Прочие Люцинины хвори остались, естественно, при ней. Вечно она то синела у нас на глазах, то вдруг теряла сознание, в общем, выкидывала свои номера. И один такой номер, из разряда выдающихся, она тоже подстроила на Рождество. Было это уже после войны. Возможно, на сей раз ей даже удалось бы и помереть, если бы не наш сосед. Соседом моих родителей в ту пору была какая-то большая шишка, не то из МИДа, не то партийный функционер. У нас не было телефона, чтобы вызвать врача, Люцина упорно пыталась покинуть сей бренный мир, и энергичная бабушка погнала меня к этому самому функционеру. Высокопоставленная шишка оказалась очень отзывчивой. Она не только разрешила позвонить по телефону, но и, узнав в чем дело, сама занялась спасением Люцины. Сосед лично позвонил хорошему знакомому и очень хорошему профессору, специалисту по Люцининой болезни. Как же звали того чудесного человека? Лаубе? Кажется, так, профессор Лаубе. Стыдно забывать своих благодетелей, этому профессору Люцина обязана жизнью. Силой оторванный от праздничного стола звонком "сверху", он приехал к нам надутый, разгневанный и жутко недовольный, увидел больного человека и тут же забыл о своем недовольстве, да и вообще обо всем на свете. Профессор вытащил Люпину с того света и отказался принять гонорар. Потом, естественно, Люцина полетела к нему с букетом роз, но работать в рождественскую ночь его наверняка заставила не надежда получить роскошный букет.
На следующее Рождество какой-то непонятный приступ случился с бабушкой, ее тоже удалось спасти, но очередное Рождество мы теперь уже поджидали с тревогой. Мелочи вроде отсутствия воды в доме в канун Рождества или чей-то пустяковый грипп уже не воспринимались нами как достойное несчастье. Но вот наконец стряслось нечто, не только надлежащим образом компенсировавшее упомянутые мелочи ряда рождественских ночей, но и сулившее надежду на то, что мы выполнили норму рождественских катаклизмов на несколько лет вперед.
Случилось это много лет спустя, когда я была уже взрослой. Остались позади студенческие годы, я получила специальность архитектора-строителя и работала по этой специальности. За плечами был кое-какой и жизненный, и производственный опыт.
Недели за три до праздников, которые моя родня по традиции продолжала встречать у моих родителей, начались проблемы с канализацией. Кто-то из жильцов дома делал ремонт, и где-то забило канализационную трубу. Кто забил, где забито – никто не знал, сантехники безуспешно вели поиски, которые заключались главным образом в том, что они одну за другой вскрывали трубы в поисках затора и оставляли их в таком состоянии, запрещая жильцам в дальнейшем пользоваться канализацией. К тому времени я уже жила в другом доме, но встречать Рождество тоже собиралась у родителей и, зная тяготеющее над нашей родней рождественское проклятие, преисполнилась самыми худшими опасениями.
Вопреки ожиданиям Сочельник на этот раз прошел нормально, но в первый же день праздников чуть свет нас разбудила звонком соседка снизу. Заливаясь горькими слезами, растерзанная, с всклокоченными волосами несчастная женщина умоляла мою мать не спускать воду в унитазе, потому как ее новорожденные котятки потопились. Смысла информации я не уловила, но гибель котяток меня встревожила, и я спустилась с соседкой к ней посмотреть, в чем же дело.
Оказалось, что уже со вчерашнего дня все, что стекает от соседей в канализацию со всех пяти этажей, выливается у соседки в квартире. Ночь она провела у мужа в больнице, а вернувшись домой под утро, застала в квартире зловонный потоп. Ночью окотилась кошка, и новорожденные утонули. А сейчас соседка на пару с дворником пытается очистить квартиру с помощью ведер, совков и тряпок от... этого самого, но они никак не поспевают и просят нас воздержаться. В самом деле, войти в туалет было просто нельзя, жижа перелилась через порог и затопила всю квартиру. Я глядела на это стихийное бедствие, на хозяйку и на дворника с тряпками в руках и отчаянием в глазах, и меня проняло. Надо что-то спешно предпринять!
