Горбачев к тому времени уже был секретарем ЦК и проявлял немалый интерес и к вопросам внешней политики. Но на заседаниях Политбюро, во всяком случае, со своими выступлениями, мнениями и суждениями не влезал, то есть внешней политики не касался. В одной из наших с ним бесед он сказал: "А ты знаешь, большое впечатление на меня произвел по афганским событиям мой разговор с Кадыром". Кадыр приезжал после того, как Андропов вступил в должность Генерального секретаря. Записей беседы нет, помнит о содержании только переводчица, которая в настоящее время проживает в Венгрии, Кадыр был единственным человеком, который говорил Андропову всю правду в глаза. Кадыр говорил острую правду. Он как-то высказал свою оценку всего того, что мы делаем в Афганистане. Впоследствии Андропов заявил: "Вот ты знаешь, умный человек Кадыр. Он считает, что Афганистан сейчас работает на разъединение стран Варшавского договора, на осложнение нашего положения внутри Советского Союза". Горбачева же он неоднократно осаждал, когда тот пытался высказывать свои мнения по внешнеполитическим вопросам: "Ты посиди, посиди, Миша, до сельского хозяйства дойдем".
С приходом Горбачева на пост Генерального секретаря в 1985 году он очень быстро обозначил свою установку на быстрейшее, по возможности, решение афганской проблемы - такое решение, которое позволило бы вывести наши войска. Вначале это была именно принципиальная, общая установка. Но впереди был еще очень длинный и нелегкий путь, поскольку при всей важности такой принципиальной установки было, конечно, очень важно обеспечить скоординированное, правильное взаимодействие различных ведомств, различных людей для выполнения этой установки.
В дальнейшем выводить войска оказалось не менее сложно, чем вводить. Видимо, даже более сложно, потому что там потребовалось всего 12 дней безо всякой проработки, а здесь несколько лет.
Практически к этому времени никто фактически не перечил тому, что надо решать вопрос о плане вывода. Упиралось все в то, а каким Афганистан останется? Каким мы его оставим после вывода войск? И тут начинался совершеннейший разброд. Одна линия была на создание некоего коалиционного режима, в котором НДПА занимала бы очень скромное, но законное место, чтобы не кончилось тем, что их поголовно вырежут потом, то есть трансформировать, пока там наши войска, с нашей помощью. И, прямо скажем, при определенном взаимодействии и с Западом, который не был заинтересован в победе фундаменталистов. В то же время - чтобы Афганистан оставался нейтральным к нам в военном отношении. А в политическом отношении - не враждебной нам страной. Рассчитывать в ту пору, что это будет очень дружественная страна для нас, мы прямо говорили об этом, было невозможно.
Другую линию олицетворяли, прежде всего, Шеварднадзе и Крючков, который тогда был заместителем председателя Комитета государственной безопасности. Они отстаивали такие практические шаги, которые, в общем, были нацелены на иллюзорные представления о том, что режим этот может сохраниться. Во всяком случае, если не как полновластный, то как определяющий фактор в этой стране и после нашего ухода. К сожалению, наш лидер Горбачев, на словах вихляя то в одну, то в другую сторону, во многом предоставлял свободу рук скорее представителям второй точки зрения.
Допустим, Горбачев с нашей же подачи, с использованием наших заготовок говорит Наджибулле: вы должны поделиться минимум половиной реальной власти с оппозицией для того, чтобы создавать какие-то коалиционные органы власти. Тут же в беседах того же Шеварднадзе, Крючкова с Наджибуллой эта установка подменяется рекомендацией поделиться половиной портфелей министерских, да еще дается совет: вот вы разделите одно министерство, другое, чтобы побольше было этих портфелей, которые можно будет оппозиции раздавать. Причем портфели не первостепенной важности, но по количеству пусть это будет половина или больше половины. Вот раздавайте эти портфели. То есть были совершенно разные установки. Естественно, очереди за такими портфелями не установилось и не было никакого шанса на создание такого коалиционного правительства. С подачи именно тех же товарищей в 1987 году возникла идея, что президентом должен стать Наджибулла. Якобы лидер НДПА должен быть главой государства, то есть стать компромиссной фигурой для осуществления политики национального примирения. Горбачев пытался втолковать это Наджибулле, который был вначале растерян подобной постановкой вопроса. Но после празднования 70-летия Великой Октябрьской Социалистической революции и бесед с Шеварднадзе и некоторыми другими товарищами у Наджибуллы появляется совершенно новое толкование того, что ему говорил Горбачев. Вроде бы Горбачев ему говорил не о том, он должен быть там один из 3–4 кандидатов, а что просто его одного на Лойе Джирге должна выдвинуть не только НДПА, но еще 2–3 какие-то партии или организации. То есть опять с ног на голову. Так оно и произошло, и, конечно, единогласно или почти он был избран президентом, но что дальше происходило, мы знаем.
