И вот мы пошли. Гуськом, волчьей тропой, - вверх по Днестру. Я шел впереди. Я решил идти по реке до тех пор, пока можно. Я рассчитывал так: если появятся большевики, можно броситься на румынский берег, если румыны, на большевистский. На всякий случай я запретил кому бы то ни было с кем бы то ни было разговаривать, сказав, что все переговоры буду вести я лично.
Так мы и шли. Вдруг с правого от нас берега, т. е. с большевистского, кто-то спросил из темноты:
- А куды ж це вы так идете?.. Я ответил:
- А куда ж нам идти? С одного боку румыны в нас стреляют, с другого вы ... Вот так и идем рекою ... После некоторой паузы из темноты донесся ответ:
- Та не вси же в вас стреляют...
Я понял.
Приказав колонне остаться на месте, я подошел к человеку.
- Кто вы будете?
- Здешний. Хлебороб.
- Ваша хата далеко?
- Ни, тута ...
- Нельзя ли к вам зайти погреться? Замерзли сильно...
- Та можно ... Только, чтобы чего не було.
- А что?
- А вчера также до меня зайшлы... так прибигли, да роздили до рубашки ...
- Кто?
- Да эти ... свои ... хлопцы ...
- Дивизии Котовского?
- Ни, ни... Котовский хороший человек. Котовский не приказывает, чтобы раздевали ... Ну, заходите ж до мене... Много вас?
- Человек тридцать.
- Ну, як нибудь ... Погрейтесь...
Уютная, хотя маленькая хатка. Мы набили ее "до отказа" - все втиснулись. Молодая хозяйка смотрит на нас с печки добрыми, сочувствующими глазами. Я говорю:
- Итак, господа, вы ставите мне задачу довести вас до Котовского, чтобы вы могли сдаться ему... Это общее мнение всех?
Все "соизволяют" единогласно.
- Хорошо... Я выведу вас к Котовскому. Но предупреждаю, что лично для себя оставляю свободу действии ... Ну, дорогой хозяин, как же нам пройти к Котовскому?
Оказывается, это очень трудно. Котовский находится в Тирасполе. Отсюда верст двадцать. Две серьезные опасности на пути. Во-первых, вот это ближайшее село, на окраине которого мы сейчас находимся. Здесь живет самый "раздевальный народ". Все они вооружены и, если попасться к ним, пустят нагишом по морозу. Вторая опасность - на большом шляху, что ведет в Тирасполь, - большое село "Слободзея". Его непременно нужно обминуть: там такие разбойники живут, что никак не пройти. Всю ночь караул держат и грабят донага.
Я предложил ему проводить нас хоть часть пути. Он колеблется. Мы упрашиваем. У меня есть "керенки" - последняя выручка "Киевлянина". Я предлагаю вознаграждение.
- Та иди вже. Треба людям допомогти, - говорит молодица с печки.
За тысячу "керенок он соглашается.
Отогрелись, надо идти. Но вот еще одно дело, крайне неприятное надо снимать погоны.
Недолго я их носил. Но все же как-то ужасно неприятно их спарывать. Ощущение полученной оплеухи...
* * *
Какими-то таинственными садами, останавливаясь, прислушиваясь соблюдая величайшую осторожность, он ведет нас. Крадемся бесшумно. Эту деревню прошли благополучно. Вот степь Мы упрашиваем его немного проводить нас; он немного идет, но, наконец, решительно останавливается.
- Куда ж теперь нам идти?
Перед нами бесконечная степь, покрытая снегом. Яркое звездное небо Сильный мороз.
- А вот я вам расскажу. Все идите степом...
- Да куда ж степом?
- А вот так, на эту звезду возьмите. Город будет трошки левее. А вы - на эту звезду ... Так, чтобы большак у вас всегда был с левой руки.
- Да как же так? Где же этот большак? И как же мне его не потерять?