У соседки был телефон, осторожно пробравшись по мебели к нему, я принялась названивать. Начала с аварийной службы водопровода и канализации. Там мне сообщили, что у них Рождество, день нерабочий, а дежурные сантехники тоже в нерабочем состоянии, то есть того... не могут разорваться! Я пригрозила им милицией, но они не испугались. Тогда я и в самом деле позвонила в милицию и, закусив удила, стала звонить все выше, пока не добралась до самого верха. Наконец проклятая аварийка приехала.
И в самом деле, ее состав был поголовно пьян. Это меня как-то не обескуражило, говорю же, на стройках уже поработала и рабочий класс знала. Общими усилиями мы попытались разобраться в причинах катаклизма, и у нас получилось, что не иначе как засорилось колено трубы на первом этаже, в том месте, где сантехники вскрыли трубу три недели назад, и она так и стоит во вскрытом виде. Зато удобно, можно щупать рукой, сколько влезет. Засорилось наверняка из-за ремонта на пятом этаже, ведь наш народ привык все спускать в канализацию. Ну, могли по пути подключиться и соседи, спустить в унитаз картофельные очистки или еще чем помочь. Но в любом случае причиной несчастья стал участок канализации на первом этаже.
Участок этот находился в холле подъезда дома у того выхода, что вел на Аллею Неподлеглости, для чего нужно было спуститься по крылечку из пяти ступенек. Стеклянная стена со стеклянной же дверью разделяла холл на две части, за стеной был второй выход из дома, в переулок.
Стоим мы, значит, с сантехниками, чешем в затылках, уставившись на проклятую трубу, вертикально спускающуюся по стене, понимаем, что заткнулось в колене и немного ниже и весь этот кусок труб надо менять. Аварийная бригада сделать это не может. А что же делать?
– Послушайте, – задумчиво сказала я бригадиру. – А что, если пан кувалдочкой постучит по коленцу? Или немного выше.
Старшой уставился на меня. В его взгляде поочередно выразились непонимание, изумление и глубочайшее осуждение.
– Пппроше пани, – с достоинством произнес он. – Отдает ли пани себе отчет в том, что пани предлагает?
– Целиком и полностью, – беспечно заявила я.
– Но тогда же все это ггт... потечет на улицу! На Аллею Неподлеглости!!!
– Вот именно. Санэпид тут же появится, правда? И уж они сами сделают все, что положено.
Теперь бригадир и его подчиненные смотрели на меня с явным интересом. Очень может быть, что на трезвую голову бригадир воспринял бы мое предложение иначе, но сейчас оно его явно заинтересовало. Велев своим молодцам притащить стол, он с их помощью взобрался на него и тюкнул по коленцу кувалдочкой.
В общих чертах я представляла себе, что получится. В отличие от сантехников я была абсолютно трезвой и у меня хватило ума подумать о собственной безопасности. За происходящим я наблюдала, забежав за упомянутую выше стеклянную стену холла, откуда все было прекрасно видно. Из пробитого отверстия под давлением пяти этажей обрушилась Ниагара зловонной жидкости. Окатив стены подъезда и бригаду в полном составе, забрызгав передо мной стекло, Ниагара мощным потоком устремилась к выходу, сбегая с веселым бульканьем на Аллею Неподлеглости по ступенькам крыльца. Кто-то из жильцов попытался войти в подъезд, но в ужасе отпрянул. Один из мужчин спросил сантехников:
– Откуда это у вас? Из центрального?
– Ага, из центрального, – машинально подтвердил бригадир, тупо уставившись на дело своих рук.