При Черненко продолжали действовать все установки, которые имели место во времена Андропова. И при нем процесс непрямых переговоров и поисков путей развязывания узелков, которые бы пригодились потом для окончательного урегулирования, продолжался. Без каких-либо активных действий со стороны Горбачева к маю 1985 года в результате предшествующего процесса переговоров документы по урегулированию были согласованы, не побоюсь сказать, на 98 процентов. Хотя два процента были самые трудные, поскольку они касались именно точных сроков вывода, условий, порядка вывода, но при всей важности этого не менее важны были многие другие положения, которые требовались в то время, и они уже были выработаны. При Черненко процесс не остановился, и ничего с его стороны не мешало реализации этого процесса.
Начиная с ввода войск и в ходе всех последующих событий ни у кого из наших военных, того же Устинова как министра или других каких-то деятелей, не улавливался элемент того, что нам нужно присутствовать в Афганистане с военно-стратегической точки зрения, тем более в наших интересах продвижения на юг: к Персидскому заливу.
В органах НАТО и на других узких совещаниях западных спецслужб, конечно же, потирали руки: как это здорово, что тут Советский Союз в связи с Афганистаном сел в лужу и не надо делать что-либо, чтобы он быстро из этой ситуации не выпутался.
Представляется небезынтересным упомянуть о периоде конец 1987 - начало 1988 года, то есть канун подписания Женевских соглашений, после которых вывод начался. Это был очень критический и ответственный момент. Во-первых, к концу 1987 года после визита Горбачева в США у американцев окончательно одержали верх те, кто считал, что надо по-хорошему выпустить Советский Союз из Афганистана. У них внутри даже существовали термины: были "блидес" - кровопускатели, которые считали, что Советский Союз пусть там проливает кровь, и чем больше, тем лучше, а другие, они назывались "рилас", - что надо уладить как-то это дело. К концу 1987 года окончательно одержали верх вторые, в частности Шульц, которые сочли: да, надо дать уйти оттуда по-хорошему. Наступил момент, когда надо было ковать железо, пока оно горячо. Между тем в Женеве на переговорах снова вырисовывался тупик. Пакистанцы, при молчаливом согласии США, несмотря на такое принципиальное решение, пытались выторговать максимум выгодных для себя условий. С другой стороны, надо прямо сказать, что наши подсказки, имею в виду конкретно Шеварднадзе, афганцам по тактике переговоров, на этом этапе особенно, были не самые удачные. В частности, вопрос не очень и большой - формулировка прохождения границы, под которой подразумевалась линия Дюранда, а афганцам признать прямо это нежелательно было. Выход можно было найти, и он уже вырисовывался, но Шеварднадзе подсказал Вакилю и индусам, чтобы, возражая против этой формулировки, афганцы сослались на то, что она неприемлема для Индии. И индусы подтвердили это. Но как такое сказать пакистанцам? Это что быку красную тряпку показать.
Они ужесточили свою позицию, и это затормозило переговоры не на одну неделю. При этом замминистра МИДа Пакистана откровенно говорил потом Воронцову - у нас уже была компромиссная формулировка, мы вот-вот хотели ее внести, а эта ссылка на Индию исключает эту возможность. И ряд таких вот шагов. Возник момент, когда надо было какой-то сильный импульс получить, так что в январе 1988 года я оказался в Вашингтоне. Поговорив с Шульцем, причем конфиденциально, с Пауэлом - помощником по национальной безопасности, с другими старыми знакомыми, которые были весьма осведомлены в настроениях, я пришел к выводу, что решающее значение может иметь то, что мы в ближайшее время назовем неусложненную формулу решения проблемы. Назовем конкретную дату, с которой мы готовы начать вывод наших войск. Такую дату и такие сроки, которые откроют для Рейгана перспективу, что войска уйдут до его ухода из Белого дома. То есть он в свой актив запишет, что выгнал советские войска из Афганистана. Этого будет достаточно для того, чтобы остающиеся колебания были преодолены и чтобы Вашингтон приложил все силы к тому, чтобы было осуществлено быстрейшее заключение соглашений и состоялся вывод войск.
