* * *
"Кошмарическая" корчма. Я не знаю, сколько сот людей в нее втиснулось. Часа два провели мы в ней, засыпая сидя, стоя, кто, как может. Состояние полубессознательное. Но после ледяного холода на дороге - это блаженство. Курят до сумасшествия. Дышать нечем. Тем скорее впадаешь в летаргию. По привычке окидываешь взглядом - все ли тут, не пропал ли кто-нибудь. И погружаешься в небытие.
Приказывают выйти. Никто не двигается. Вторично, и в третий раз приказывают, но ничего не помогает. Наконец, угрожают, что все уже прошли и ушли, обоз уже черт знает где. Начинают выползать. Надо идти.
Опять день, опять солнце, опять идем. Многие слабеют. Жена упорно держится, но я вижу, что приходит конец ее силам. Я отвожу ее в сторону, помогаю ей переобуть израненные ноги. Ужасно жалко смотреть, как она одевает эти мужские казенные башмаки, которые подарил ей какой-то из наших гимназистов. Переобувшись, она упрямится еще некоторое время и потом соглашается сделать то, что надо было сделать с самого начала. Я устраиваю ее на какую-то подводу.
Снова идем. Бесконечная степь, бесконечный обоз. Когда же мы, наконец, остановимся? Надо хоть где-нибудь хоть что-нибудь съесть и отдохнуть несколько часов.
Ну вот, кажется, какое-то село - немецкая колония. Обоз втянулся. По-видимому, здесь будет отдых. Я иду селом, разыскиваю своих, от которых отстал. Большое село, массивные немецкие дома с треугольными фасадами. Тут, наверное, масса белого хлеба. И, наверное, можно, что-нибудь сварить. И, наверное, наши отыскали уже хорошее, теплое, просторное помещение. Квартирьером послан поручик Л., который немножко любит комфорт. Как знать может быть, в какой-нибудь культурной немецкой семье отыщется и рояль. Тогда будет и valse triste Сибелиуса.
Так-так-так-так-так-так-так-так, вот тебе и вальс Сибелиуса!..
Кто-то "занимается" по нас пулеметом - вдоль улицы. Неужели большевики в конце села? Я не успел сообразить этого, как шрапнель разорвалась над домом, где поместился штаб. В ту же минуту высыпали оттуда и стали кричать, сзывать всех, кто под рукой. Я бросился через какие-то ворота в поле. Со мной несколько человек, в том числе Алеша. С других сторон тоже бежали люди. Сейчас же на огородах образовалась беспорядочная цепь.
Это было нечто скифское. Все вопили, стреляли куда-то в пространство. Никаких организованных звеньев не было. Вообще, ничего не было. Ни командиров ни подчиненных. Все командовали, т. е. все вопили и, в общем, стихийно двигались вперед. Кажется, нас обстреливали, даже, наверное. Несколько пулеметов трещало. Но это не производило никакого впечатления. Бежали, останавливались. Ложились, опять бежали. Наконец, отошли довольно далеко от деревни. Кто-то и к нам притащил пулемет. В это время я увидел Лялю. Он был правее меня, видимо, в большом одушевлении. Османлиская папаха, худой, сгорбленный, волочащиеся ноги. Скоро мы оказались рядом. Я почувствовал, что он в каком-то особом состоянии. На, его лице, всегда немножко напоминавшем девочку, выражение какого-то забавного фанфаронства. В это время неприятельский пулемет нас нащупывает. Все ложатся. Но Ляля набит традициями. Он торчит османлиской кривулькой во весь рост и думает, что это совершенно необходимо. Я приказываю ему лечь, что он исполняет с видом "если вам угодно, то пожалуйста".
С нашей стороны беспорядочная пальба не прекращается. Но она достигает апогея, когда появляется большевистская кавалерия на горизонте. Некоторые теряют головы. Престарелые полковники командуют:
- Прицел три тысячи!.. По наступающей кавалерии!..
И дают залпы на три тысячи шагов. По наступающей кавалерии, которая вовсе не наступает, по-моему, а движется шагом. Я понимаю, что это бессмыслица, у нас мало патронов, но ничего не могу сделать в этом дьявольском шуме, - голоса не хватает. Подзываю Алешу, приказываю ему взять командование над ближайшими, прекратить пальбу и сохранить патроны на случай действительной атаки кавалерии. Его металлический голос начинает звенеть в этом смысле. Кто-то протестует, возмущается, кричит, что кавалерия нас обходит.
Обходящая кавалерия на самом деле оказывается нашей кавалерией. Она выезжает справа, имея, по-видимому, желание атаковать неприятельскую. Но почему-то это не происходит. В это время за нашими спинами начинают работать наши орудия. Неприятельская кавалерия явственно отходит, вытягивается гуськом на дороге вдоль фронта. Удачная шрапнель заставляет их прибавить ходу. Они уходят вскачь.
