Как действовал такой свирепый лагерный режим, можно судить хотя бы по такому примеру. Осенью 1941 года в этот лагерь привезли 2000 человек советских военнопленных. Это были солдаты в возрасте 20–25 лет, здоровые, крепкие люди. И что же? Через 15–16 месяцев из них осталось в живых около 200 человек. Остальные погибли за такой короткий срок и были сожжены в крематории. Недаром именно в этот лагерь фашисты и посылали всех наших пленных генералов-патриотов, большинство из которых здесь и погибло. Среди них - сражавшиеся на подступах Москвы генералы Пресняков и С. Д. Данилов, участник всех боев под Севастополем генерал П. Г. Новиков и другие.
Еще до прибытия Карбышева советские военнопленные Флоссенбюрга связались с немецкой, французской и чешской подпольными антифашистскими организациями Сопротивления.
Руководители подполья Альберт Бухман, Рудольф Роткегель и Карл Ширдеван помогли перевести Карбышева из каменоломни в палату слабосильных и истощенных больных, носившую название "шонунг" - пощада. Здесь генерала укрывали шесть месяцев.
Польский врач Станислав Годестка подделывал показатели в температурном листе Дмитрия Михайловича, чтобы продержать Карбышева как можно дольше.
Нередко во время частых отборов, называемых фашистами "селекцией", которые производили комендант концлагеря и другие должностные лица, а также немецкий врач ревира, Годестка прятал Карбышева, чтобы его не отнесли к числу годных к работе или не направили на "транспорт" в другой лагерь уничтожения.
Ревир был отделен от "ареста" только каменной стеной. Поэтому все ужасы застенка - избиения, пытки, убийства - слышали больные.
Нелегким было житье Карбышева в ревире. Но он и здесь не терял времени зря. Дмитрий Михайлович присоединился к руководителям подполья, в котором собрались мужественные генералы Михайлов, Новиков, Зусманович, Скугарев, Ткаченко, офицеры Панасенко, Фисенко, Митрофанов, Николаев, Капелец, Буковский и другие. Возглавлял организацию энергичный генерал-майор танковых войск Петр Петрович Павлов.
У подпольщиков-антифашистов было и оружие - его хранили на топливном складе в штабелях угля.
Подпольная организация начала подготовку к восстанию. Однако большого размаха эта деятельность не получила, так как лагерь был небольшим и комендатура с гестапо усиленно следили за заключенными, строго запрещая встречи и хождения из одного барака в другой.
В воскресные дни Карбышева навещали в ревире советские генералы и офицеры. Приходили к нему и немецкие, и чешские коммунисты, чтобы поговорить с ним о международном положении, перспективах войны. К его мнению прислушивались все узники - французы, итальянцы, бельгийцы, чехи, словаки, сербы, немцы. И для них слово советского генерала звучало веско и убедительно.
Заполучив очередную сводку Совинформбюро, Карбышев по ней старался расшифровать оперативное и стратегическое положение на полях сражений. Конечно, он высказывал лишь свои предположения, но они часто подтверждались более поздними сводками. Это привлекало к Карбышеву людей, ему верили.
При благоприятных обстоятельствах Карбышев проводил беседы и на научные темы: по астрономии, фортификации и истории, рассказывал отдельные эпизоды из гражданской войны, воскрешал славные страницы борьбы русского народа за свою независимость и свободу. С наибольшим интересом слушали узники, как Дмитрий Михайлович разбивал миф о непобедимости гитлеровских войск и приводил для доказательства многочисленные примеры из прошлого.
Во второй половине 1943 года, когда гитлеровская армия под напором широко развернувшегося наступления Красной Армии начала откатываться на запад, в ревир зачастили сначала отдельные эсэсовцы, а затем и начальство концлагеря. Они знали: Карбышев - выдающийся генерал и военный ученый с мировым именем, и хотели послушать его прогнозы о перспективах войны. Фашистов уже основательно тревожила собственная судьба.
