Но одно дело сомнения, другое - открытые действия. Кромвель всегда долго колебался, прежде чем что-либо предпринять. И сейчас, в конце ноября, когда к нему пришел от имени офицеров Ламберт с проектом разогнать парламент и возложить на него, Кромвеля, корону, он колебался. Ламберт сказал ему, что, пока он не возьмет дело управления страной всецело в свои руки, неустройства будут продолжаться, снова начнутся смуты, польется кровь… Но Кромвель упорно отказывался. Как принять титул короля после казни законного монарха и торжественного провозглашения республики? Как разогнать собрание благочестивых проповедников, если ему твердо обещана спокойная деятельность до конца будущего года? Может быть, они еще одумаются и поведут себя мудрее?
Однако "святые" (они же "дураки") не собирались отступать. 10 декабря, в субботу, большинством в два голоса они решили возобновить вопрос об отмене десятины. Надо было действовать срочно - иначе они все перевернут вверх дном.
Ламберт все взял на себя. 11 декабря, в воскресенье, он собрал совещание умеренных членов парламента и ведущих офицеров. Он особенно напирал на то, что, если парламент будет заседать еще хоть один день, собственность "всех честных людей" будет поставлена под угрозу. Такая постановка вопроса убедила присутствующих. После того как они разошлись, Ламберт еще весь день встречался с разными людьми, вел переговоры, уламывал колеблющихся. К концу дня соглашение было достигнуто, и, что самое главное, - спикер Рауз, благочестивый ректор Итона, из бывших пресвитериан, заверил Ламберта в своей поддержке. Кромвеля в это дело решено было не посвящать.
На следующее утро, в понедельник, умеренная половина бэрбонского парламента явилась в зал заседаний очень рано - задолго до прихода радикалов. Немедленно по открытии спикер предоставил слово сэру Чарльзу Уолсли, бывшему роялисту, который обрушился на парламент с потоком обвинений. Попытка отменить десятину, сказал он, - это покушение на собственность. Присутствующие шестьдесят или семьдесят членов согласно кивали. Затем взял слово полковник Сайденхэм. Он заявил, что "назначенцы" пытаются уничтожить армию, задерживая налоги для выплаты ей жалованья, стремятся ниспровергнуть законы, церковь и собственность. "Законы и права англичан, - сказал он, - они хотят заменить собственным кодексом, составленным по закону Моисея". Присутствующие выразили согласие. Спешно, пока не прибыли фанатики-сектанты, было принято решение: "Дальнейшие заседания настоящего парламента в данном его составе не послужат для блага республики, и потому необходимо передать в руки лорда-генерала Кромвеля те полномочия, которые члены парламента от него получили".
Спикер поднялся со своего кресла, приказал сардженту взять в руки жезл, символ власти парламента, и торжественно направился к выходу. Сарджент с жезлом шел впереди, за спикером следовал клерк, а за ним - 50 или 60 депутатов. В таком порядке они прибыли в Уайтхолл, прошли к Кромвелю и передали ему жезл вместе с бумагой, в которой отрекались от своей власти в его пользу.
Когда радикалы-анабаптисты, милленарии и члены других народных сект явились на свои места в парламент, все было уже кончено. Бэрбонского, или Малого, парламента не существовало. Они расселись по местам и сидели до тех пор, пока отряд мушкетеров не вошел в зал.
- Что вы здесь делаете? - спросил их полковник, командир отряда.
- Ищем господа, - смиренно отвечали "святые".
- Ну так идите куда-нибудь в другое место, - грубовато скомандовал полковник. - Насколько я знаю, господь здесь не бывал за последние двенадцать лет…
Четыре дня спустя, 16 декабря 1653 года, в час дня из Уайтхолла вышла торжественная процессия. Офицеры в парадных мундирах, судьи в мантиях, чиновники, лорд-мэр и олдермены Сити в бархатных кафтанах с неизменными знаками своего достоинства шествовали между двумя шеренгами солдат к Вестминстеру. В большом зале канцлеровского суда на богатом ковре стоял обитый алым бархатом трон. Процессия с подобающей величавостью влилась в зал, заполнила его и расступилась, притихла: по пышному ковру тяжелой солдатской поступью прошел на середину, к красному трону, верховный правитель Англии. На нем был простой черный костюм и черный сюртук. Только шляпа, которую он не снимал в продолжение всей церемонии, была обшита широким золотым галуном. Его некрасивое умное лицо пятидесятичетырехлетнего человека было серьезно, брови нахмурены. Новая великая миссия тяжелым бременем ложилась на его широкие плечи.
