Сталин провозгласил еще новые тосты, снова прослезился, после чего поцеловал жену Джиласа, подтверждая тем самым свою любовь к сербскому народу, и вслух громко выразил надежду на то, что этот его жест не повлечет за собой обвинений в изнасиловании.
Когда в марте 1945 года сам Джилас вместе с Тито снова приехал в Москву, ему пришлось пережить новые нападки со стороны Сталина. На банкете в честь заключения советско-югославского договора о дружбе Сталин стал издеваться над Джиласом за то, что тот не притрагивается к спиртному.
Да он ведь совсем как немец пьет пиво! Да ведь он немец. Боже, он немец!
С этими словами Сталин протянул Джиласу фужер с водкой, настаивая на том, чтобы тот поддержал тост. Хотя Джилас не любил спиртного, фужер он принял, думая, что это будет тост за Сталина.
– Нет, нет, – сказал Сталин. – Всего лишь за Красную Армию. Что, не будешь пить за Красную Армию?
А грубые высказывания Сталина о югославских партизанах вообще привели Тито в бешенство.
В начале 1945 года русские направили в Белград киногруппу для съемок фильма о партизанах под названием "В горах Югославии". Хотя актеру, игравшему Тито, отводилась в фильме главная роль, в сценарии имелся некий русский герой, выступавший в роли этакого ангела-хранителя партизан. При виде уже отснятого фильма Тито "охватил гнев и стыд, когда он понял, какой второстепенной оказалась его роль как в сюжете фильма, так и в контексте истории".
Позднее стадо известно, что русские использовали съемки фильма "В горах Югославии" для создания в Югославии советской разведывательной сети. Киногруппа провела несколько месяцев, путешествуя по всей стране, устраивая банкеты, впоследствии выливавшиеся в настоящие оргии. Многих югославских коммунистов, которые слишком свободно и легко влились в их компанию, затем подвергли шантажу или подкупили находившиеся в составе киногруппы офицеры советской разведки.
Одна из главных ролей в фильме была отведена Тигру – собаке Тито, однако не настоящей, поскольку та погибла при Пятом наступлении, а похожей на нее немецкой овчарке, взятой в качестве трофея у противника. Ради спокойствия Тигра советская киногруппа возила с собой личного телохранителя югославского маршала, знавшего животное лучше самого Тито.
Этого тщеславного глуповатого солдата русские втянули в сексуальную оргию, шантажировали, а затем завербовали, получив таким образом для себя в качестве агента человека, который, как предполагалось, должен был охранять жизнь Тито.
К началу 1945 года в Центральный Комитет стали поступать донесения от югославских коммунистов, которых просили шпионить в пользу Советского Союза.
Некий русский майор пытался соблазнить, а затем и завербовать молодую женщину-шифровальщицу из самого Центрального Комитета КПЮ. Хотя она, скорее всего, и уступила сексуальным домогательствам русского, ее явно напугало предложение об оказании особых услуг СССР и она довела свою истории до сведения Ранковича, который сообщил об этом партийному руководству.
Тито был разгневан: "Шпионская сеть – этого мы не позволим! Нужно срочно довести это до их сведения".
Джилас согласился с ним, но в то же время никак не мог понять, для чего русские пытаются склонить к преступной деятельности своих верных коллег-коммунистов.
Русские научились играть на сербскохорватских противоречиях, чтобы вызвать раскол среди югославских коммунистов. Хорват Андрийя Хебранг был недоволен границами, предоставленными его родной республике, и выступил против строительства автомагистрали Загреб-Белград. Он заявил, что транспортный поток недостаточно велик для того, чтобы сделать проект целесообразным, однако большая часть руководства расценила его настроения как "антиюгославские".
Курируя проект ускоренной индустриализации, Хебранг полагался в основном на производственную и экономическую экспертизу из Советского Союза и в глазах руководства заслужил репутацию "человека Москвы".
В 1945 он отправил в Кремль донесение, в котором сообщал о разногласиях в руководстве югославской компартии.
Когда в апреле 1946 года Хебранга вывели из состава Политбюро, он обратил свои взоры в сторону Советского Союза в поисках симпатии и поддержки.