Однажды комендант лагеря Штольпен во время обхода ревира спросил Карбышева в присутствии Н. Л. Белоруцкого и других заключенных:
- Как долго, генерал, будет длиться война? И от чего, по-вашему, зависит приближение ее конца?
Карбышев ответил:
- Я считаю, что многое будет зависеть от открытия второго фронта.
- И вы верите, что рано или поздно откроется второй фронт?
- Да, верю, что откроется второй фронт, а возможно, и третий!
Под третьим фронтом Дмитрий Михайлович имел в виду партизанское движение в фашистском тылу.
Комендант нервно взмахнул плетью.
- А кто же победит?
- Конечно, победит Советский Союз, должно быть, и вы в этом не сомневаетесь, - спокойно сказал Карбышев.
Комендант только досадливо плюнул на пол и, уходя, выругался:
- Швайнерай, свинство! Безумный фанатик, старый большевик!
После ухода коменданта в ревир заявился немецкий врач-эсэсовец. Он вызвал Карбышева в комнату блокового.
- Говорят, генерал, что вы считаете, будто Россия победит Германию?
- Да, я в этом убежден.
- Мне кажется, что генерал душевно болен и заблуждается, - возразил эсэсовец и неестественно захохотал.
Потом он предложил Карбышеву, а также блоковому, который стоял перед ним навытяжку, сесть. И спросил уже серьезно:
- Какие у вас основания утверждать, что Германия проиграет войну?
Карбышев долго молчал. Блоковой нарушил молчание и на ломаном русско-польском языке повторил вопрос эсэсовца.
- Ну, что ж! Скажу, если вам это доставляет удовольствие…
И Карбышев объяснил, что Красная Армия начала широко развертывать свои силы. Политический проигрыш Гитлера начался еще в 1941 году, с момента вторжения в Страну Советов - теперь это совершенно ясно!
- О, вы не знайт, ничего не знайт! - воскликнул врач, стараясь перейти на русский язык. Не подобрав подходящих слов, он опять перешел на немецкий. - Рейх еще себя покажет. Мы применим новое оружие…
- Я слышал об этом от ваших ученых еще в Берлине, куда меня возили до Флоссенбюрга.
- Ну и что? Не поверили?
- Сказал, что на свете нет таких чудес, которые могли бы вас спасти…
Врач был явно озадачен. Стремясь, по-видимому, с помощью Карбышева добраться до истины, он решил вести дальнейший разговор с ним наедине, с глазу на глаз.
- Читали ли вы что-нибудь из трудов нашего фюрера? Как полагаете, в России, если даже Германия не выиграет войну, останется большевистская диктатура? - спросил фашист, выпроводив блокового.
- Советская власть будет жить до той поры, - ответил Карбышев, - пока нужна будет какая-либо власть вообще, то есть до коммунизма.
Однажды комендант Штольпен заметил в бараке ревира Карбышева и тут же приказал послать генерала в каменоломню.
- Там добьют старика в два счета, пора, - на ходу произнес Штольпен.
Но подпольщики сумели уберечь Карбышева. С помощью врача ревира Дмитрия Михайловича выписали в блок № 22 для работы в "шуерайсерай" - цехе по разделке старой обуви.
В этом же цехе оказались генерал Зусманович и полковник Митрофанов. Впрочем, работа и здесь, в нетопленом, тесном помещении, где было душно от пыли и грязи, оказалась непосильной для Карбышева. Заданную норму он не выполнял, и за это капо из уголовников много раз избивал его до потери сознания. Только благодаря заступничеству немецких коммунистов Дмитрий Михайлович наперекор ужасам гитлеровского застенка оставался еще в живых.
Наступил январь 1944 года. В лагере пошли слухи об отправке нескольких сот ослабевших заключенных в другие лагеря. Отправка никогда не радовала. Узникам было понятно, что их увезут не для лечения.
В феврале начался отбор "переселенцев". На транспорт попали и Карбышев, Зусманович, Митрофанов. Их перевели в 23-й карантинный блок - это значило скорый отъезд.