По возвращении в Москву я об этом доложил, предложил конкретную дату и какая вся формула должна быть. Категорически восстал против этого Шеварднадзе. "Нельзя вот так конкретно связывать себе руки и ставить под удар Наджибуллу и т. д.". Было решено выступить Горбачеву с заявлением по Афганистану в начале февраля. Но максимум, на что согласился Шеварднадзе, чтобы там была формулировка, что вывод войск можно было бы начать где-то в мае месяце, если бы в феврале-марте были подписаны соглашения, хотя уже было начало февраля. И в феврале они подписаны не были. Ну, то есть это явно не то, что могло бы создать импульс. Но он на этом настоял, за заявление с такой формулировкой проголосовали все члены Политбюро. Крючков улетел в Кабул знакомить с этим заявлением Наджибуллу. Но в конечном итоге Горбачев согласился с переданной мной формулировкой, собственноручно вписал, что правительство Советского Союза и Республика Афганистан договорились начать вывод войск 15 мая 1988 года.
К этому привязывались все остальные положения. Путь для отступления был отрезан. Действительно, мы перекладывали всю ответственность на американцев, на Пакистан. Мы объявили дату. Если вы сорвете эту дату, всем будет ясно почему. И с этого момента пошел быстрый процесс завершения подготовки документов и их подписания. Вспоминаю в связи с этим, что, к сожалению, я сам читал фразы о том, что именно Шеварднадзе вывел наши войска из Афганистана. Конечно же, он не был против вывода. Но практические его шаги в афганских делах далеко не ускоряли вывод. И когда он, это было в 1991 году, снова стал министром иностранных дел, я помню, в интервью "Независимой газете" ему был задан вопрос: не могли ли мы хоть на год раньше вывести войска? Он сказал: "Нет, не могли. Общество было не готово". Это ерунда, конечно, общество-то было готово давным-давно, но, к сожалению, то, как велись дела с 1985 года при принципиальной установке на быстрейший вывод, этот процесс растянулся на много лет…
Делится своими воспоминаниями Леонид Митрофанович ЗАМЯТИН (бывший руководитель международного отдела ЦК КПСС)
Мероприятия и действия вокруг Афганистана, пожалуй, начались с апреля 1978 года. То есть тогда, когда пришла к власти группировка после Дауда… Даудовский инцидент совершенно не ясен для нас, когда был совершен переворот. Чьими руками был убит Дауд - неизвестно.
К власти пришли офицеры из НДПА этого самого Национального фронта, Демократического фронта, то есть "Хальк" и "Парчам".
И в апреле 78-го года, по существу, сложилась новая структура власти. Нет короля, нет феодального строя, пришла социалистическая группировка. И вот сложился новый этап развития советско-афганских отношений. Так ли это? Действительно так. Как мы тогда восприняли эти события? Ну, первое: мы не знали, кто и как произвел этот переворот. Мы, в общем, узнали по английскому радио, что вот такие события произошли. МИД запросил Пузанова, который был там в качестве посла. Я вам скажу, как в эти республики назначали послов с хрущевского времени. Некуда деть человека…
Один из предшественников Пузанова был Антонов - министр мясо-молочной промышленности СССР. Развалил всю промышленность - его послали туда. Затем его сменили, потому что он не справился. Но он там был почти пять лет. Послали Пузанова, который развалил Гостелерадио и где-то в Совмине еще был, и вот, когда наступил момент, когда спросили, что произошло в Афганистане, ответ был такой: я должен посетить МИД и узнать, что там происходит. И мы узнали об Апрельской революции. В Центре узнали из сообщений английского радио. Хотя у нас в Афганистане уже были наши люди, были советники. То есть мы о факте происшедшего узнали со стороны. Но самой оценки происшедшего не дали. Что одолевало наших руководителей? Особенно Пономарева, Суслова, которые считали, что они знают Восток. Так или не так, трудно сказать, но у них были советники. Был Ульяновский такой, он определял политику у Пономарева восточную. Было такое мнение: раз там произошли события, которые приведут к социалистическому строю в этой стране, мы должны поддержать этот строй. Когда говорили, что страна феодальная, на это отвечали: ну а Монголия прошла же эти стадии, так давайте поддержим социализм. И отсюда идеологически мы готовили себя к тому, чтобы поддержать развитие социализма в этой сугубо феодальной стране. Это показало, что мы не знали эту страну, что англичане 30 лет воевали для того, чтобы ее прижать к своему владычеству, - ничего не вышло, они ушли, но мы и эту историю забыли. Вот ведь в чем дело. Отсюда и пошло развитие событий, вот ведь где начало. Это - первое. Второе - это то, что нас провоцировали. В то время определенные силы провоцировали приход Картера, приход Бжезинского к власти в Америке. Искали повод, как заставить Россию втянуться в какой-то большой конфликт, потому что на всем имидже Соединенных Штатов стоял вьетнамский ожог, и они не могли отмыться от этого. И отсюда у Бжезинского появилась теория, что мир развивается по схеме распространения "зеленого подбрюшья". То есть исламизма. И действительно так. И потом его теория начала подтверждаться. Иранские события: выгоняют американцев из Ирана. Это уже 79-й год. Это уже позднее, это с революцией не связано, но американская разведка работала. Работала через нашу разведку, и наш КГБ активно доказывал, что мы должны сейчас изучать положение, а наши идеологи говорили, что мы Афганистан отдать не можем, мы - с Афганистаном: первая Страна Советов установила отношения сразу после революции.