Жуткая вонь заполнила лестничную клетку, выманив жильцов из квартир. Аварийная бригада поспешила собрать свои манатки и быстренько уехать от греха подальше. К нам опять прибежала нижняя соседка, рыдая, на сей раз от счастья. Смердящая масса, которую они с дворником безуспешно пытались до этого собрать в ведра и тазы, ни с того ни с сего у них из-под рук сама вдруг поплыла из квартиры долой!
Поврежденный участок труб сменили в первый же рабочий день после праздников всего за каких-нибудь восемь часов. А происшедшее лишний раз подтвердило мое глубокое убеждение в том, что в тогдашней нашей социалистической действительности самыми действенными методами были нетипичные и радикальные.
( Сюрпризы на Рождество нам подбрасывала...)
Сюрпризы на Рождество нам подбрасывала не только судьба, мы и сами старались придумать к празднику что-нибудь оригинальное. И тут опять первую скрипку сыграла Люцина, в голове которой всегда было полно всевозможных идей. Она и специальность выбрала такую – приобщать молодежь к культуре и искусству, многие годы работала с молодежью, знала множество веселых игр, сама изобретала аттракционы и остроумные шарады-развлечения. И даже написала несколько книг, составила сборники соответствующих игр для детей и юношества. Эти книги не сохранились, а жаль. Если кто-то заинтересуется, пусть ищет по автору: Люцина Щегодинская.
Но вернемся к Рождеству. Как-то мы придумали такую штуку: каждый даритель (пардон, я хотела сказать – святой Миколай) обязан был запаковать свой презент в такое количество бумаги, чтобы нельзя было догадаться, какого размера подарок скрывается внутри, и чтобы развертывание бумаги длилось как можно дольше. Тогда мне пришлось пережить ужасные минуты, оставшиеся в памяти на всю жизнь. Вот опять придется перебить хронологическое повествование, но что делать? Начинаешь ворошить в памяти прошлое, и обязательно возникают ассоциации, потянется ниточка то в пережитое раньше, то в аукнувшееся впоследствии, а хотелось бы поделиться с читателем всем, что представляется мне достойным внимания. Пожалуй, не буду больше извиняться за свое сбивчивое повествование, а буду просто говорить обо всем, что вспоминается.
Итак, в то Рождество было мне лет четырнадцать-пятнадцать. Возраст солидный, и, выходит, была я на редкость тупой кретинкой. Оправдать меня может лишь тот факт, что заморочили голову бабы, то есть женская половина моей родни, которую я без всякого сожаления выведу на чистую воду, хотя это, возможно, и чрезвычайно бестактно с моей стороны. А Тереса пусть удавится, хотя, если по-честному, она единственная в нашем семействе проявляла какие-никакие человеческие чувства и имела совесть.
Итак, получили мы в подарок от святого Миколая каждый свой подарок, обильно упакованный, и принялись с интересом разворачивать бумагу, желая добраться до презента и узнать, что же там такое. Упаковочная бумага покрыла уже весь пол в квартире, а мы все разворачивали и разворачивали ее. Отец со всеми распаковывал полученный им подарок. Размотав гигантскую трубку, которая вся оказалась упаковочной бумагой, он докопался до малюсенькой сигаретницы-портсигара. И тут до меня дошло – это был единственный полученный им подарок, к тому же он сам его себе купил и сам запаковал! Удар был так силен, что я лишилась дара речи. В конце концов, при всех моих недостатках сердце у меня было всегда доброе. А тут меня как-то сразу вдруг озарило, как-то сразу я поняла расстановку сил в семье, дошло наконец, и я взбунтовалась всей душой против такого отношения к отцу. Незначительное, казалось бы, событие, перевернуло всю мою душу, перестроило психику и самым радикальным образом сказалось на всей моей последующей жизни.