- Вы так идите, чтобы собаки у вас завсегда брехали с левой руки. Близко к деревне не подходите. A самое главное, чтобы вам Слободзею обминуть .. Це большое село. Верст семь будет... Як не будете слышать coбак, так левей берыть... А як зайдете так, що село блызко, - опять правей в степ ... Так и идыть, - от на цю звезду ... А под самым городом выходить на большак, - там вже ничего...
И пошли. Я во главе колонны, они все за мной, гуськом, держа пока на звезду. Холодно, дьявольски холодно...
* * *
Все веду. Меняю звезды, потому что они движутся - и я "делаю поправки". Кроме того, у кого-то оказывается компас. Все-таки он дает возможность ориентироваться, хотя несколько. Это не то, что лес. Я помню приблизительно карту. Мы находимся на углу, образуемом большаком и железной дорогой; если мы уклонимся на запад, мы рано или поздно наткнемся на большак; если уклонимся на восток, попадем на линию железной дороги. И большак и колея ведут к Тирасполю.
Но почему так холодно? Вероятно, градусов около пятнадцати. Поручик. Л. определенно начинает замерзать. Ляля идет как, сомнамбула. Мой податной инспектор ничего, - оказывается неожиданная выносливость в этом тщедушном теле. Побаиваюсь за одного старого полковника, как бы не упал.
Веду. Ох, эти яркие звезды. Блестящие, лучистые. Это от них идет этот нестерпимый холод.
Где-то я видел уже все это. Да, да. Это было в Одессе. Мне приснились алмазы - огромные, сверкающие. Это вот они были.
* * *
Пересекаю какие-то сады. Понять трудно, что это такое. Но, по-видимому, это где-то в степи. Жилья нет. Впрочем, это что? Да, пустая, очевидно, летняя хатка без окон и дверей. Все равно, надо зайти, все-таки согреемся,вcе равно до рассвета далеко. Нам невыгодно приходить в Тирасполь ночью. А тут все же хоть на полчаса избавишься от этой ледяной струи, которая незаметно, но неумолимо вымораживает душу, веет над степью...
Ночной зефир струит эфир . .
Может ли быть еще холоднее!..
Чуточку отогрелись в хатке. Ссоримся, конечно, по русскому обычаю. Одни хотели еще погреться, другие все время нервничали и уверяли, что мы губим себя и теряем время. Я не слушаю всех этих ламентаций и засыпаю на полчаса.
Но надо идти. Мороз стал еще резче. Веду. Нет, эти звезды, положительно, нестерпимы. Они становятся такими яркими и огромными. От них тянутся невероятные лучи... Эти лучи неясным светом освещают снег вокруг меня... Отчего они светят только здесь - какое-то сияние передо мной ...
Я просыпаюсь в канаве. Случай маловероятный, но факт: я вел их во сне. Спал весь организм, кроме глаз. Глаза были гипнотически прикованы к этим звездам, и я вел их верно, но сознание остальной действительности исчезало. И я просыпался то в канаве, то в яме, то наткнувшись на что-нибудь.
Что это такое? Брешут собаки слева? Да, брешут. Ну, слава богу, значит, идем верно ...
* * *
Верно, верно, а вот почему у меня выросла деревня впереди? Сначала не понимаю, а потом соображаю. Это, должно быть, поперечная улица этой самой Слободзеи. Значит, что? Значит, надо ее обмануть, взять прямо на восток, потом на север, потом на запад и снова подойти к большаку.
Обхожу. Увожу довольно далеко в сторону. Чувствую, что колонна, за мной начинает нервничать. С правой стороны меня нагоняет какой-то полковник.
- Куда вы нас ведете? Собак больше не слышно...
Я поворачиваю на запад. Через некоторое время собаки начинают заливаться, а смутные очертания села вырисовываются. Слышу слева от себя торопливые шаги. Подбегает другой полковник.
- Что вы с нами сделали? Собаки под самым носом!
Беру снова больше в степь быстрым шагом. Опять бежит кто-то.