Даже в гитлеровскую войну мы сохранили Афганистан нейтральным государством. Как же мы можем сейчас отдать его исламизму. Наши республики в какой-то степени перекликаются с сегодняшним днем… Мы не удержали Наджибуллу, исламизм начал лезть в наши среднеазиатские республики, в какой-то степени анализ был правильный, Бжезинский же не дурак был. Ну а мы были одержимы этой идеей социализации. И отсюда мы в первый заход свой направили огромное количество наших советников.
Я помню свой спор с Борисом Николаевичем Пономаревым после одного совещания, когда Центральному Комитету комсомола было дано поручение направить советников по комсомолу и по пионерским организациям. Я говорю: "Борис Николаевич, я был недавно в Афганистане. Вы посмотрите, девочки ходят в чадре, еще и закрывают лицо, они даже не дошли еще до того, чтобы открыть глаза, как в других исламских республиках, как же мы им пионерские галстуки будем надевать, глупо это". Он мне говорит: "Вы знаете, нужна разъяснительная работа, и мы должны создавать социалистические предпосылки в этой стране". Был такой разговор. И вот мы постепенно вползли в то, что в марте 1979-го во главе государства встал Тараки - известный поэт, писатель Афганистана, но абсолютно малоизвестный кому-либо государственный деятель, который исходил из того, что на Москву надо нажимать и Москва нам поможет удержаться у власти.
Первая попытка переворота против Тараки была в марте 79-го года. После этого мы усилили группу военных советников. Мы усилили Тараки, мы сменили, по существу, его окружение. Уже обед ему подавали наши официантки, уже охрана была из нашего 9-го управления, и так далее, и так далее.
Но это еще не приняло тех масштабов, которые были позднее, уже у Бабрака.
В августе Тараки начал беспокоиться тем, что Фалин сказал на Конституционном суде, что американцы и Пакистан, в общем-то, работали над тем, чтобы в Афганистане не допустить советизации, не допустить его социалистического духа. Потому что для них Афганистан - это тоже было королевство, которое находилось в сфере влияния сначала Великобритании многие годы, а потом, во времена Гитлера, все офицерство проходило через фашистскую подготовку. Но к нам Захир-шах относился очень лояльно. Он считал, что - большой сосед, зачем надо с ним спорить. После 29-го года, когда мы усмирили положение во всех среднеазиатских республиках, мы считали, что национализм успокоился, и тот считал, что граница спокойна.
А была ли она спокойна - другой вопрос, можно привести примеры… Этими событиями мы подходим к тому, что в мае после этого переворота был неофициальный визит Тараки в Москву, где он требовал, чтобы мы ввели войска. Он имел несколько разговоров с Косыгиным, и Косыгин убеждал его в том, что мы не можем пойти на ввод войск, что они сами должны справиться с ситуацией, и это была наша концепция до августа 79-го года.
Тараки звонил, по моим данным, 12 раз. Причем мы действительно вышли, это и у Корниенко есть, и я сам был свидетелем, когда Косыгин разговаривал с Тараки, он с ним по открытому телефону специально разговаривал, чтобы западники слышали, что мы говорим. Косыгин доказывал, что мы ввести войска не можем.
В августе вдруг Тараки решил поехать по приглашению Кастро на Кубу. Какое-то празднество там было, черт его знает, мы были против этого. Он сделал остановку в Москве. Вот Корниенко рассказывает, как он с ним встречался здесь. Но… Его принял Брежнев, и на Брежнева он произвел очень большое впечатление. Брежнев был человек очень впечатлительный, слезливый в тот период. С 76-го года Брежнев был наполовину паралитиком, после инсульта он уже еле ногами двигал, у него наступили быстро старческие симптомы и прочее. И Тараки на него произвел впечатление человеческим своим обликом, и когда в сентябре 79-го года удушили Тараки - его удушили подушкой, вот где-то есть запись, я ее должен найти, рассказала жена Тараки, - пленка, как душили ее мужа. Она есть, пленка. У меня был текст, мне приносили его, я его отдал Боровику, но это не пленка была, Боровик говорит, надо было найти пленку. Его удушили подушкой. Кто? Амин. Человек, который был его единокровный брат по управлению новым Афганистаном. И вот после удушения Тараки Х. Амин пришел к власти, и вот тут у нас разыгрались эмоции. Какие это были эмоции?