Разногласия Тито с Советским Союзом были впервые сделаны достоянием гласности, и то только в завуалированной и осторожной форме, когда ему пришлось вывести свои войска из Австрии и Триеста. В речи, произнесенной в Любляне 27 мая 1945 года, Тито сказал, что югославы не позволят никому втянуть себя в сферу чьего-то политического влияния.
"Мы больше никогда ни от кого не будем зависеть, несмотря на то, что о нас пишут или говорят, – а написано очень много и зачастую несправедливо и безобразно, оскорбительно и недостойно наших союзников. Сегодняшняя Югославия не желает быть объектом сделок и торговли".
Когда Тито жаловался по поводу того, что было написано о его родной стране, он явно имел в виду западную прессу, но его замечания относительно "торговли" и политической сферы влияния имели прямое отношение к Советскому Союзу, который пожертвовал Триестом ради того, чтобы взамен получить большую часть Германии. Очевидно, Сталин посчитал, что эта речь явилась критикой в его адрес, поэтому еще раньше, в июне, советскому послу в Белграде было послано письмо, которое надлежало передать для ознакомления Карделю и другим югославским руководителям:
"Мы рассматриваем речь товарища Тито как недружественную Советскому Союзу… Сообщите товарищу Тито, что если он еще раз предпримет подобную выходку в адрес СССР, мы будем вынуждены открыто выступить в прессе и дезавуировать его".
До окончательного разрыва, происшедшего в 1948 году, других разногласий с Советским Союзом не было.
Совместные предприятия, явившиеся основой советской экономической помощи, оказались обременительными и невыгодными для Югославии, но не стали определяющей причиной разрыва.
Возглавляя министерство информации и пропаганды, Джилас всячески сопротивлялся попыткам Советов скармливать югославской прессе нужную им информацию, но он явно не воспринимал эту тенденцию как враждебную или зловещую.
Хотя Сталин определенно проявлял особый интерес к соседним коммунистическим государствам – Албании и Болгарии, он не стал сразу давить на Тито с целью создания Балканского союза или федерации с Албанией и Болгарией. И все-таки именно по этому вопросу Сталин и решил затеять ссору.
Вскоре после того, как один из руководителей албанских коммунистов Спиру Наку покончил жизнь самоубийством из-за споров по поводу отношений с Югославией, в конце декабря 1947 года пришло сообщение от Сталина с просьбой к Центральному Комитету Югославской компартии прислать в Москву небольшую делегацию для обсуждения случившегося.
В приглашении особо упоминалось имя Милована Джиласа – возможно, потому, что тот бывал в Албании и был в курсе возникших проблем. А может быть, причиной стало то, что Сталин прочил его на пост главного коммуниста Югославии как соперника или преемника Тито. Позднее Джилас пришел к выводу, что имелось в виду именно второе.
Отношения между Югославией и Албанией напоминали отношения между СССР и Югославией. Югославы предоставляли Албании специалистов по экономике и даже поставляли продовольствие, а кроме того, организовали несколько совместных предприятий. Теперь они предлагали отправить туда две своих дивизии для укрепления обороноспособности Албании, поскольку вблизи южной границы, в Греции, бушевала гражданская война.
Оба правительства в принципе согласились, что их странам следует объединиться, а это в конечном итоге поможет разрешить извечную проблему Косово. Однако группа руководителей Албанской коммунистической партии, в которую входили покойный Спиру Наку и будущий албанский диктатор Энвер Ходжа, опасалась оказаться под властью Югославии.
Более того, местным коммунистам не была чужда застарелая кровная вражда между албанцами и славянами.
Направившись поездом в Москву, Джилас сделал остановку в Бухаресте и Яссах и был просто шокирован надменностью русских по отношению к "румынским мамалыжникам". Среди русских бытовала шутка о заведомой бесчестности румын: "Румын – это не национальность, а профессия!"
Джиласа и других членов югославской делегации в свою очередь позабавил советский железнодорожный вагон: "Нас смешили массивные бронзовые ручки и старомодные украшения. Стульчак в туалете оказался настолько высоким, что ноги не доставали до пола и болтались в воздухе. Самым гротескным оказалось то, что проводник этого помпезного вагона держал в своем купе кур, которые несли яйца".
Прибыв в Москву, Джилас приготовился уже было к обычному ожиданию, но был почти тотчас же приглашен в Кремль, где Сталин сразу же перешел к делу:
"Так, значит, члены албанского Центрального Комитета из-за вас кончают жизнь самоубийством! Это нехорошо".
Я принялся объяснять: "Спиру Наку был против союза Албании с Югославией. Он отстранился от всех в своем собственном Центральном Комитете".
Я не успел даже закончить, как, к моему удивлению, Сталин сказал: "У нас нет особых интересов в Албании. Мы будем согласны, если Югославия проглотит Албанию!" При этом он соединил пальцы правой руки в щепоть и, поднеся их ко рту, показал, как он проглотит албанцев.
Джиласа это как громом поразило, и единственное, что он смог сказать, что идея заключается не в проглатывании, а в присоединении.
"Нет, именно проглотить! – вмешался Молотов. Сталин же повторил свой брутальный жест. – Да, да. Проглотить! Но мы согласны с вами: вы должны проглотить Албанию – и чем скорее, тем лучше".
После короткого делового совещания югославов отвезли на сталинскую дачу на один из обычных ночных ужинов. Каждому из гостей полагалось угадать уличную температуру и за каждый неверно отгаданный градус необходимо было выпить рюмку водки. В конце ужина Сталин неожиданно спросил у Джиласа, сколько евреев в ЦК КПЮ, а затем прервал его объяснения: "А вот в нашем ЦК евреев нет. Да вы же антисемит, Джилас".
За столом также присутствовали Молотов и соглядатай за советской культурой Жданов, который пытался выяснять взгляды Джиласа на взаимоотношения с малыми нациями:
"Мы сделали большую ошибку, когда не оккупировали Финляндию. Было бы замечательно, если бы мы это сделали".
На что Молотов заметил: "Ох уж эта Финляндия – это крепкий орешек!"
Чуть позже Жданов поинтересовался у Джиласа:
"А что, в Югославии есть опера?"
Джилас ответил, что оперные постановки идут в девяти театрах, а про себя подумал, как мало эти люди знают о его родной стране и насколько им безразличны ее проблемы. Для них – это просто место на карте или орешек, вроде Финляндии. Разговор об опере вызвал у Сталина желание подойти к проигрывателю и поставить пластинку с записью колоратурного сопрано, звучавшего на фоне собачьего лая.
"При этом он рассмеялся деланным смехом, – вспоминает Джилас, – но когда увидел, насколько озадаченно я выгляжу, он объяснил, едва ли не извиняясь: "Но это же хорошо, чертовски хорошо придумано".
С февраля 1948 года, после целого месяца, проведенного Джиласом в Москве, к нему присоединился Эдвард Кардель. Сам Тито приехать отказался, сославшись на нездоровье. Возможно, он помнил о судьбе своего предшественника – генерального секретаря КПЮ Горкича, приехавшего в Москву в 1937 году и так оттуда и не вернувшегося.
Теперь, в 1948 году, югославы находились под неусыпным надзором и нескрывавшейся слежкой, поэтому для того, чтобы переговорить с коллегой, когда они оба оказались на предоставленной им даче, Джиласу пришлось прибегнуть к спасительному шепоту:
"В ту самую ночь, когда жена Карделя уже спала, а сам он лежал рядом с ней, я присел к нему на краешек кровати и тихо, насколько это было возможно, рассказал ему о моих впечатлениях от пребывания в Москве".
Кардель шепотом ответил, что непосредственной причиной спора с Советским Союзом стало соглашение между югославским и албанским руководством об отправке югославских войск в Албанию. Москва не приняла объяснений о том, что войска оказались там для защиты югославской соседки от греческих монархо-фашистов, а Молотов в своей телеграмме пригрозил официальным разрывом отношений.
Видимо, как раз в этом месте в шепоте Джиласа зазвучало возмущение:
"Что же тебя заставило, черт возьми, посылать туда две дивизии? – спросил я у Карделя. – И к чему все это лихорадочное вмешательство в дела Албании?"
Кардель со смирением в голосе ответил:
"Видишь ли, это все Старик. Ты же сам знаешь…"
Предположение о том, что Тито единолично рискнул столкнуться с Москвой, осталось вне страниц "Бесед со Сталиным", "дабы избежать подпитывания албано-советской пропаганды против Югославии".
Русские также пригласили в Москву и болгарскую делегацию, которую возглавил ветеран коммунистического движения Димитров – друг и покровитель Тито еще с довоенных лет.
Советская газета "Правда" только что подвергла Димитрова критике и выразила свое неудовольствие его "проблематичными и фантастическими "федерациями" и "конфедерациями". Это относилось к болгарскому проекту таможенного союза с Румынией, а также, скорее всего, к недавнему болгаро-югославскому Договору о дружбе, подписанному в словенском городе Блед.
Русские посчитали, что пришло время приструнить своих зарвавшихся выкормышей.
На судьбоносном совещании, состоявшемся 10 февраля 1948 года, Молотов разразился гневной оскорбительной тирадой в адрес Димитрова за попытку самостоятельно установить отношения с другими "народными демократиями".
Джилас комментирует это следующим образом:
Стало очевидно, что для советских лидеров с их великодержавным менталитетом, никогда не забывавших о том, что Красная Армия освободила Румынию и Болгарию, заявления Димитрова и строптивость Югославии были не только ересью, но и отрицанием "священного права" Советского Союза. Димитров сделал попытку оправдаться, но Сталин без конца прерывал его, не давая закончить. Сталин наконец проявил свое истинное лицо. Его мудрость обернулась грубостью, а отстраненность – нетерпимостью…
Он обрушился на болгар с упреками и обвинениями. Ему было известно, что они и так подчинятся, но на самом-то деле целился он в югославов – совсем как в народной пословице: "Дочку бранит, чтоб снохе неповадно было".
Затем Сталин перешел к теме федерации Югославии, Болгарии и Албании:
Такую федерацию необходимо создать, и чем скорее, тем лучше. Да, если это возможно, то даже завтра! Давайте немедленно согласуем это.
Один из югославов заметил, что уже готовится проект федерации Югославии с Албанией, но Сталин тут же одернул его: "Нет, сначала федерация Болгарии-Югославии, а затем обеих с Албанией". И добавил: "Мы думаем, что нужно создать федерацию, объединяющую Румынию с Венгрией, а также Польшу с Чехословакией".
Из всего этого Джилас заключил, что Сталин планировал объединить Советский Союз с "народными демократиями": Украину с Венгрией, Белоруссию с Польшей и Чехословакией, а саму Россию – с балканскими государствами.
Покончив с обвинениями в адрес Димитрова, Сталин обратил свой сарказм и гнев на Карделя:
Что вы там говорите об Албании? Вы ведь даже не проконсультировались с нами относительно ввода туда ваших войск.
Сталин снова вернулся к вопросу о целесообразности таможенных союзов, но Кардель, человек, не терпевший, когда его поддразнивают, сказал, что некоторые из подобных союзов себя оправдали – "например, Бенилюкс", объединяющий Бельгию, Голландию и Люксембург".
"Нет, Голландии в составе Бенилюкса нет, – прервал его Сталин, – только Бельгия и Люксембург".
– Нет, Голландия туда тоже входит, – настаивал Кардель.
– Нет, Голландия не входит, – упрямо повторил Сталин, и никто не осмелился заметить, что "ни" в слове "Бенилюкс" означает Нидерланды.
После совещания Джилас ощутил горечь и пустоту. Обычно спокойный и пунктуальный Кардель был расстроен тем, что не так подписал договор.
Джилас вспоминает, что за свою физическую безопасность они не опасались, – они ведь являлись представителями иностранного государства, – но ему не терпелось вернуться в боснийские леса.
Возвращаясь самолетом через несколько дней в Белград, Джилас чувствовал себя, по его словам, "все больше и больше – счастливым ребенком, но в то же время испытывал строгую, серьезную радость".