- Слушайте, не у всех же такие длинные ноги, как у вас. Не бегите так!
Замедляю шаг. Бежит кто-то слева. Четвертый полковник.
- Ради бога, идите скорее! Мы замерзаем...
С меня было довольно. Я разозлился и какой-то резкостью прекратил балаган. Но, впрочем, в одном месте - заснул ли я опять, глядя на звезды, или уже не помню отчего - но я увидел деревню перед собой только тогда, когда вспыхнул огонек трубки, которую, очевидно, кто-то курил. Положительно, я плохой вожак по волчьей тропе... Но ведь эти звезды могут с ума свести человека...
Как бы там ни было, но перед рассветом я их вывел на большак. Впереди была какая-то деревня, очевидно, последняя перед Тирасполем. В хатках уже светились огни, что называется, "на досвитки". Мы теряли последние силы и буквально замерзали. Я решил, что бы с нами ни случилось, зайти в эти хатки, так тепло зовущие огоньками. Была не была.
Зашли, и очень хорошо. Никто нас не тронул. Было тепло; пили чай и подремывали до рассвета. Хозяева спрашивали, кто мы такие. Публика усиленно называла друг друга "товарищи", что было нелепо. Ибо мужики вовсе не такие глупые, как иногда кажутся...
Наступил рассвет. Я считал свою миссию оконченной.
- Господа, вот Тирасполь. Задачу, вами мне поставленную, я выполнил... С этой минуты снимаю с себя бразды правления и советую следующее. Разбиться на мелкие группы и в таком "строю" идти к Котовскому сдаваться, кто хочет. Прошу также от меня держаться подальше, ибо у меня с большевиками счеты особые; я могу совершенно без нужды отягчить чью-нибудь участь...
Так и сделали.
У Котовского
Мы шли вчетвером-поручик Л., мой податной инспектор, Ляля и я. Шли по дороге, залитой солнцем. Даже нельзя себе представить, что было так невыносимо холодно ночью.
Вот идет какая-то конная часть. Очевидно, эскадрон дивизии Котовского. Очень приличный внешний вид. Хорошие лошади, седла, амуниция - все в порядке. Если бы они носили погоны, это напоминало бы старую русскую армию.
Мы бредем по дороге вдоль плетней.
- Вы кто такие?
Это спрашивает офицер - не офицер, ну, словом то, что у них заменяет офицера, - "товарищ командир".
- Мы ... мы пленные...
Это тут так принято отвечать. Не в первый раз нас уже спрашивают. Эта дорога в Тирасполь очень напоминает мне что-то такое. Где это было? Да, это было в Галиции, когда мы брали в плен австрийцев. Они вот так шли по дорогам, от одного этапного коменданта к другому. Никто их не трогал, шли себе. Так и мы идем. И много таких же стаек, как наша.
- Так вы пленные... полковника Стесселя?
- Да.
- Ну, так вам в коменданту... В Тирасполь - прямо...
Вошли в предместье города.
- Товарищи, будем меняться.
Это он ко мне обращался. В ворогах стоял мальчишка-красноармеец.
- Что менять?
- Вот папаху менять...
Я стараюсь сообразить, что может из этого выйти. Пожалуй, моя офицерская папаха действительно мне сейчас "без надобности".
И в то же мгновение мелькнула мысль, вернее план, - переодеться этим способом. Мальчишка как бы понял мои мысли. Он сказал:
- Вам, товарищ, в вашем положении лучше меняться.
Я согласился и выменял папаху. То, что он мне дал, было нечто сногсшибательное: какая-то собачья шапка какой-то дикой формы. Моя внешность в "товарищеском" смысле от этого сразу выиграла.
Мы пошли дальше. Теперь я уже сам осматривал, нельзя ли выменять и бекешу на какое-нибудь штатское пальто. Одновременно я стал соображать, что все же тут не обойдется без какого-нибудь обыска. Во всех воротах стояли "товарищи", и в воздухе пахло заставой. Мой податной инспектор был в штатском пальтишке. Я решил, чтобы он отделился от нас и шел вперед самостоятельно, взяв с собой все деньги. Его пропустят.