Он встал возле трона. Вперед выступил генерал Ламберт со свитком в руке. От имени присутствующих он просил Кромвеля принять на себя титул и обязанности лорда-протектора Англии, Шотландии и Ирландии. Тут же была прочитана новая письменная конституция "Орудие управления".
Согласно ей Кромвель получал пожизненный пост лорда-протектора (покровителя) трех соединенных республик. Пост этот был не наследственным, а пожизненным. Протектор получал законодательную власть совместно с парламентом из четырехсот человек, который должен был избираться раз в три года; сессия продолжалась не менее пяти месяцев. Избирать в него могли только люди, имеющие не менее 200 фунтов стерлингов - в земле или движимости. Это был ценз, значительно более высокий, чем даже при Стюартах. Протекторат покоился исключительно на поддержке средних и крупных собственников. С другой стороны, избирательные округа были перераспределены в пользу городов и средних слоев населения - осуществилось то, чего требовали и Долгий парламент в начале своих заседаний, и "Главы предложений", и левеллерское "Народное соглашение".
Исполнительная власть вручалась протектору совместно с пожизненным Государственным советом из пятнадцати лиц, список которых был выдвинут советом офицеров и тут же прочитан. В него вошли родственники Кромвеля - генерал Десборо, Ричард Мэр, полковники Сайденхэм и Монтэгю, даже несколько представителей старых аристократических фамилий, вполне, впрочем, лояльных. Этот совет, конечно же, во всем будет послушен Кромвелю. Ни парламент, ни совет не имеют права изменить форму государственного правления, начертанную в настоящей конституции.
Очевидно было, что и парламент и совет - только камни в гигантской пирамиде, на вершине которой оказался он, Оливер Кромвель, выходец из скромной семьи хантингдонского сквайра. "Всякого рода указы, - читал Ламберт, - вызовы в суд, полномочия, патенты, пожалованья и другие распоряжения, которые до сих пор издавались… властью парламента, должны издаваться от имени и титула лорда-протектора, которым на будущее время будут производиться назначения всех должностных лиц и пожалования почетных званий в названных выше трех нациях… Он имеет право помилования и получения всех конфискаций, сделанных для публичных целей… Он должен располагать и руководить милицией и войсками как на море, так и на суше… Он должен руководить всеми делами, относящимися к поддержанию и укреплению добрососедских отношений с иностранными королями, правителями и государствами, а также с согласия большинства членов совета имеет право вести войну и заключать мир… Законы не могут быть изменены, налоги не могут вводиться без его согласия…"
Высшая власть, подобная королевской, вручалась этому грубоватому мужлану с красным обветренным лицом и мясистой складкой под подбородком, этому солдату с крупными мозолистыми руками. Высшей власти достиг он с помощью своего ума и характера, своей воли, своих военных талантов.
Хотел ли он этой власти? Стремился ли к ней как к заветной заманчивой цели, безоглядно сметая или, наоборот, коварно, втихомолку устраняя встающие на его пути препятствия? Вряд ли. Скорее он принимал ее как неизбежную и почетную, но тяжкую ношу, возлагаемую на него, но не этими людьми, которые подобострастно заглядывали ему в глаза, а самим богом. Перед принятием почетного титула он со слезами говорил, что лучше возьмет пастушеский посох, чем протекторский жезл, ибо мирское величие претит его духу. Но он видел, что принять на себя это бремя необходимо, чтобы удержать нацию от распада, от беспорядка, от внешних и внутренних врагов, которые готовы были отнять с таким трудом завоеванные свободы. Правление "святых" было его последним и, может быть, самым горьким разочарованием в возможностях демократии. "Другим ничего доверить нельзя; придется все делать самому", - вот какое чувство владело им в этот день, когда он публично соглашался принять знаки своего нового, высокого достоинства.
Ламберт кончил читать. Оливеру, не снимавшему шляпы (это полагалось по ритуалу), поднесли государственную печать; его усадили на трон. Затем подошел лорд-мэр и с поклоном вручил ему государственный меч и коронационную шляпу - древние символы, которые прежде вручались королю во время коронации. Кромвель вежливо принял их и потом возвратил мэру. Затем он подписал текст присяги. Церемония была окончена. Вереницей потянулись к нему люди с непокрытыми головами - принести свои поздравления, поклониться, польстить, напомнить о себе. Когда их долгий поток иссяк, Кромвель поднялся и, встав во главе этой многоликой, пестро-нарядной, подобострастной толпы придворных, двинулся обратно в Уайтхолл, в Банкетный зал. Лорд-мэр с непокрытой головой нес за ним государственный меч. Солдаты сопровождали его приветственными криками.
Пока празднество продолжалось в Банкетном зале, герольды в Сити, на Палас-ярд, на других площадях Лондона громко читали перед толпами народа текст провозглашения нового властителя. В четыре часа пополудни ударили пушки - троекратный салют увенчал великий день.
К верховной власти Кромвель пришел усталый, разочарованный, почти старый. Он еще был уверен в своей собственной особой миссии, возложенной на него богом, но веру в "божий народ" потерял окончательно. Его задача отныне - удерживать порядок, следить, чтобы англичане не перерезали друг другу глотки. Он теперь не вождь парламента, не революционер, не борец за правое дело; не глава армии, идущей к свободе и славе, не строитель конституции. Он, по собственному его слову, стал теперь просто-напросто "констеблем" - стражем порядка.
Глава X
Лорд-протектор
Таким путем и без всяких видимых усилий этот необычайный человек без поддержки и против желаний всех благородных и солидных людей возвел себя на трон трех держав, не принимая звания короля, но обладая большими властью и могуществом, чем когда-либо имел или требовал себе какой-нибудь король.
Кларендон
Никто не поднимается столь высоко, как тот, кто знает, куда он идет.
Кромвель
1. Констебль
Ясный лоб над густыми бровями, умные холодные глаза, сжатые губы. Лицо дышит волей, затаенной сдержанной энергией - и все же оно бесстрастно. Такого человека не рассердить, не разжалобить, не вызвать на откровенность. Зовут его Джон Терло, ему тридцать восемь лет. С некоторых пор он играет огромную, хотя и скрытую от ненаблюдательных глаз, роль при Оливере Кромвеле.
Его удивительные государственные способности заметил еще лет десять назад Сент-Джон, родственник и друг Кромвеля. Терло под его руководством изучал право и в 1645 году стал служить секретарем в парламенте. Он никогда не был вместе с крикунами - республиканцами, левеллерами, демократами. Он не требовал прав и свобод для народа. Он не участвовал в суде над королем и не примыкал ни к какой партии. Его склонности были совсем иного рода.
В 1651 году он ездил вместе с Сент-Джоном в Голландию, а в следующем был назначен секретарем Государственного совета с внушительным окладом и казенной квартирой в Уайтхолле. И тут его замечательные способности развернулись в полную силу. Он выказал себя не только чрезвычайно усердным и умным чиновником, но и удивительным знатоком человеческой психологии. Он мог подобрать ключ к любому, выяснить подноготную самой скрытой, самой таинственной личности, и скоро в его руках стал собираться бесценный и обширный материал - досье на каждого, кто попадался на его пути. Он умел великолепно перехватывать чужие письма, узнавать тайные намерения, проникать за запертые двери. В то же время его личная беззаветная преданность Кромвелю не вызывала сомнений.
Вскоре после установления протектората он получил еще одну должность - клерка по иностранным делам, и здесь выказав недюжинные, почти невероятные способности. Он носил в своем поясе, как выразился один современник, тайны всех государей Европы. Его агенты были повсюду - и некоторые из них пользовались большим доверием живущего в изгнании Карла Стюарта. Ни один заговор в Брюсселе или в Гааге не проходил мимо его внимания; не было случая, чтобы переговоры, которые велись за замкнутыми дверями в Париже или Мадриде, не стали тут же ему известны. Ничто не ускользало от его бдительного ока, будь то замысел роялистов лишить жизни лорда-протектора, перемещение испанского серебряного флота или беспорядки, учиненные кучкой квакеров на базарной площади провинциального городка. Его глаза и уши были поистине вездесущи и всепроникающи.
Этот человек стал символом нового режима. Государственный секретарь, шеф тайной полиции и глава секретной разведывательной службы, - не он ли был тем дьяволом, который служил теперь верой и правдой Оливеру Кромвелю? Не за эту ли преданность и эти услуги должен был расплачиваться Оливер собственной душой? Во всяком случае, он получал от Кромвеля на нужды своей сомнительной деятельности огромную сумму - 70 тысяч фунтов ежегодно.
23 декабря 1653 года Терло писал Уайтлоку, который теперь служил английским послом при дворе шведской королевы Христины: "Происшедшая перемена встретила всеобщее признание, особенно среди юристов, пуританских священнослужителей и купцов, для которых, как они сами сознавали, настроенность последнего парламента несла наибольшую опасность". Уж кому-кому, а Терло можно в этом отношении верить вполне: его осведомленность была превосходной.
Итак, режим протектората был принят с удовлетворением и армией, и юристами, и купцами, и сквайрами, и пуританскими клириками. Стабильное правление, сосредоточенное в железной руке Кромвеля, было наконец установлено. Страна имела письменную конституцию, законность была в безопасности, армия успокоена, против бунтовщиков приняты надлежащие меры. Вот когда для имущей Англии настала наконец пора наслаждаться миром и благоденствием.
В Уайтхолле шли большие хлопоты: следовало превратить его из деловой спартанской резиденции армейского главнокомандующего в настоящий дворец "его высочества", средоточие славы и величия нового правителя. Раз уж он стал законным властелином страны, раз уж иностранные послы стоят перед ним с непокрытой головой, а Людовик XIV, король французский, называет его "братом", раз для него высечена новая большая государственная печать с его изображением - двор его должно обставить с подобающей пышностью. Так думали окружающие, так считала Элизабет, и Кромвель согласился.
Элизабет теперь стала "ее высочество леди Кромвель", или "протекторша", как попросту именовали ее в стране. Она с семьей в апреле 1654 года переехала в главное здание Уайтхолла и занялась устройством апартаментов: столовых, спален, гостиных и торжественных приемных зал. В недавно заброшенных покоях засуетились дворецкие, горничные, стюарды, грумы, пажи, фрейлины. Были извлечены из кладовых и расставлены в чинном порядке французская мебель, вазы, статуэтки, некогда служившие королю, развешаны драгоценные гобелены, шелковые занавеси. На столах появилась серебряная и фарфоровая посуда, на стенах - прекрасные картины. В конюшнях били копытами великолепные холеные лошади, в каретных сараях стояли, посверкивая витой позолотой, изящные экипажи, обитые бархатом и украшенные затейливой бахромой. Гардеробные ломились от парадных, вечерних, обеденных, утренних туалетов.
Постепенно вместе со старыми вещами в Уайтхолл возвращались и старые обычаи придворного этикета. Иностранных послов принимали теперь с теми церемониями, которые полагались при дворе Стюартов; кушанья за столом подавали точно так же, как встарь; даже кланяться стали по старому обычаю: с приседаниями и замысловатыми движениями рукой. И страна следовала за правителями: весной 1654 года тонкий наблюдатель Джон Эвелин с некоторым изумлением записал в своем дневнике, что лондонские женщины снова стали подкрашивать лица.
Для отдыха и сельских развлечений лорда-протектора был предназначен прелестный загородный дворец Гемптон-Корт в двенадцати милях от Лондона. Некогда Кромвель отказался от этого дворца, сочтя его ненужной роскошью, не совместимой с суровой жизнью воина; теперь он каждую пятницу отправлялся туда и возвращался только в понедельник. Чистая, не замутненная городскими отбросами Темза, полудикий парк, где водилось в изобилии зверье для охоты, свежий деревенский воздух - все здесь несло ему покой и отдохновение. Вечерами он наслаждался музыкой: в Гемптон-Корте установили орган, туда приезжали певцы и музыканты.
Полюбил Оливер и общество молодых красивых женщин. Не то чтобы он когда-нибудь оскорбил Элизабет недостойной связью - нет, конечно, совесть никогда бы этого ему не позволила. Но нежно-отеческое отношение к хозяйке блестящего салона Элизабет Мэрри, графине Дайзарт, известной больше как "Бесс", или к красавице Фрэнсис Ламберт, жене генерала, или к невестке Дороти доставляло ему истинное удовольствие. Он сквозь пальцы смотрел даже на то, что Бесс была паписткой и имела связи в роялистских кругах.
Кромвель, приняв сан протектора, вообще стал проявлять больше терпимости к роялистам. Что это было: надвигающаяся старость с ее естественным консерватизмом? Или подчинение закономерному ходу событий, возвращавших все на круги своя? Или, может быть, мудрая политика государственного деятеля, который видел теперь свою задачу в том, чтобы всеми возможными мерами укреплять единство страны, объединять, а не разделять, мирить, а не ссорить, миловать, а не казнить? Как бы то ни было, стремление к единению и консерватизм - отличительные черты первых месяцев его правления в качестве лорда-протектора. Его приближенными делались люди знатных фамилий - Эдвард Монтэгю, племянник графа Манчестера (он назначен был адмиралом флота), лорд Брогхилл, бывший роялист; лорд Фоконберг, который потом стал мужем дочери Мэри, Роберт Рич, внук графа Уорика, - за него Кромвель выдаст другую дочь, Фрэнсис.
Вместе с этими людьми, вместе со своим советом, тоже составленным из лиц известной умеренности и силы, Кромвель стал править Англией. Он позаботился о том, чтобы отменить дикие постановления "святых" Малого парламента - прежде всего в области реформы права. Реорганизация суда канцлера была передана в надежные руки трех дипломированных юристов. Была отменена смертная казнь за все преступления, кроме убийства и государственной измены; упорядочена плата адвокатам за ведение дел: нарочитое удлинение судебной процедуры и усложнение языка документов с целью повышения гонораров теперь возбранялись.