6. Младенчество и детство было у него тяжелым и неспокойным, так как он повсюду сопровождал родителей в их бегстве. В Неаполе, когда они тайно спасались на корабль от настигающего врага, он дважды чуть не выдал их своим плачем, оттого что люди, их сопровождавшие, хотели отнять его сперва от груди кормилицы, а потом из объятий матери, когда нужно было облегчить ношу слабых женщин. (2) Вместе с ними объехал он и Сицилию и Ахайю, где находился на попечении города лакедемонян, клиентов рода Клавдиев; уезжая оттуда, ночью в дороге он подвергся смертельной опасности, когда лес со всех сторон вдруг вспыхнул пожаром, и пламя подобралось к путникам так близко, что опалило Ливии волосы и край одежды. (3) Подарки, которые он получил в Сицилии от Помпеи, сестры Секста Помпея, – плащ, пряжка и золотые буллы – уцелели, и до сих пор их показывают в Байях.
По возвращении в Рим он был усыновлен по завещанию сенатором Марком Галлием; в наследство он вступил, но от имени вскоре отказался, так как Галлий принадлежал к числу противников Августа. (4) В девять лет он произнес с ростральной трибуны речь над скончавшимся отцом. Потом, подростком, в Актийском триумфе он сопровождал колесницу Августа верхом на левой пристяжной, между тем как на правой пристяжной ехал Марцелл, сын Октавии. На астических играх он был распорядителем, а на Троянских играх в цирке возглавлял отряд старших мальчиков.
7. Достигнув совершеннолетия, свою молодость и дальнейшие годы, вплоть до прихода к власти, провел он вот каким образом.
Гладиаторские бои он устраивал в память отца и потом в память своего деда Друза в различных местах и в различное время: в первый раз на форуме, во второй – в амфитеатре; для них он приглашал даже отставных заслуженных гладиаторов за вознаграждение в сто тысяч сестерциев. Давал он и игры, но не присутствовал на них. Все это устраивалось с большой пышностью, на средства матери и отчима.
(2) Женился он на Агриппине, дочери Марка Агриппы и внучке Цецилия Аттика, римского всадника, письма к которому оставил Цицерон. Но хотя они жили в согласии, хотя она уже родила ему сына Друза и была беременна во второй раз, ему было велено дать ей развод и немедленно вступить в брак с Юлией, дочерью Августа. Для него это было безмерной душевною мукой: к Агриппине он питал глубокую сердечную привязанность, Юлия же своим нравом была ему противна – он помнил, что еще при первом муже она искала близости с ним, и об этом даже говорили повсюду. (3) Об Агриппине он тосковал и после развода; и когда один только раз случилось ему ее встретить, он проводил ее таким взглядом, долгим и полным слез, что были приняты меры, чтобы она больше никогда не попадалась ему на глаза. С Юлией он поначалу жил в ладу и отвечал ей любовью, но потом стал все больше от нее отстраняться; а после того, как не стало сына, который был залогом их союза, он даже спал отдельно. Сын этот родился в Аквилее и умер еще младенцем. Брата своего Друза он потерял в Германии: тело его он доставил в Рим и всю дорогу шел пешком впереди.
8. Гражданскую деятельность он начал с того, что в присутствии Августа защищал в нескольких процессах царя Архелая, жителей Тралл и жителей Фессалии; поддержал перед сенатом просьбу городов Лаодикеи, Фиатиры и Хиоса, пострадавших от землетрясения и умолявших о помощи; привлек к суду Фанния Цепиона, который с Варроном Муреной составил заговор против Августа, и добился его осуждения за оскорбление величества. В то же время выполнял он и два другие поручения: по подвозу хлеба, которого начинало недоставать, и по обследованию эргастулов во всей Италии, хозяева которых снискали всеобщую ненависть тем, что хватали и скрывали в заточении не только свободных путников, но и тех, кто искал таких убежищ из страха перед военной службой.
9. Военную службу он начал в кантабрийском походе войсковым трибуном. Потом он возглавил поход римских войск на Восток, вернул армянское царство Тиграну и в своем лагере, перед трибуной военачальника возложил на него диадему. Он же принял и знамена, отбитые парфянами у Марка Красса. Затем он около года управлял Косматой Галлией, неспокойной из-за раздоров вождей и набегов варваров. После этого он вел войну с ретами и винделиками, потом с паннонцами, потом с германцами; (2) в ретийской войне он покорил альпийские племена, в паннонской – бревков и долматов, в германской он захватил сорок тысяч пленных, переселил их в Галлию и отвел им землю возле берега Рейна. За эти победы он вступил в столицу и с овацией и на колеснице, а еще до того, по сообщениям некоторых, был награжден триумфальными украшениями – наградой новой, не предоставлявшейся дотоле никому.