В карантинном блоке Дмитрий Михайлович встретил офицера Давыдова, с которым в 1942 году был в Замостье.
Стоял теплый, солнечный, почти весенний день, когда всех заключенных из 23-го блока вывели во двор.
Эсэсовцы почему-то медлили. Давыдов воспользовался паузой и рассказал Карбышеву, что заключенные концлагеря толкуют о том, будто Гитлер может применить отравляющие вещества, если фашистам придется туго. Дмитрий Михайлович отрицательно покачал головой. Он считал, что и в среде фашистского командования имеются люди, которые, по-видимому, не лишены здравого смысла и понимают, что газ подобен бумерангу.
Карбышев оказался прав.
О затянувшемся открытии второго фронта Дмитрий Михайлович сказал:
- Мы продвигаемся на запад. Если наши союзники в ближайшие дни не откроют второго фронта, они могут опоздать. Наша страна обойдется и без них…
Майданек
Транспорт с узниками медленно двигался на восток. На станции Люблин стал известен конечный пункт "путешествия" - Майданек. Концлагерь смерти. Число уничтоженных в нем людей уже тогда перевалило за миллион.
Европа содрогалась при одном упоминании о Майданеке. А те, кому оставалось дойти до него всего каких-нибудь два километра, не испытывали никакого страха.
Утомительная поездка в холодных, неотапливаемых, переполненных до отказа вагонах, без пищи, без воды довела почти всех узников до полного изнурения. Те, кто не умер в дороге, настолько обессилели, что не в состоянии были сдвинуться с места.
Эсэсовцы открыли двери вагонов и, подталкивая узников палками, выгоняли их на платформу.
Построили колонну и отделили группу, которой приказали вынести из вагонов трупы и сложить их тут же на платформе.
Возле станции на шоссе Люблин - Хелм заключенных ожидала вереница грузовых автомашин и тракторов с прицепами. Под усиленным конвоем эсэсовцев автоколонна двинулась по шоссе Люблин - Хелм.
Лагерь показался издали: проволочные заграждения, сторожевые вышки, мрачные тесовые бараки - все такое знакомое…
Майданек, куда попал Карбышев из Флоссенбюрга, был создан гитлеровцами в октябре 1941 года.
В документальных книгах Альберта Кана "Заговор против мира" и Шимона Датнера "Преступления немецко-фашистского вермахта" приведены подробные сведения об этом лагере смерти. Он занимал площадь в 270 гектаров и состоял из шести полей. На каждом - 24 барака (всего 144), вместимостью по 300 человек. И на каждом поле - виселица.
Охраняли лагерь войска СС. Им придавался отряд вспомогательной полиции - "каподорполицай": 200 уголовников и 200 овчарок.
Ходить по лагерю узникам разрешалось только до шести вечера. С наступлением темноты на вышках зажигались прожекторы, которые лучами пронизывали лагерь во всех направлениях. Попавшего под луч ждала пулеметная очередь.
Из 5000 советских военнопленных, доставленных сюда ранней осенью 1941 года, к концу ноября того же года осталось 1500. На следующий год начали завозить новые партии советских людей, преимущественно туберкулезников и инвалидов. Для них на втором поле оборудовали "лазарет". Из него постепенно выводили больных на казнь или расстрел.
Каждый день в концлагерь по шоссе Люблин - Хелм пригоняли тысячи поляков, русских, украинцев, - евреев - стариков, женщин, детей. Их гнали колоннами, гнали чаще всего прямо на шестое поле, где сразу же убивали.
Именно здесь, в Майданеке, фашистские "специалисты" впервые применили газовые камеры. Всего их было построено семь, общей вместимостью на 2000 человек. Умерщвляли в них газом "Циклон Е".
Отбор людей, подлежавших отравлению газами, производили эсэсовские врачи лагеря. Заключенных, отобранных для уничтожения, разделяли на группы. В одну включали больных, в другую - неспособных к физическому труду, в третью - истощенных, заморенных голодом. Женщин приводили вместе с детьми.