Это было сделано вовремя. Действительно, к нам подошел патруль или что-то в этом роде. Во главе был молодой офицер - не офицер, словом, человек весь в кожаном. Но лицо у него было симпатичное. Я почувствовал, что надо взять инициативу, и предупредил его вопрос.
- Товарищ, не хотите ли меняться на мою бекешу? Бекеша была у меня очень недурна. Он окинул меня взглядом и ответил:
- А вам, наверное, надо штатское пальто... У меня есть, вам подойдет ... черное ... Идите со мной.
Мы пошли по улицам. День был теплый, и солнце ласково грело. Не помню, как начался разговор. Он сказал:
- Как мы все довольны, что товарищ Котовский прекратил это безобразие ...
- Какое безобразие? Расстрелы?
- Да... Мы все этому рады. В бою, это дело Другое. Вот мы несколько дней назад с вами дрались... еще вы адъютанта Котовского убили ... Ну бой, так бой. Ну кончили, а расстреливать пленных - это безобразие ...
- Котовский хороший человек?
- Очень хороший... И он строго-настрого приказал... И грабить не разрешает ... Меняться - это можно... У меня хорошее пальто, приличное.
Не знаю, почему, разговор скользнул на Петлюру. Он был очень против него восстановлен.
- Отчего вы так против Петлюры?
- Да ведь он самостийник.
- А вы?
- Мы ... мы за "Единую Неделимую".
Я должен сказать, что у меня, выражаясь деликатно, глаза полезли на лоб. Три дня тому назад я с двумя сыновьями с правой и левой руки, с друзьями и родственниками, скифски - эпически дрался за "Единую Неделимую" именно с этой дивизией Котовского. И вот, оказывается, произошло легкое недоразумение: они тоже за "Единую Неделимую".
Мы подходим к караулке. Тут он, правда, пониженным голосом, стал чистить коммунистов. К этому уже я был несколько подготовлен: я вспомнил тех двух делегатов Котовского на берегу Днестра:
- Сволочь коммунисты...
Этот говорил в том же роде. Я посмотрел на него сбоку "не наш ли ты?". Нет, он не был офицер. Это красный командир большевистской формации.
Мы вошли в караулку. Как я и предвидел, без обыска не обошлось. Наступила решающая минута, когда депо дошло до паспортов. У меня их была целая куча. Я решил пойти напрямик. Я сказал ему:
- Товарищ, я скрываться не буду. Вот мой настоящий паспорт... А это подложные ... А это совсем мне не нужный ... случайный ... а вот эти - женские паспорта. Их мне надо отдать... Так вы этот заберите, ненужный, а остальные мне отдайте ...
Я внимательно смотрел ему в лицо, когда он просматривал мой настоящий паспорт.
- Василий Витальевич Шульгин...
Нет, он, по-видимому, не знал, ничего не слыхал обо мне. Проехало...
Он сделал так, как я ему говорил. Взял паспорт, который я объявил ненужным, а остальные отдал мне. Вещей у меня собственно никаких не было. Несколько фотографий. Впрочем, туг была одна маленькая подробность, которую, я не знаю, стоит ли рассказать. У меня в круглой коробке от лепешек Вальда была целая коллекция иконок, подаренных мне в разное время. Он спросил:
- Можно взять одну на память?
- Возьмите.
Остальное он мне все вернул.
Затем началась мена. Я обменял бекешу на черное штатское пальто, не очень приличное, но возможное, самое подходящее к моему положению; обменял френч на нечто достаточно невозможное. Уже не в порядке мены, а просто потому, что "вам, товарищ, это не подходит, и все равно дальше отберут", - содрали с меня кожаные хорошие краги. Их мне было жалко.
В это же время происходила мена с поручиком Л. и с Лялей.