(3) Должности квестора, претора и консула он занимал раньше срока и почти без перерыва; а затем, спустя немного времени, получил второе консульство и трибунскую власть на пять лет.
10. Но среди потока этих успехов, в расцвете лет и сил он неожиданно решил отойти от дел и удалиться как можно дальше. Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог ни обвинить, ни отвергнуть, но не мог и больше терпеть; быть может – желание не возбуждать неприязни в Риме своей неотлучностью и удалением укрепить, а то и увеличить свое влияние к тому времени, когда государству могли бы понадобиться его услуги. А по мнению некоторых, он, видя подросших внуков Августа, добровольно уступил им место и положение второго человека в государстве, занимаемое им так долго: в этом он следовал примеру Марка Агриппы, который с приближением Марка Марцелла к государственным делам удалился в Митилены, чтобы своим присутствием не мешать его делам и не умалять его значения. (2) Впоследствии Тиберий и сам указывал на эту причину. Но тогда он просил отпустить его, ссылаясь лишь на усталость от государственных дел и на необходимость отдохновения от трудов. Ни просьбы матери, умолявшей его остаться, ни жалобы отчима в сенате на то, что он его покидает, не поколебали его; а встретив еще более решительное сопротивление, он на четыре дня отказался от пищи.
Добившись наконец позволения уехать, он тотчас отправился в Остию, оставив в Риме жену и сына, не сказав ни слова никому из провожавших, и лишь с немногими поцеловавшись на прощание. 11. Из Остии он поплыл вдоль берега Кампании. Здесь он задержался было при известии о нездоровье Августа; но так как пошли слухи, будто это он медлит, не сбудутся ли самые смелые его надежды, он пустился в море почти что в самую бурю и достиг, наконец, Родоса. Красота и здоровый воздух этого острова привлекли его еще тогда, когда он бросил здесь якорь на пути из Армении.
Здесь он стал жить, как простой гражданин, довольствуясь скромным домом и немногим более просторной виллой. Без ликтора и без рассыльного он то и дело прогуливался по гимнасию и с местными греками общался почти как равный.
(2) Однажды, обдумывая утром занятия наступающего дня, он сказал, что хотел бы посетить всех больных в городе; присутствующие неправильно его поняли, и был издан приказ принести всех больных в городской портик и уложить, глядя по тому, у кого какая болезнь. Пораженный этой неожиданностью, Тиберий долго не знал, что делать, и наконец, обошел всех, перед каждым извиняясь за беспокойство, как бы тот ни был убог и безвестен. (3) Только один раз, не более того, видели, как он проявил свою трибунскую власть. Он был постоянным посетителем философских школ и чтений; и когда однажды между несговорчивыми мудрецами возник жестокий спор, он в него вмешался, но кто-то из спорящих тотчас осыпал его бранью за поддержку противной стороны. Тогда он незаметно удалился домой, а потом, внезапно появившись в сопровождении ликторов, через глашатая призвал спорщика к суду и приказал бросить его в темницу.
(4) Немного спустя он узнал, что Юлия, жена его, осуждена за разврат и прелюбодеяния, и что Август от его имени дал ей развод. Он был рад этому известию, но все же почел своим долгом, сколько мог, заступиться перед отцом за дочь в своих неоднократных письмах, а Юлии оставил все подарки, какие дарил, хотя бы она того и не заслуживала.
(5) Тем временем истек срок его трибунской власти. Тогда он признался, наконец, что своим отъездом он хотел лишь избежать упреков в соперничестве с Гаем и Луцием, что теперь это подозрение миновало, Гай и Луций возмужали, ничто не угрожает их второму месту в государстве, и он просит, наконец, позволения повидать своих родственников, по которым стосковался. Но он получил отказ: мало того, ему было объявлено, чтобы он оставил всякую заботу о родственниках, которых сам с такой охотою покинул. 12. И так он остался на Родосе против воли, с трудом добившись с помощью матери, чтобы для сокрытия позора он хотя бы именовался посланником Августа.