Мы победили. В это время справа что-то происходит. Там начинают кричать ура, и потом это ура перекатывается по всем цепям, доходит до нас, мы тоже кричим ура и перебрасываем его следующим цепям влево. Затем приходит и объяснение. Начальник штаба объявил, что мы вошли в соприкосновение с войсками ген. Бредова. Хотя войска генерала Бредова были в это время не ближе ста верст, но все этому поверили.
Итак, победа. Но, боже, как хочется есть. В это время появляется спаситель - поручик Л., нагруженный белым, вкусным, чудным хлебом.
* * *
И все это повторилось снова.
Через два часа большевики опять напали на нас. И мы снова защищались. Те же цепи, те же крики, тот же беспорядок. Но на этот раз было хуже. Сильно крыли гранатами. Сверкнет ярким желтым пламенем, а затем густой взрыв дыма. Граната имеет в себе что-то оперное. Так проваливается Мефистофель сквозь землю. Пулеметы хуже. Когда они начинают насвистывать в воздухе свой узор, тогда гораздо опаснее. Знаешь, что они могут сейчас же вычертить кровавую надпись по земле, т. е. по нас.
Трещащую песню поет пулемет
И строчки кровавые пишет;
Кто грамоту смерти нежданно прочтет
Тот песни уж больше не слышит ...
Я накричал на Димку, чтобы он не поднимал головы, когда "строчки кровавые пишут". Моя группа, т. е. те, кто меня слушались, была налево от меня. На том конце был поручик Л. Я помню его внимательное лицо, часто поворачивающееся ко мне. Он делал то же, что и я, и тогда я почувствовал, что "ячейка" взята в невод и повинуется. Рядом со мной был Димка. На него гранаты как будто производили впечатление своим шумом, но опасности пулеметов он не понимал. Он перебегал за мной, держа в руках мой карабин, от которого я рад был избавиться, - терпеть не могу этих вещей в бою. За ним в штатском пальто и в барашковой шапке перебегала маленькая, худенькая фигурка. Это отец Оли, мирный податной инспектор.
Как странно... Когда мы были мальчиками, мы были очень близки. Затем долгие годы шли врозь. И вот пришлось на старости лет плечо о плечо перебегать под гранатами.
Дальше Владимир Германович, тоже в штатском. Перебегает c винтовкой в руках, ложится и опять перебегает. Думали ли когда-нибудь мирные киевляне, избиравшие его городским гласным, что, вместо мостовых и канализаций, он будет изучать преимущества гранат перед пулеметами ...
Перебегая, мы сближались с цепями противника. Впереди меня был домик, брошенная хижина. Я знал, что надо добраться туда. Несколько перебежек, и мы с Димкой под защитой. Тут удобно. Он заряжает мне карабин, а я из-за угла дома "беру на мушку". Цепи сблизились шагов на двести. Но чувствуется, что мы не сдадим. Я выпустил несколько обойм; когда они побежали. Мы скифски их преследовали, вопили, размахивали винтовками. Они поспешно отходили по почерневшим полям - снег стаял в этот день
Штаб. Совещание. Дело плохо. Противника отогнали, но патронов нет. Пальба на три тысячи шагов залпами сказалась... Броневик "Россия", на котором наше единственное орудие, надо бросить - нет бензина. В сущности, мы безоружны. Идем вот уже несколько суток без отдыха, почти без пищи.
Решено пробиваться еще раз в Румынию, хотя бы силой. В значительной мере этот результат есть следствие роковой ошибки под водокачкой. Сколько мы потеряли времени и сил, шатаясь где-то по компасу без дорог. Быть может, если бы этого не было, мы бы успели уже пробиться ....
* * *
Но где же все наши? Иду искать. Уже ночь.
Улица невозможно черна. Несколько раз натыкаюсь на умирающую лошадь. Она тут валяется с утра. Кричим в темноту. Спрашиваем встречных. Хоть бы съесть что-нибудь ... вот, кажется, свет в доме. Зашли. Неужели покормят? Да, собираются дать что-то...
* * *
Нашли своих. Собрались с разных концов. Но Ляли нет. Алеша ранен. Поручик Р. убит. Еще несколько человек ранены в нашем отряде; остальные, слава богу, целы. Вообще же потери в этом бою насчитывают около четырехсот человек.
Из штаба приходит приказание бросить все вещи. В маленькой хате битком набито. Кошмар. Кто спит, обессиленный до конца, кто хлебает какой-то чай. У кого есть, перерывают чемоданы, отыскивая что можно взять в руки. У большинства ничего нет. Это гораздо спокойнее.
Приходит полковник А. и сообщает зловещую новость. Открыт какой-то заговор. Хотят убить полковника Стесселя и на его место поставить какого-то другого полковника. Выступить через полчаса.
Но где Ляля? ...
Захожу в каждую хату.
- Здесь юнкер такой-то?
И всюду один ответ после некоторого молчания:
- Такого нет...
И холодная рука тревоги сжимает сердце ...
Вышли. Очень темно. Спускаемся куда-то вниз, очевидно, к реке. Вдруг мысль: "Да, мне сказали, что Алешу и других раненых вывезли. Но ведь это всегда говорят. А вывезли ли?".
Выскальзываю из дружеских рук, убеждающих, что вывезли. Возвращаюсь. Но очень устал. В темноте попадается верховой. Прицепляюсь к его стремени. Он тащит меня в горку, что уж значительное облегчение. Ищу долго, безуспешно, отчаиваясь и опять надеясь, и окончательно прихожу в отчаяние. Не могу найти. В деревне, как будто, и нет никого. Очевидно, все ушли. Ухожу и я.
На душе так скверно, как только может быть...
Ужасная ночь. Силы на исходе. Слава богу, удалось пристроить на подводу женщин, детей и ослабевших. Я еще иду. Я не особенно понимаю, как я это делаю. Все горы и горы. Я все иду по обочине дороги. Я ясно понимаю, что все меня обгоняют. Но, в конце концов, я оказываюсь впереди всех. Почему? Они останавливаются, а я нет. Они лежат на снегу каждый раз, когда обоз станет, а я боюсь лечь. Мне кажется, что я не встану. Минутами снег озаряется каким-то зеленоватым светом. Мне кажется, что всходит луна. Но скоро я понимаю, что нет луны. а что это мгновениями я впадаю в забытье на ходу, и мне мерещится этот свет. Вот, наконец, голова обоза. Перекресток. Стали. Куда идти? Тут надо лечь. Это что? Экипаж, тесно окруженный кучкой люден, держащихся за крылья. На козлах полковник в лохматой танке. Кто-то говорит:
- Это раненую сестру везут ... А я слышу, как из глубины экипажа знакомый бас ругается:
- Куда вас черт несет?.. Рессоры поломаете!..
Я понимаю, в чем дело. Это близкие к полковнику Стесселю офицеры охраняют его по случаю "заговора"... А он страшно зол на все это и потому ругается.
* * *
Рассвет. Какая-то деревня. Здесь краткий отдых. Ищу, куда приткнуться со своими. Очень трудно. Все переполнено. С величайшим трудом что-то нахожу и прячу полузамерзших в хату. На перекрестке сталкиваюсь вдруг с поручиком Л.
- Я привез Алешу ...
Слава богу. Он таки нашел его. Когда он узнал, что я ушел тогда за Алешей, он пошел за мной. Меня он не нашел, но он нашел Алешу, которого я не мог разыскать. И все было так, как это бывает... Меня уверяли, что "вывезли всех раненых" ... Этому никогда не надо верить. И Алешу не вывезли ... Он лежал вместе с другими ранеными в какой-то хате на самом краю села. Вокруг них беспомощно метался врач. Все ушли - что делать? Сами раненые не знали, что деревня оставлена... Три сестры, совершенно выбившиеся из сил, спали. Вот как было...
Поручику Л. удалось вместе с врачом где-то добыть несколько подвод. Они ловили брошенных бродячих лошадей, запрягали... С величайшим трудом вывезли эту хату.
Вывезли в Алешу ...
Вот он.
Подвода - на ней двое... Алеша и какой-то другой. Алеша - желтый стонет. Другой не шевелится. Неужели?..
Да, умер ...
Надо снять, прежде всего, этого незнакомого мертвеца... Похоронить? Но как?
Нет, просто положим в садике. Похоронят, может-быть, добрые люди.
- Алеша, больно вам?
- Больно ... Это вы?.. Спасибо... Больно ... Холодно ... Холодно ...
Надо внести его в хату. Согреть и перевязать. И потом ... мы переложим его на рессорную площадку - у нас есть. А главное - доктор ... быть может, нужна операция немедленно.
Разыскиваю доктора. Опрашиваю, прошу ...
- Да я рад все сделать... Конечно, нужно операцию... и немедленно. У него контузия в спинной хребет. Но главное сейчас не это. Осколок в легком ... Надо удалить немедленно. Но инструменты? Нет инструментов... Надо вынуть два ребра ... Как без инструментов? .. Что я сделаю!
Вот где ужас...