Карбышев оказался в лагере после "праздника урожая". Так окрестил начальник управления государственной безопасности польского губернаторства Фридрих Крейтер массовый расстрел, когда за один день было уничтожено 18 400 человек. Сначала узники вырыли большие рвы, затем эсэсовцы стали приводить по 50-100 человек, раздетых догола. Людей укладывали на дно рва лицом вниз и затем расстреливали из автоматов. На трупы укладывали второй ряд и также расстреливали. Так до тех пор, пока рвы не заполнялись доверху.
Заполненные трупами рвы засыпали небольшим слоем земли.
В практике Майданека слабых и больных, неспособных самостоятельно передвигаться, полагалось тут же пристреливать. На этот раз их со станции привезли на автомашинах и разместили в бараках карантина и лазаретах.
Один из узников концлагеря врач Л. И. Гофман-Михайловский, проводивший медицинский осмотр, свидетельствует:
"…Помню эту удрученную вереницу полуживых, отечных узников. В то время я, врач по специальности, был привлечен к работе в лагерном ревире (лазарете) для медицинского обслуживания заключенных.
Медосмотр кроме меня производили русский врач Дегтярев, чешский - Визнер, польский - Величанский и другие.
Во время осмотра ко мне подошел писарь ревира Неверли (ныне известный польский писатель), числившийся под фамилией Абрамов, и показал учетную медицинскую карточку заключенного Карбышева Дмитрия Михайловича, 64 лет, профессора, генерал-лейтенанта инженерных войск Красной Армии.
Передо мной стоял крайне истощенный, с отеками на лице и ногах седой старик, облаченный в рваную полосатую одежду, с долблеными деревянными колодками на ногах. Строгие черты лица и горящие жизненным огоньком глаза как-то интуитивно внушали веру в силу воли этого человека. В первый момент я растерялся: чем могу я помочь, как спасти его от смерти? Я не представлял, как я это сделаю, но знал, что это моя обязанность.
Неверли показал еще две медицинские карточки - генерал-майора Т. Я. Новикова и Г. В. Зусмановича.
Осмотр их показал, что здоровье обоих тоже крайне расшатано. Посоветовавшись с Дегтяревым и другими товарищами, мы решили взять этих трех генералов под свою особую опеку. При содействии чешского врача Визнера, поляков Величанского и Михаловича, а также писаря канцелярии ревира Закшевского на следующий день Д. М. Карбышева удалось перевести из карантинного барака ко мне, а Новикова и Зусмановича - в барак к Дегтяреву.
Мне удалось поместить Дмитрия Михайловича в барак, где я опекал 300–350 человек больных заключенных. Прежде всего его накормили, обмыли, переодели и уложили в постель. При медицинском осмотре мною было установлено, что Дмитрий Михайлович страдал резко выраженным общим истощением всего организма с наличием голодных отеков тела и жидкости в полостях, резко выраженным истощением нервной системы, авитаминозом, склерозом сосудов сердца, эмфиземой легких, хроническим бронхитом, чесоткой и флегмонами обеих голеней.
В его судьбе принимало самое душевное участие множество простых русских людей. Они не щадили усилий и доставали для Дмитрия Михайловича продукты питания и необходимые лекарства.
Кое-какие продукты для Карбышева, Новикова, Зусмановича и других больных товарищей, остро нуждавшихся в поправке, передавал через своих друзей старший по кухне Александр Васильев. Кое-что удавалось добыть через организацию польского Красного Креста, которая в это время начала функционировать и получила разрешение оказывать помощь.
Целый месяц наш больной спал, как младенец, по 16–18 часов в сутки. Через полтора месяца он уже ходил по бараку, несколько окреп, флегмоны зажили и сошли отеки. Теперь он по вечерам, когда в лагере устанавливался относительный покой, охотно рассказывал о своей богатой событиями жизни. Особенно трогали его рассказы о тяжких испытаниях в плену.