(2) Теперь он жил не только как частный человек, но как человек гонимый и трепещущий. Он удалился в глубь острова, чтобы избежать знаков почтения от проезжающих – а их всегда было много, потому что ни один военный или гражданский наместник, куда бы он ни направлялся, не упускал случая завернуть на Родос. Но у него были и более важные причины для беспокойства. Когда он совершил поездку на Самос, чтобы повидать своего пасынка Гая, назначенного наместником Востока, он заметил в нем отчужденность, вызванную наговорами Марка Лоллия, его спутника и руководителя. (3) Заподозрили его и в том, что обязанным ему центурионам, когда они возвращались с побывки в лагеря, он давал двусмысленные письма к различным лицам, по-видимому, подстрекавшие их к мятежу. Узнав от Августа об этом подозрении, он стал беспрестанно требовать, чтобы к нему приставили человека из какого угодно сословия для надзора за его словами и поступками. 13. Он забросил обычные упражнения с конем и оружием, отказался от отеческой одежды, надел греческий плащ и сандалии и в таком виде прожил почти два года, с каждым днем все более презираемый и ненавидимый. Жители Немавса даже уничтожили его портреты и статуи, а в Риме, когда на дружеском обеде зашла о нем речь, один из гостей вскочил и поклялся Гаю, что если тот прикажет, он тотчас поедет на Родос и привезет оттуда голову ссыльного – вот как его называли. (2) После этого уже не страх, а прямая опасность заставили Тиберия с помощью матери неотступными просьбами вымаливать себе возвращения.
Добиться успеха помог ему счастливый случай. Август твердо решил ничего не предпринимать по этому делу против желания старшего сына; а тот в это время был в ссоре с Марком Лоллием и легко уступил просьбам отчима. И вот, с согласия Гая, Тиберию разрешено было вернуться, но при условии не принимать никакого участия в государственных делах. 14. Возвратился он на восьмой году после удаления, с уверенностью питая большие надежды на будущее.
Предсказания и предзнаменования с малых лет поддерживали в нем эти надежды. (2) Еще когда Ливия была им беременна и различными гаданиями пытала, родит ли она мальчика, она вынула яйцо из-под наседки и со служанками по очереди грела его в руках; и вылупился петушок с гребнем небывалой величины. А когда он только что родился, астролог Скрибоний возвестил ему великое будущее и даже царскую державу, но без царских знаков; ведь тогда еще власть цезарей была неизвестна. (3) Когда он выступил в первый поход и через Македонию вел свое войско в Сирию, перед Филиппами вдруг сам собою вспыхнул огонь на алтарях, некогда воздвигнутых победоносными легионами. Потом, на пути в Иллирик он посетил близ Патавия оракул Гериона, и ему выпало указание для ответа на свои вопросы бросить золотые кости в Апонов ручей, а когда он это сделал, кости легли самым счастливые броском: их и сейчас можно видеть там под водою. (4) За несколько лишь дней до его возвращения с Родоса в Рим на крышу его дома сел орел, никогда ранее не виданный на острове; а накануне того дня, когда он узнал о своем возврате, ему при переодевании показалось, что на нем пылает туника. Фрасилл, астролог, которого он держал при себе из-за его опытности в искусстве, едва завидел корабль, сразу объявил, что он везет хорошие вести: это было для него самым большим испытанием, потому что Тиберий, видя, что вопреки его предсказаниям дел идут все хуже, и решив, что перед ним обманщик, опрометчиво посвященный в его тайны, в это самое мгновенье их совместной прогулки хотел сбросить его в море.
15. По возвращении в Рим он представил народу своего сына Друза, а сам тотчас переселился из Помпеева дома, что в Каринах, на Эсквилин, в сады Мецената. Здесь он предался полному покою, и занимался только частными делами, свободный от общественных должностей. (2) Но не прошло и трех лет, как Гай и Луций скончались. Тогда Тиберий был усыновлен Августом вместе с братом умерших Марком Агриппой, но предварительно должен был усыновить своего племянника Германика. После этого он ни в чем уже не выступал как отец семейства и не притязал ни на что из утраченных прав: не делал подарков, не освобождал рабов, не принимал ни наследств, ни дарений, иначе как в пользование под властью отца.
С этих пор ничто не было упущено для возвышения Тиберия – в особенности, когда после отлучения и ссылки Агриппы он заведомо остался единственным наследником. 16. Он вновь получил трибунскую власть на пять лет, ему было поручено умиротворение Германии, к нему, в провинцию велено было явиться парфянским послам после переговоров с Августом в Риме. А когда пришла весть об отпадении Иллирика, ему была доверена и эта война, – самая тяжелая из всех войн римлян с внешними врагами после Пунических: с пятнадцатью легионами и равным количеством вспомогательных войск ему пришлось воевать три года при величайших трудностях всякого рода и крайнем недостатке продовольствия. (2) Его не раз отзывали, но он упорно продолжал войну, опасаясь, что сильный и близкий враг, встретив добровольную уступку, перейдет в нападение. И за это упорство он был щедро вознагражден: весь Иллирик, что простирается от Италии и Норика до Фракии и Македонии и от реки Данубия до Адриатического моря, он подчинил и привел к покорности.