Разумеется, по-настоящему оценить расстановку сил в семье и разобраться в тех своих чувствах я смогла, лишь став взрослой. Тогда только докопалась до истоков сложившейся в семье ситуации. Отца недооценивали не только как конкретную личность, но и как представителя мужского пола вообще. Так уж повелось в моей родне: всякие положительные чувства по отношению к мужчинам лишь осуждались, презирались и высмеивались. Полюбить мужчину? Ха-ха-ха, какой идиотизм! Такое отношение было в нашей родне фамильным, не даже бабушкой основано, а еще ее бабками и прабабками, и гены передавались по женской линии из поколения в поколение. Тут уж ничего не попишешь. Из нас самой непримиримой в этом отношении была Люцина, и я предпочла бы сто раз умереть мученической смертью, чем признаться в самом невинном сердечном порыве. Моя мать считала мужчин лишь полезными орудиями, которые необходимы женщине в ее жизни. Уронив перчатку в яму с леопардами, она потребовала бы принести ее не для того, чтобы испытать силу чьих-то чувств, а просто потому, что перчатка ей нужна, до леопардов же и мужчины ей нет никакого дела. А бабушка считала мужчинами только громадных, здоровенных мужиков. Отец был совсем не таким. К тому же сам позволял собой командовать, во всем подчинялся бабам, потому что по характеру был человеком мягким, уступчивым, не любил скандалов и сцен. И наверное, любил нас с матерью.
Вот так сиротливый портсигар, купленный отцом на Рождество самим себе в подарок, стал поворотным пунктом во взаимоотношениях у нас в семье. Не только для меня. Не одна я обратила на портсигар внимание, неловко стало и другим, и больше подобного не случалось. Я же, воспитанная в соответствующих традициях, всю жизнь старалась скрывать от родни, от всех этих баб вспыхивающие во мне нежные чувства к мужчинам. А от испытанного на то Рождество потрясения, к самим мужчинам я стала относиться преувеличенно хорошо, чего они явно не заслуживали.
Ага, я ведь хотела рассказать о том, какие на Рождество мы сами себе устраивали сюрпризы. Так вот, неугомонная Люцина придумывала всевозможные конкурсы, гадания, шарады и прочие развлечения, а все остальные, разомлевшие от праздничных яств, с удовольствием принимали в них участие, что, несомненно, свидетельствует в их пользу.
Обычно все подарки от святого Миколая складывались в большой мешок, и, когда я выучилась читать, моей обязанностью стало зачитывать вслух надписи на подарках и раздавать их адресатам. Традиция жива до сих пор, теперь это делает моя старшая внучка.
Случалось, эти надписи делались в стихах, и все семейство послушно занималось поэзией. А однажды, когда наша страна переживала очередные трудности, Люпина повесила на стене лозунг: СВЯТОМУ МИКОЛАЮ В ЗУБЫ НЕ СМОТРЯТ! В другой раз моей матери сунули в руки конец бечевки с надписью: "Иди за ней!" Естественно, все семейство, толкаясь, пересмеиваясь и строя всевозможные планы относительно подарка, двинулось следом за матерью. Бечевка тянулась через все комнаты, кухню, прихожую, петляя и поворачивая назад, и, наконец, добралась до ванной, где стояла новенькая стиральная машина, до сих пор тщательно скрываемая. Опять же в период очередного дефицита тете Яде тоже в подарок вручили конец веревки с надписью: "Тяни!" Она послушно принялась тянуть и с некоторыми усилиями извлекла из-под дивана, к своей огромной радости, целую связку рулонов туалетной бумаги, в ту пору настоящее сокровище.
( А теперь напрягу все свои силы...)
А теперь напрягу все свои силы и попытаюсь вернуться к хронологии, которая как-никак составляет стержень каждой биографии. Рождество Христово увело меня далеко в сторону от нее. А если мне уж совсем невтерпеж станет отступить от упорядоченного хронологически повествования, отступать обязуюсь только назад.
В середине каникул вспыхнуло Варшавское восстание. В нашем Груйце по вечерам и ночам на улицах собирались кучки людей и молча смотрели на зарево над горящей Варшавой. Его видно было на пятьдесят километров окрест. Ужас придавил людей. Говорить об этом я не буду.
В Груйце тогда находились лишь мы с матерью и Тереса. Все остальные – отец, дедушка с бабушкой, Люцина с мужем, вся родня отца – застряли в Варшаве, и мы о них ничего не знали.
А на меня вдруг ни с того ни с сего нашло ясновидение. Звучит неправдоподобно и малость жутковато, но тем не менее это чистая правда. Я сидела за столом, возможно, занималась или читала, пытаясь отвлечься от гнетущей атмосферы страха и тревоги за судьбы близких, от чего постоянно билось сердце и сдавливало грудь. И тут на меня вдруг нахлынуло. Да нет, не то слово. Не нахлынуло, а вдруг просто ударило, как гром средь ясного неба, или озарило, как молния: нечего бояться и тревожиться. Снизошла на меня абсолютная уверенность в том, что, несмотря на трагические события, ни со мной, ни с кем из самых близких мне людей ничего плохого не произойдет, никто из них в войне не погибнет. Трудно описать испытанное мною облегчение. Свалилась неимоверная тяжесть, давящая сердце, я моментально и сама успокоилась, и принялась успокаивать своих. Стала просто бальзамом на их раны.
Возможно, это тоже был один из переломных моментов в моей жизни, от роли бальзама мне до сих пор так и не удалось избавиться, чтоб его черт побрал, между нами говоря! А если кто-то не понимает, что я имею в виду, пусть сам попробует. Тогда же, озаренная свыше, я помчалась к матери и Тересе и с такой убежденностью сообщила им о своем откровении, что они тут же поверили. Дня не прошло, чтобы они вновь и вновь не расспрашивали меня, как же оно все будет, не явилось ли мне еще что-нибудь пророческое, я же с неизменной уверенностью ободряла их и вселяла надежду.
Как закончилось восстание, все знают, и я опять же не стану об этом говорить.
Первой из Варшавы к нам добралась бабушка. До сих пор не знаю, как уж ей это удалось, но она всегда была энергичной и не робкого десятка. Пришла пешком и, отмачивая натруженные ноги в тазу с горячей мыльной водой, сказала:
– Янек погиб!
Янек – мой отец. Сказано это было с такой уверенностью, что не осталось сомнений: бабушка собственными глазами видела труп зятя. Ни о чем не расспрашивая, потрясенная мать отправилась в спальню плакать. Я бросилась следом и с возмущением опровергла страшную бабушкину весть, презрительно заявив, что мне лучше знать, отец жив и здоров, бабушка же несет ерунду. Кинулись к бабушке, принялись ее расспрашивать, и выяснилось: отцовского трупа она не видела, к выводу о его гибели пришла на том основании, что, по достоверным сведениям, отец оставался в центре Варшавы, где все погибли. Действительно, оставался – и вместе с немногими выбрался по канализационным тоннелям.
Вскоре после бабушки из варшавского Урсинова подтянулась Люцина. На дедушке мы бы поставили крест, если бы не мое упорство. Восстание застигло дедушку в одной из варшавских больниц, куда его положили на серьезную операцию желудка. Бабушка успела уже оплакать его, а он недельки через две тоже добрался до нас. Я сама отперла ему дверь и в первую минуту не узнала – так страшно он исхудал и совсем поседел, на ногах держался не иначе как каким-то чудом. Оказалось, их больницу то ли разбомбили немцы, то ли в нее угодил снаряд, здание рухнуло, под обломками погибли и больные и персонал. А на дедушку навалился шкаф. Нет, не раздавил его. напротив, спас ему жизнь, потому как упал над дедушкиной койкой наклонно, упершись одним концом в стену и образовав под собой пустое пространство, в котором оказался дедушка. Как-то он умудрился выбраться оттуда и добраться до Груйца.