Располагая этими бесценными документами, лондонское правительство повернулось против Михайловича. Из перехваченных донесений также стало ясно, что после капитуляции Италии Тито удалось завладеть достаточным количеством оружия и снаряжения, "чтобы удвоить численность своей полевой армии и сделать ее настолько более грозной, чем прежде, что он стал способен значительно увеличить контролируемую им территорию". К концу октября немецкий генерал фон Вайкс сообщал Гитлеру: "Тито сейчас наш самый опасный враг" и доказывал, что разгром партизан более важен, чем отражение десанта войск союзников.
Из других материалов "Ультра" в конце 1943 и начале 1944 года стало известно и об ошеломляющих успехах партизан, и о страхе фон Вайкса потерять свою 750-километровую линию обороны. Благодаря "Ультра" Черчилль знал больше о военной обстановке в Югославии, чем сам Тито.
Посылая миссии и к партизанам, и к четникам, Черчилль сумел создать впечатление, будто их донесения заставили его переменить свое решение. Это была та самая уловка, которой англичане успешно пользовались до самого конца войны, не давая немцам понять, что "Энигма" уже давно расшифрована.
Хотя Маклин сыграл лишь незначительную роль в восхождении Тито к власти, он остается бесценным хронистом этого человека и его карьеры. В отличие от двух других источников о Тито – Джиласа и Дедиера, Фитцрой Маклин обладал юмором и, более того, остался другом Тито даже после того, как эти два биографа попали в опалу. Маклин являлся яркой, неординарной личностью и заинтересовал Югославией еще две неординарные личности – Рэндольфа Черчилля и Ивлина Во, придавших этой кровавой драме своими публикациями легкий оттенок фарса.
Хотя явной неправдой является то, что Маклин со своими британскими коллегами отвратил Тито от сталинизма, приобщив его к либеральным воззрениям, эти воззрения, несомненно, произвели на последнего сильное впечатление. Несмотря на свои марксистские убеждения, Тито всегда был склонен оценивать людей по их поступкам, а не убеждениям. Когда Джилас вернулся со своих "мартовских консультаций" в 1943 году, Тито очень хотел услышать, что тот думал о немецких офицерах, предположив, что в них еще не выветрился дух рыцарства. Тито так же внимательно присматривался и к британским офицерам. Как мы еще увидим, при сравнении с русскими он отдавал предпочтение англичанам.
К тому времени, как Маклин прибыл в Боснию, Тито расположил свою штаб-квартиру в Яйце. Этот город играл важную роль в средневековой Боснии, и Тито устроился здесь в подземной богомильской церкви, рядом со стоящим на холме замком. В первый же вечер по прибытии Маклина пригласили к Тито, о котором англичанин впоследствии писал так:
Он был крепкого телосложения, волосы с проседью. На его довольно широком, с гладкой кожей и высокими скулами лице хорошо читались следы пережитого напряжения и невзгод, что выпали на его долю… Его пронзительные голубые глаза не пропускали ничего. Он производил впечатление человека огромной потаенной силы, впечатление тигра, приготовившегося к прыжку. Когда он говорил, выражение его лица часто и быстро менялось, оно попеременно то освещалось улыбкой, то искажалось гневом или же оживлялось быстрым понимающим взглядом. У него был приятный голос, который неожиданно начинал звучать твердо и резко.
После формального разговора о способах британской помощи партизанам за рюмкой сливовицы между Маклином и Тито возникли более теплые отношения. Тито рассказал гостю о годах своей юности, о том, как он обратился к коммунизму, сообщил о назначении немцами за его голову награды в сто тысяч рейхсмарок золотом. Тито не упомянул о том, что немцы пообещали ему ту же сумму за голову Михайловича. Они говорили о Советском Союзе, то есть о стране, которую оба хорошо знали, неудивительно, что беседа протекала по-русски. Тито пожаловался на то, что Москва признала югославское правительство в изгнании и рассказал о том, как его упрекали за попытку произвести с немцами обмен пленными. Маклин усмотрел в этом критический взгляд Тито на мотивы русских. Тито, возможно, наблюдал за Маклином, желая выяснить, известно ли британцам, что же в действительности обсуждалось во время "мартовских консультаций".
Когда же Маклин напрямую спросил, станет ли новая Югославия советским сателлитом, Тито высокомерно ответил, что партизаны не для того сражались и несли неисчислимые жертвы, чтобы передать страну кому бы то ни было. Когда же Маклин затронул вопрос о короле Петре, его собеседник ответил, что это дело может подождать до конца войны. По утверждению Джиласа, у югославов после этой беседы возникло ощущение, что "англичане не станут слишком настаивать на возвращении короля".
Спустя несколько дней после вышеупомянутого разговора Маклин пришел к следующему, весьма лестному для Тито заключению:
Как ни странно, он был готов обсуждать любой вопрос в зависимости от его важности и моментально принимал решение, не задумываясь о том, что скажут те, кто стоял выше его. В нем было что-то необъятное: удивительная широта взглядов, несомненная независимость мысли, неизменное чувство юмора, нескрываемое удовольствие от маленьких земных радостей, естественная любезность в отношениях с другими людьми, перерастающая в дружелюбие и желание поделиться всем, что у него есть, вспыльчивость, неожиданные приступы гнева, склонность к показухе, желание произвести на вас впечатление, внимательность и щедрость, что постоянно проявлялись самыми разными и многочисленными способами, потрясающая готовность рассмотреть любой вопрос с разных сторон и, наконец, сильная инстинктивная национальная гордость.
Официальный рапорт Маклина от 6 ноября 1943 года вызвал большой переполох в Каире и в Лондоне. Рассматривая сначала военные вопросы, Маклин утверждал, что партизаны контролируют значительную территорию Югославии и что силы Тито составляют двадцать шесть дивизий, насчитывающих в общей сложности 220 тысяч человек, 50 тысяч из которых находились в Боснии, 15 – в Санджаке, 50 – в Хорватии, 10 тысяч в Славонии, 50 тысяч в Словении и Истрии, 25 тысяч в Далмации, 10 – в Воеводине и 30 тысяч – в Сербии и Македонии. По его оценке, войска Тито сдерживали 14 дивизий вермахта.
Что касается политических вопросов, Маклин сообщал, что в местностях, контролируемых партизанами, соблюдаются свобода вероисповедания, неприкосновенность частной собственности, нет классовой вражды и массовых казней.
Маклин информировал также о том, что Тито хотел учредить федеральную систему для разрешения того, что он сам называл "национальной проблемой". Сбрасывая со счетов четников, Маклин утверждал, что партизаны численно превосходили их в 10-20 раз, были намного организованнее, лучше оснащены и отличались высокой дисциплиной. Более того, они воевали против немцев, тогда как четники "либо выступали на стороне немцев, либо вообще ничего не делали".
Рапорт Маклина вызвал в Британии недовольство тех, кто хотел снова видеть на югославском троне короля Петра. Вплоть до сегодняшнего дня сербские националисты обвиняют Маклина в том, что он помог Тито прийти к власти. Этот рапорт действительно был крайне несправедлив по отношению к четникам. Михайлович поднял антигерманское восстание в мае 1941 года, тогда как Тито продолжал бездействовать из-за пакта Гитлера-Сталина. Жестокие репрессии, подобные резне в Крагуеваце в октябре того же года, убедили четников в том, что дальнейшие нападения на немцев приведут к уничтожению сербского народа. Тем не менее в Сербии было примерно 200 тысяч человек, которые горели желанием взять в руки оружие, встав на сторону союзников, когда в том возникнет необходимость.
За пределами Сербии партизаны, очевидно, были действительно сильны, как и предполагал Маклин, и становились сильнее с каждым часом. Это подтверждается документами "Ультра".
Объединенный разведкомитет обратил особое внимание на перехваченную информацию "Ультра" относительно заявлений немцев о потерях партизанами 6 тысяч человек убитыми и только 15 человек – четниками.
Пока Форин Оффис думал о том, кого ему поддерживать, английские военные выступали в поддержку Тито.
Доклад Маклина произвел столь сильное впечатление на командующего Ближневосточным корпусом генерала Мейтленда Уильямса, что тот предложил, чтобы Михайловича оставили "догнивать и отвалиться от ветки", вместо того, чтобы оказывать ему дальнейшую поддержку.
Дипломатический талант Маклина и его хорошие связи определенно помогли ему добиться поддержки для Тито. Его заклятый враг, Майкл Лис, считает, что Маклин мог бы сделать то же самое и в отношении Михайловича, если бы его отправили в Сербию. Историк Марк Циллер подчеркивает, что люди вроде Билла Бейли в штабе Михайловича "не имели доступа к важным сведениям и не являлись частью истеблишмента. Билл Бейли в свое время посещал Эммануэль-Скул, зато Дикин и Маклин – выпускники привилегированных Винчестера и Итона".
Как бы то ни было, следует отметить, что протеже Черчилля в годы обеих мировых войн – начиная от Лоуренса Аравийского и кончая единственным в своем роде сионистом Уингеймом – были выходцами не из высших сословий. И именно Билл Бейли, больше чем кто-либо другой, способствовал крушению Михайловича. Он сообщил англичанам об имевшей место 28 февраля выходке последнего, когда Михайлович заявил, что намерен ликвидировать всех своих врагов: партизан, хорватов, мусульман и усташей – именно в таком порядке, – прежде чем разделается… с войсками союзников.
Пока Маклин находился в Каире, отстаивая дело партизан, Тито созвал второе совещание НОАЮ, чтобы учредить новое югославское правительство, которое он возглавит в качестве президента. Делегаты прибывали со всех концов страны, кто на машинах, кто верхом на лошадях, а кто и своим ходом, но все они были вооружены на случай столкновения с немцами, усташами или четниками.
Когда после поездки по Хорватии и Словении Джилас прибыл в Яйце, он застал там дух триумфа и воодушевления. Там играли военные оркестры, проводились парады, в которых участвовали даже девушки-мусульманки в мешковатых шароварах. Был балет и постановка гоголевского "Ревизора". В город прибыл сербский литератор Радован Зогович и, по свидетельству Ранковича, занялся сочинением оды, посвященной Тито. Хорватский скульптор Антун Августинович изваял бюст Тито из глины, установленный перед богомильской церковью. Джилас заметил изменение и в самом объекте всеобщего почитания. "Тито внезапно погрузнел и больше уже не вернул себе тот костлявый, жилистый облик, благодаря которому выглядел неповторимо и привлекательно в годы войны".
В своих мемуарах "Время войны", опубликованных в 1977 году, то есть еще при жизни Тито, Джилас предполагает, что в 1943 году лидер коммунистов переменил место своей штаб-квартиры, поскольку опасался налетов вражеской авиации. Джилас предполагает, что, находясь в Яйце, да и позднее, Тито сильно беспокоился по поводу собственной безопасности и много времени проводил в подземелье. Конечно же, Тито перебрался из ненадежной богомильской церкви в штаб, располагавшийся поближе к бомбоубежищу. Возможно, зайдя так далеко и достигнув столь многого, Тито более чем когда-либо осознавал свою ответственность, понимая, что ему не следует рисковать, подобно молодому солдату-фронтовику. Но, конечно же, он не вел затворнический образ жизни, даже находясь в Яйце. Накануне съезда НОАЮ немецкие бомбардировщики совершили налет на город, и Тито впоследствии ассистировал при операции какого-то раненого, которому осколками разворотило живот.
Я придерживал голову юноши. С него градом лил пот. Операцию делали без анестезии. Раненый партизан не хотел показывать, как сильно он страдает. Я сказал ему: "Все будет хорошо, с тобой все будет в порядке". Через несколько секунд он уронил голову и умер у меня на руках.
За несколько дней до съезда НОАЮ партийные руководители встретились для того, чтобы обсудить различные планы создания федеративной Югославии. Неизбежно возник и деликатный "национальный вопрос", разделявший сербов и хорватов как в самой Хорватии, так и в Боснии-Герцеговине. Это был тот самый вопрос, который спустя пятьдесят лет снова бросит Югославию в пучину братоубийственной войны. И тогда, и позже большинство коммунистов отказывалось признать тот факт, что "национальная проблема" стала причиной их восхождения к власти. Устроенная усташами резня сербов в Хорватии и Боснии-Герцеговине, за которой последовали массовые репрессии со стороны сербов, проводивших "этнические чистки" хорватов и, более того, мусульман, послужила причиной кошмарной тройственной братоубийственной войны, что в конечном итоге привело к повороту в пользу объединенной Югославии. Такова была сила партизан. Как бы то ни было, они даже самим себе не могли признаться в этом, поскольку "национальная проблема" не укладывалась в прокрустово ложе марксистской теории. Вместо этого они думали о себе как об "антифашистах", сражающихся против оккупантов – участников "оси".
Хотя коммунисты говорили о "национальной проблеме", они знали, что единственным существенным различием между сербами и хорватами является религия. Но религия также не вписывалась в марксистскую теорию, разделявшую людей по классовому признаку. Отчет об этом совещании, сделанный М. Джиласом, показывает то смущение, в которое коммунистов, и даже самого Тито, повергла деликатная "национальная проблема".
Прения открыл Моше Пьяде, имевший, по свидетельству Джиласа, "репутацию самого ревностного серба среди всех нас". Поскольку Пьяде был евреем, то он, очевидно, не являлся сербским националистом из тех, что отмечают годовщину на Косовом поле и съедают свою порцию пшеницы в день своих именин. Пьяде был истинным сербом в том отношении, что боялся фанатизма хорватской католической церкви, продемонстрированного недавним грандиозным погромом, устроенным усташами.
Пьяде собрал огромное количество статистических данных в поддержку своего плана создания нескольких полуавтономных сербских анклавов в Хорватии. По свидетельству Джиласа, план Пьяде был принят с некоторым замешательством.
Все недоуменно замолчали. Я подумал, что увижу разочарование даже на лице Тито. Возможно, что будучи хорватом, он посчитал неловким высказываться против… Я первым выступил против предложения Пьяде. Мне показалось неестественным образование сегрегированных территорий, которым недоставало жизнеспособного центра, а это тем более создавало благоприятную почву для развития хорватского национализма. Кардель тут же поддержал мою точку зрения. Ранкович осадил Пьяде, заметив, что сербы и хорваты не так уж отличаются друг от друга, чтобы их разделять.
Затем партийные боссы обратились к вопросу Боснии-Герцеговины. В прошлом считалось, что этот центральный район не следует превращать в республику наподобие Сербии или Хорватии, а лучше придать ему статус автономии. Теперь же высказывалось опасение, что это будет означать автономию под началом Сербии, а большинству присутствующих было известно, что действия четников в Восточной Боснии-Герцеговине привели к тому, что само имя сербов стало крайне непопулярным среди мусульманского населения. Джилас вспоминает об этом так: "Автономия в рамках Сербии или Хорватии лишь усугубила бы существующую рознь и лишила бы мусульман их собственной индивидуальности. Боснийское руководство, подобно любому другому руководству, которое возникает в результате вооруженной борьбы, настаивало на своем собственном государстве, а позднее даже на своем собственном, исторически обусловленном выходе к морю. Однако государственный статус Боснии-Герцеговины в то время определен не был".
На второй сессии НОАЮ делегаты образовали законодательное собрание под председательством Тито, которому присвоили звание маршала. День рождения новой Югославии, 29 ноября 1943 года, оставался национальным праздником вплоть до распада федерации спустя 50 лет. Но как бы в напоминание партизанам о том, что их юное государство родилось посреди смертельной опасности, накануне празднования разразилась трагедия. Дезертир из хорватской авиации пригнал партизанам немецкий легкий бомбардировщик "Дорнье-17", который стоял в Яйце на импровизированном аэродроме. Тито решил воспользоваться этим самолетом для отправки в Каир югославской военной миссии, которую просил прислать Маклин. Возглавить миссию выбрали Ибо Лолу Рибара, самого молодого члена руководства и наиболее близкого лично Тито человека. В тот самый миг, когда люди садились в машину, в небе появился немецкий бомбардировщик, сбросивший свой смертоносный груз прямо на самолет. В результате погибли почти все люди, находившиеся в нем, в том числе и Рибар.