Переносим Алешу. Трудно. Ему все так больно. А мы ослабели до такой степени; что падаем и сами. Сквозь калитку так трудно пронести.
Внесли. Хата полным полна. Все так замерзли и устали. Куда его положить, беднягу? На скамейку?
- Ах, больно... Пожалуйста, не надо... на пол лучше ... Василий Витальевич ... спасибо ... Вам тяжело ... не беспокойтесь ... ах, больно... так... да ... хорошо... спасибо...
Перевязывают. Крутом стеснились. Маленькие хозяйские дети смотрят со страхом и любопытством. Сестра делает свое дело внимательно, несмотря на предел утомления.
Сделано. Чаю теперь - хоть полстакана. Выпил. Ему легче немножко. Согрелся ... перестал стонать... благодарит ...
Да, он все такой же... лицо у него желтое... он очень плох. Но благодарит. Все так же внимателен и ласково-тверд, как раньше, как всегда, как тогда, в походе... Как часто он вел меня, когда по "старчеству" своему я изнемогал. Он не такой, как почти все.
Это у него не внешнее, а в крови. Вот он умирает. И все тот же. Он значит ... настоящий такой... это его настоящая природа. Он никогда себе не изменит ... никогда ... Да и когда уже? Уже - некогда ...
Кругом стоят, сидят, лежат. Как все страшно устали. Засыпают сейчас же ... Хоть на мгновение.
Почему я держусь? Не знаю: что-то меня держит изнутри.
Но где же Ляля? Убит? Где-то брошен раненый, как Алеша? Мать плачет тихонько, засыпает, опять плачет ... Нет, я не верю. Найдется ....
Но надо двигаться. Бедный Алеша, опять его надо мучить.
Переносим. Уложили на площадку, укрыли тепло ... Здесь все же. будет ему легче.
- Спасибо. Василий Витальевич ... спасибо, Вовка ...
Неужели нельзя его спасти? Лицо все так же красиво, и выразительны правильные губы. Брови только свелись над закрытыми глазами. Но эта желтизна... восковое лицо.
Нет инструментов... из-за этого надо, чтобы он умер.
* * *
- Ляля!..
Да, это был он. Худой, сгорбленный, - декадентская кривулька больше, чем когда-либо, но все с той же заражающей детской улыбкой.
- Где же ты был?.. Глупый!.. Отчего не нашел меня? Дайте ему что-нибудь... ел?
Ел... Ах, очень интересно!
Знаешь, полковник Н. - симпатичнейший человек и, кроме того, он - мой личный друг!..
-Уже?.. говори по порядку!
Рассказывает. Он был вместе с Алешей сначала. Там было тяжело. Когда Алешу ранили гранатой, он бросился к нему. Сначала думал, что убило; лицо было в крови; он был в беспамятстве. Потом пришел в себя.
- И он, когда пришел в себя, увидел меня, сказал:
"Ляля, передайте Василию Витальевичу ... что я умираю за Россию" ... И потом дал мне портрет ... один ... Еще сказал ... чтобы я передал и чтобы ... Словом ... он завещал мне... нам... Это "боевое завещание", правда?..
Да, это было "боевое завещание" ... И это завещание... В жизни больше мистического, чем думают... Но это потом ... Ляля рассказывает дальше:
- Потом я его относил...
- Куда?
- В деревню... Я очень беспокоился, где ты и Дима. Но нельзя было искать... Я опять вернулся ...
- Куда?
- В цепь... Но уже никого не было из наших ... Я подал в "Союз Возрождения". Там был один полковник ... очень симпатичный... он мой личный друг.
- Где же вы были?..
- Там, в этой другой деревне... Мы их далеко загнали. Наконец, ночь уже ... Знаешь, я там заснул ... очень хорошо ... два часа ... и поел ... Они были в том конце деревни, а мы в этом ...
- Когда же вы вышли?
- Мы - поздно ... Позже всех ... только что пришли ...
- Я так боялся, где ты ...
Итак, он жив, Ляля ... На этот раз ...
Но в следующий?..
* * *
Есть хочется до нестерпимости. Отчего ничего нельзя достать? Денег не берут. Мы с Владимиром Германовичем шарим по избам и, наконец, находим несколько фунтов кукурузной муки. Баба уступает ее за чашку какую-то, что нашлась у меня. Насыпаем в ладошку, и такая "понюшка" уже блаженство. В сущности говоря, человек может есть удивительно мало. И все же днем легче.
И опять идем. Бесконечно идем. Даже непонятно, откуда берутся силы. Ведь вот ночью я шел почти в полубессознательном состоянии, а сейчас иду почти бодрый. Впрочем, так много значит, что Алешу не бросили и Ляля нашелся.