и справедливого начальника. Никогда не увлекайся пустыми обещаниями. Но если что-то пообещал - обязательно сделай.
Во-вторых, что положено заключенным, а они это хорошо знают, отдай сполна, не экономь, не утаивай и, не дай Бог, не обворовывай. Заметят - весь авторитет пойдет насмарку, его уже не восстановишь.
В-третьих, не груби, будь вежлив в обращении с заключенными и спокоен, но не заискивай. Держись с достоинством, как положено начальнику.
Всегда надо помнить, что перед тобой не только преступник, но и человек, с которым надо уметь находить пусть официальный, но все же человеческий язык и искать необходимый компромисс.
Особенно умело и решительно надо вести себя, когда в лагере произошла "волынка", да еще с жертвами.
В восьмидесяти километрах от Ленинск-Кузнецкого был организован новый лагерь для строительства крекинг-завода. Начальником этого лагеря центром был назначен генерал-майор Титов, прибывший с Колымы. Заключенные работали на лесоповале, заготовке пиломатериалов, строительстве новых жилых бараков и готовили площадку для будущего завода.
Генерал Титов докладывал мне, что в лагере полный порядок и работа идет строго по графику. Я в этом лагере не бывал. Однажды получаю от Титова сообщение. В лагере бунт, убиты два надзирателя, заключенные на работу не выходят. Была настоящая сибирская зима. Я немедленно поездом выехал в Кузнецк. От Кузнецка ввиду полного бездорожья пробирался на американском "студебеккере" до лагеря.
Я думал, что начальник лагеря, прибывший с знаменитой Камчатки, имеет большой опыт работы с заключенными и умело поведет строительство здесь, в Кузбассе. Но я крупно ошибся. Это был чванливый держиморда с барственными замашками и преступным отношением к нуждам заключенных. Титов абсолютно не занимался созданием хотя бы маломальских условий для быта контингента, который, как показало мое расследование, был в ужасном состоянии. Видимо, действительно, такие порядки и такое отношение к заключенным, как к скоту, процветало на Колыме, откуда прибыл этот генерал и перенес это в наши края.
Прибыв в лагерь и выслушав доклад об обстановке, я понял, что надзиратели убиты неспроста. Невыход на работу всего лагеря вызван серьезными причинами. Информация начальника лагеря была неубедительной и меня не удовлетворила. "Пошли в лагерь", - сказал я Титову и начальнику оперотдела. Титов запротестовал, мотивируя отказ идти в лагерь тем, что сейчас там такой накал, что он не гарантирует мою безопасность. "Я в лагерь не пойду и прошу вас тоже пока не ходить".
- Хорошо, - сказал я, - раз довели лагерь до такого позора, что хозяевами в зоне являются заключенные, а вы боитесь туда показаться, то сидите здесь, можете не ходить. Мы с начальником оперотдела туда пойдем, только предупредите охрану на вышках обо мне, чтобы не вздумали вновь попусту стрелять.
Мы пошли в зону, смотрю - следом за нами поплелся и Титов. Заключенные были в бараках. Был сильный мороз. Мы все были в официальной форме. Заходим в первый новенький барак. Заключенные сразу же обступили нас. Я представился как начальник управления внутренних дел и сказал, что приехал специально разобраться с происходящим событием в лагере. Спрашиваю, что послужило причиной ЧП и какие претензии к руководству лагеря? Как могло случиться, что убиты два надзирателя и организована забастовка? Почему никто не вышел на работу?
Жалобы посыпались градом. Стоящий рядом заключенный подходит, отворачивает воротник косоворотки, и я прихожу в ужас: вдоль воротника стаей ползут вши. Я видел такое впервые в жизни. И невольно сжал кулаки.
- Титов, вы видите?
- Да, вижу.
- Когда вы были в бане? - спросил я у заключенного.
- Да нет ее. Мы не помним, когда мылись.
- Есть у них баня, - сказал Титов.
- Хорошо, посмотрим! - кивнул я.
В бараке - новенькие топчаны, но на них, кроме личных тряпок, ничего не лежит. Спрашиваю Титова, почему нет наматрасников, одеял и подушек, набитых сеном или соломой? Почему люди спят в мороз на голых досках? "Не успели подвезти", - последовал ответ. "Вы знаете этого человека?" - спросил я заключенных и показал на Титова. "Нет, не знаем", - ответили заключенные. "Так это же ваш начальник лагеря". "Мы слышали и знаем, что у нас начальник - генерал, но ни на работе, ни в зоне мы его никогда не видели".
Обойдя все бараки, я приказал отвести нас в столовую заключенных. Столовая была в новом здании, большой зал уставлен длинными столами. Обедали посменно. Входим в столовую. Зал полон заключенными, все стоят за столами. У меня мелькнула мысль: вот какие дисциплинированные, при входе начальства все встали. Оказалось, что стоят они потому, что скамейки в столовой отсутствуют. И это при том, что на лесопилке навалом пиломатериала. Возмутительно!
Титов объясняет мне, что постоянных скамеек нет, потому что заключенные обедают посменно и чтобы они не засиживались в столовой. "Попробуйте наших харчей!" - кричат мне заключенные. Я взял у одного алюминиевую тарелку, поднес ближе к лицу и ахнул: кормят протухшей рыбой. Я сунул эту тарелку Титову под нос. Тот шарахнулся в сторону. "Покушайте наш хлеб!" - кричат обедающие. Я взял кусок хлеба и разломил пополам. Хлеб прилипает к рукам как глина. Ладно, пошли на кухню, что там? Входим на так называемую кухню. Вонь жуткая от протухшей рыбы, грязь кругом страшенная, трудно представить более антисанитарное помещение. Где рыба? Повар открывает бочку с тухлятиной. Спрашиваю, давно ли завезли? Оказывается, стоит с осени, теперь, говорят, вари и корми людей, а от заключенных - одни проклятия.
"За это мало проклинать, судить надо! Титов, что же вы делаете? Ведь эту дохлятину и свинья есть не будет". "А мне сейчас кормить больше нечем", - ответил он. "Ладно, разберемся. Сейчас веди в баню". Титов стал оглядываться. Оказалось, он не знает туда дороги. На счастье, рядом был надзиратель, он и повел нас в баню. Подходим к дощатому сараю, в который ранее складывали известь. Входим внутрь и что же мы видим? Посреди сарая топится жестяная печурка с дымовым выводом на крышу, а вокруг этой печурки сидят, скорчившись, голые, но в шапках мужики. Это была трагикомическая картина, которую вряд ли кому-либо приходилось лицезреть. Спрашиваю мужиков: так что ж вы сидите и не моетесь? Воды нет, еще не привезли, отвечают они. А ветер со стужей насквозь продувает эту "баню". Махнув рукой, я покинул этой сарай и приказал вести меня в пекарню. Вижу, Титов и туда дороги не знает. Выручил начальник оперотдела. Приходим в пекарню. Приказываю пекарю подать буханку. "А хлеба нет, - отвечает он, - весь хлеб ушел в расход". Уже из практики зная, где хранится хлеб, иду в хлеборезку и нахожу там несколько буханок. Беру одну и разламываю ее пополам, хлеб слизистый, к рукам липнет. Я сую этот хлеб в нос пекарю и кричу: "Воруешь, подлец?" Пекарь - на колени и просит прощения. Я приказал посадить его в карцер и завести на него уголовное дело. Я оказался прав: ему в пекарне помогала племянница, которая, как показало следствие, пользовалась бесконтрольностью и уносила муку в деревню, где при обыске у нее были обнаружены немалые запасы.
Закончив с этим, я вспомнил, что еще не был в офицерской столовой. Пошли туда. Входим в зал, где стоят столики на четыре человека. За столами сидят несколько офицеров и надзирателей. Все они в полушубках и шапках. В столовой холодно, хотя живут в лесу. Здание столовой новое, но везде грязь неимоверная, пол землистого цвета, неизвестно, когда был вымыт. На кухне - две пожилых женщины-повара. Спрашиваю их, как дела. Плохо, отвечают. Потому что часто перебои с доставкой продуктов. Нас оскорбляют всячески, сил больше нет, собираемся уходить. Тут не работа, а наказание.
Вернулись мы в кабинет начальника лагеря, и тут я не выдержал: "Генерал, вы - подлец! Вас надо судить за разложение всей деятельности в лагере и личную бездеятельность и безответственность. Была бы моя воля, я бы сейчас дал вам в ухо. За случившееся ЧП назначаю комиссию и возбуждаю против вас уголовное дело".
Титов было вскипел, но я на него прикрикнул и сказал, что отстраняю его от должности, о чем немедленно докладываю министру. Высказав все, что за день накипело у меня на душе, я пошел в шифровальную комнату и направил министру шифровку, в которой изложил состояние лагеря, причины разложения в нем дисциплины и ЧП и просил немедленно убрать Титова и привлечь его к уголовной ответственности по материалам проверки.
Через три дня Титов был отозван в Москву. Материалы расследования я направил и в столицу, и в ГУЛАГ, где они, кажется, и утонули, так как у Титова в ГУЛАГе были старые дружки, такие же держиморды.
Несколько дней я находился в лагере и провел целый ряд экстренных мероприятий по наведению порядка и дисциплины. На собрании заключенных я высказал им свое впечатление об условиях быта в лагере, виновности руководства. Одновременно потребовал немедленного прекращения забастовки и непременного выхода всех на работу. Сказал, что приму меры для улучшения бытовых условий. За убийство надзирателей виновных (они были известны) будем судить.
Я объявил в лагере три санитарных дня. В одном из незаселенных бараков устроили мытье заключенных, подвозя горячую воду из кухни, прожаривали одежду в печах столовой и пекарни. Кстати, врача мне также пришлось строго наказать. Привезли из соседнего лагеря часть одежды, тюфяки и подушки, сено для их набивки. Из этого же лагеря привезли несколько бочек мороженой рыбы. Стали выпекать нормальный хлеб, выдавать положенный сахар, поить чаем и т. д. Обязанности начальника лагеря я возложил на недавно прибывшего заместителя. Эти события происходили зимой 1953 года.
Возвращался я из лагеря в Кузнецк вновь по бездорожью на "студебеккере", и меня по ухабам, видимо, так растрясло, что по приезде в Кузнецк меня прихватила почечная колика. В гостинице принимали все меры, чтобы уменьшить боли, но я стонал беспрерывно. Почечный камень, выходя из почки, застрял в мочеточнике. В мучительном состоянии я добрался до Кемерова. Мне посоветовали лечь в больницу в Кузнецке, где были хорошие урологи. Пролежал я там около двух месяцев, но безрезультатно. Что только врачи ни предпринимали со мной, однако камень застрял в мочеточнике и ни с места. Так я вернулся на работу, превозмогая боли, которые не оставляли меня до лета 1953 года. Это было уже в Москве. Я регулярно посещал уролога, но помощи его не ощущал. Вылечил меня его санитар. "Вижу, - говорит, - как вы мучаетесь, а камень ваш не сдается. Такие камни бывают только у чиновников. Вы умеете косить? Это хорошо. Тогда купите косу и на даче покосите". Я купил косу и в воскресенье стал косить. Пот лил с меня ручьем. Я - в туалет. Слышу в унитазе - щелчок. Смотрю, вылетел мой проклятый камень, мучивший меня более полугола. Ура! Прибежав к жене с криком "Ура!", я с гордостью показал ей своего мучителя.
Но вернемся в Кемерово. В начале 1953 года мне доложили, что в лагере города Киселевска вновь прибывшей партией заключенных была сделана попытка массового прорыва ограждения, в результате стрелками с вышки убиты двое заключенных, в зоне убит один надзиратель, а замполит лагподразделения взят в заложники. Заключенные находятся в бараках, на работу (а они строили шахты) не выходят.
Я вылетел в Киселевск. Поскольку были жертвы, послал за городским прокурором. Помню, был сильный мороз. Начальник лагподразделения произвел на меня плохое впечатление: неряшливый, небритый, весь мятый, какой-то пришибленный. Он толком не мог доложить, что и как произошло в лагере. Я предложил пойти в зону по баракам. Начальник лагеря заявил мне, что ему нельзя идти в зону, так как заключенные грозились убить его.
Пока мы обсуждали план действий в кабинете начальника, нам доложили, что все заключенные вышли из бараков и стоят на центральной площади, вооруженные дрекольем и кирпичами, и вызывают начальство. Я обращаюсь к прокурору и прошу его пойти вместе со мной для переговоров с заключенными. Прокурор говорит, что при такой ситуации он не может рисковать своей жизнью, у него семья.
"У меня тоже - семья, жена, трое детей, но действовать-то надо, тем более, что мы не знаем, что сделали с заложником-замполитом", - ответил я. Прокурор не пошел.
Тогда я взял четырех сотрудников-добровольцев из оперсостава и охраны, разрешил им взять пистолеты (в зону по инструкции ходить не разрешалось), предупредил их, что без моей команды оружие не применять.