Тут дело не обошлось без некоторых легких недоразумений. Поручик Л. отказался менять свое пальто, которое было, во-первых, штатское, во-вторых, теплое. А у "товарищей" из караулки разгорелись глаза. Они стали "примушивать" (чисто украинское слово от немецкого müssen ).
Тогда "товарищ командир" вступился:
- Товарищи, нельзя принуждать ... Помните, приказано только по соглашению.
У Ляли оказались "колокольчики", которых он не успел передать. Их быстро разобрали - "в карты гулять".
В общем - переодетые, мы продолжали путь. Ляля, впрочем, плохо переоделся; ему дали вместо его английской новой шинели - рваную серую.
Еще произошел маленький инцидент. У Ляли была золотая ложечка, которую ему подарила какая-то барышня на счастье, почему он ею дорожил. Один из "товарищей" отобрал ее у него в караулке. Но не прошли мы и ста шагов, как он нагнал нас.
- Возьмите вашу ложечку, товарищ. Не хочу...
Все шло благополучно. Но на каком-то перекрестке к нам приценились субъекты мрачного вида. В лаптях, в шинелях с обтрепанными полами, худые, видимо, голодные.
Они задержали нас.
- Давайте деньги!
- Какие деньги? Нас уже обыскали там ...
Один из них мрачно смотрел на меня исподлобья.
- А я вам говорю, товарищ, что у вас есть деньги.
- Почему?
- Потому, что вы казначей кадетской партии...
Почему он вообразил меня казначеем кадетской партии, вряд ли может объяснить даже Милюков. Но чем бы это кончилось, неизвестно, если бы поручик Л. вдруг не впал в злость. Он стал кричать на них и показывать какие-то случайно оказавшиеся у него доисторические документы советского происхождения. Устрашенные не то печатью, не то его криками, они оставили нас в покое.
Мы пошли дальше и вскоре встретились и податным инспектором, который благополучно пронес наши деньги сквозь все заставы.
Грязный еврейский заезжий двор в предместьи Тирасполя. Комнатка крохотная, как каюта. Кипит самовар, сравнительно тепло, сладкий чай, белый хлеб.
Морозные испытания, а в особенности эти ужасные звезды, начинают казаться только кошмаром. Неужели это было?
Но живой свидетель этому - совершенно израненные ноги, с почерневшими ногтями и гноящимися пальцами. Кроме того, это ясно видно по психическому состоянию, в которое впали молодые - Ляля и поручик Л.
Как странно. Мы, двое старших, почти стариков, психически как-то меньше подались. Очевидно, все же наша впечатлительность значительно притуплена. А молодые, которые великолепно держались весь поход, попав в эти безопасные условия, впали в какое-то состояние "не в себе". Ляля совсем отсутствует. Правда, у него не прекращаются припадки малярии. Я пичкаю его хиной с знаменитой ложечки. У него уже глаза не страдающей, а полупомешанной газели. Поручик Л., которого пора уже называть Вовкой, хотя бы уже потому, что в новом нашем положении он стал моим племянником, - тоже слегка помешался. Такова реакция тепла, сытости и безопасности после всех испытаний. Впрочем, есть еще одно условие: грязь и вши. Если бы домыться и надеть чистое белье, пожалуй, "сомнамбулизм" сразу прошел бы...
Но где наши? Где остальные?
В Тирасполе мы жили десять дней под чужими фамилиями. Старорежимные паспорта оказывались - хорошими документами пока. Мы ходили свободно по улицам, иногда встречая кое-кого из офицеров, участников нашего совместного похода. За это время мы присмотрелись к тому, что происходит в городе.
Увы, пожалуй сравнение (а его делали местные жители) было бы не в пользу "белых"; судя по рассказам, наши части, которые стояли здесь раньше, произвели обычный для этой эпохи дебош. А дивизия Котовского никогда не обижала - это нужно засвидетельствовать - ни еврейского ни христианского населения.