Слушая Дмитрия Михайловича, я всегда поражался его спокойствию и мужеству, беззаветной преданности Родине. Не в одном лагере ему пришлось хлебнуть горя: Замостье, Хаммельбург, Флоссенбюрг…
Рассказы Карбышева вызывали у всех слушавших его жгучую ненависть к фашизму, придавали нам силы для борьбы с врагом.
Дмитрий Михайлович был исключительно дисциплинированным пациентом и большим оптимистом. Не раз он говорил мне, когда я ему делал порой болезненные инъекции: "Доктор, колите меня чем хотите и сколько хотите, лишь бы я скорее выздоравливал. Мы должны обязательно встретиться у меня дома, в Москве. Ведь наши бьют немцев на всех фронтах".
Во время пребывания Карбышева в концлагере Майданек у меня возникла идея изменить ему фамилию, чтобы оградить от новых угроз, издевательств и пыток. Это не представляло трудности, так как каждый день в бараке умирало до трех десятков заключенных. Я бы мог подобрать из числа умирающих русских или украинцев человека подходящего возраста, узнать у него необходимые биографические данные и причины заключения, а после его смерти подать рапорт, указав номер Карбышева. Однако генерал от этого предложения категорически отказался, заявив, что Карбышев всегда был Карбышевым и останется им впредь, что бы ему ни угрожало".
Капитан А. Д. Мельник был в ревире одновременно с Карбышевым и оставил нам довольно точную картину пережитого:
"…Мы находимся в лагере смерти - Майданеке. Все здесь подчинено единой цели - уничтожению беззащитных людей. Но воля заключенных, их сплоченность и помощь друг другу, поистине самоотверженная работа русских, польских, чешских врачей часто отводят костлявую руку смерти от того или иного человека.
Так получается и с нами. Живу я. Живет "доктор Вова". Живет генерал Карбышев. Живет поляк, его фамилия Неверли. Быстрее других поправляется "доктор Вова" - военный врач Владимир Дегтярев. Он воевал, партизанил в Польше, потом был схвачен гитлеровцами и попал в Майданек, пройдя до этого через несколько концлагерей. Плох я, плох Неверли, у которого после тифа началось воспаление легких. Лучше стал чувствовать себя Дмитрий Михайлович Карбышев.
Я уже разговаривал с ним. Сухонький, прозрачный человек с желтой, как пергамент, кожей, с монгольскими чертами лица мало похож на того подвижного, энергичного генерала, которого я видел на маневрах. Только глаза, живые молодые глаза на желтом лице говорят о том, что воля этого человека не сломлена, несмотря на нечеловеческие испытания, которым подвергли его гитлеровцы. Карбышев спросил меня:
- Как здоровье?
- Пока плохо. Но думаю выкарабкаться…
- Надо, надо. Я вот тоже лежал пластом, а сейчас заметно полегчало…
Мы разговорились. Тихо, чтобы никто не слышал, я сказал:
- А я ведь вас знаю…
- Меня? Каким образом?..
Когда я назвал время и место маневров, на которых видел его, Карбышев оживился:
- Как же, как же, помню! Хорошее было время. Так значит, вы?..
- Капитан Красной Армии.
- Так, так, - задумчиво проговорил генерал, - вот оно что. Ну, что ж, дорогой, надо держаться, во что бы то ни стало держаться. Умереть здесь, сами видите, можно в два счета. А выжить?.. Но нас здесь немало, а это большая сила…
Говорили мы, в сущности, очень немного, но от этого короткого разговора, от спокойного тона Карбышева как-то сразу стало легче на душе. Он протянул мне кусочек хлеба с маргарином.
- Угощайтесь. Чем богат, тем и рад…
- А вы?..
- Я? Мне хватает. Верите же, иначе обижусь!
В конце концов мне пришлось принять от него эту маленькую кроху жизни".
В начале апреля 1944 года началась эвакуация узников Майданека в другие лагеря. Вот как это произошло по свидетельству капитана Мельника: