Я рассказал Франко, что Б влюбился в магазине "Булгари" в девушку за витриной с брильянтами, которая, по его словам, была похожа на Доминику Санда. Франко разбирается в "любви", он угадал симптомы: "Значит, теперь ты все время будешь бегать в магазин и покупать все от Булгари? Это дорого. Тебе надо было влюбиться в официантку; это не так дорого". "Это не дорого, потому что я ничего не покупаю. Я только вхожу и выхожу, вхожу и выхожу", – сказал Б, Франко разочарованно протянул: "только вхожу и выхожу, вхожу и выхожу… Что же еще остается делать…" Потом он убежал, чтобы переговорить с каким-то режиссером.
Б заметил, что Лиз Тэйлор проходит через другой конец холла, и попытался напугать меня предположением, что она меня избегает. Я разглядел ее уголком глаза.
Потом Серджио, один из помощников Франко, подошел и спросил Б, могу ли я быть готовым на полчаса раньше, чтобы нас с Лиз представили принцессе Грейс, и тогда мы все могли бы войти на Мероприятие вместе. Таков был план. Б позавидовал, что он не пойдет с нами, поэтому как только Серджио отошел, он сказал: "Он говорит так, как будто это действительно важно. Он так привык договариваться с Лиз через ее парикмахера, что думает, ему надо разговаривать с тобой через меня, даже когда ты сам стоишь рядом".
Я сказал Б, что нам надо было купить ему в "Булгари" большую золотую гребенку. "У тебя должна быть гигантская золотая гребенка парикмахера. Такая гребенка, которой они делают начесы. Из золота". Мы с Б посмеялись над оплошностью, которую мы допустили, когда зашли в "Булгари" и попросили что-нибудь серебряное. Мы очень нервничали, потому что нас пригласили сесть, а потом смотреть оказалось не на что – мы не знали, куда девать глаза, и не хотели говорить, что нам нужно самое дешевое, что у них есть, так что Б быстро придумал и попросил серебряную палочку для коктейлей, а девушка, в которую он влюбился, сказала: "Извините, никакого серебра у нас здесь не продается", так что вся любовь оказалась разбита.
"Любовь была разбита, – согласился Б. – После того как она это сказала, она мне разонравилась. И к тому же вблизи она оказалась не так уж и похожа на Доминику Санда".
В этот момент мы с Б оба услышали свистящий звук из угла холла, и Б сказал, чтобы я не пугался, это был всего-навсего электрический полотер. Он спросил, что бы я сделал, если бы меня освистали на сегодняшнем Мероприятии. Я ответил, что меня уже освистывали раньше. Он спросил, когда это было, и я ответил, что меня освистывали во время турне по университетам.
Тогда ко мне в голову закралась ужасная мысль – что, если они ожидают, что я произнесу речь на Мероприятии. В конце концов, это было очень официальное Мероприятие, да еще и благотворительное, а обычно на благотворительных мероприятиях должны быть речи.
Б решил, что нам надо написать речь прямо сейчас, на всякий случай. Мы решили, что я встану и скажу, как волнующе и почетно для меня было работать вместе с парикмахерами Лиз Тэйлор -
"Не могу не подчеркнуть заслуг Рамона и Джанни!" А потом я бы попросил Лиз представить Б – я бы сказал: "Лиз Тэйлор изменила мою жизнь: теперь у меня тоже есть собственные парикмахеры. Я переквалифицировал моих бизнес-менеджера, фотографа, редактора и общественного секретаря в парикмахеров".
Подошла Эльза Мартинелли и спросила, черные или белые пиджаки мы наденем вечером. Дело в том, что ее муж Уилли забыл свой черный пиджак и раздумывал, подойдет ли белый, потому что он не хотел быть единственным в белом пиджаке, а то его ошибочно будут принимать за официанта и просить принести выпить. Б сказал, что самое лучшее, что он может сделать, – это надеть свои белые брюки, потому что у него не было белого пиджака, и Эльза решила, что это подбодрит Уилли. Б спросил Эльзу, что у нее вышито на майке. Она объяснила примерно так:
"А, это глупая неаполитанская шутка. Он не очень хорошо говорит по-английски, так что для него – для модельера – 47 означает следующее… "сорок" по-неаполитански значит "трахнуть", а "семь"…"
Кристиан Де Сика похлопал Эльзу по плечу, и они ушли в ресторан.
"Чао".
"Чао".
Несколько минут мы сидели тихо, и я стал думать об изображении лиц. Б спросил меня, о чем я думаю, и я ответил, что думаю о портретах.
Электрополотер был теперь на нашей стороне холла. "О поптарте?" – переспросил Б.
Понимаете, он недослышал.
Мне это понравилось. "Да. Поптарт. Это забавно, потому что если художник делает поптарт пожилого человека, то, наверное, от него ожидается, что он сделает его "моложе"? Трудно сказать.
Я видел поптарты знаменитых художников, которые рисовали стариков, выглядящих стариками. Так значит получается, что надо делать свой поптарт, пока ты еще очень молод, чтобы остался именно такой образ? Но это тоже было бы странно…"
У Б такое представление о чудесном свидании: пригласить куда-нибудь самую эксцентричную, самую богатую и самую старую леди, которую он только сможет найти. Он отдавал предпочтение Возрасту, а не Красоте.
"Личность человека не выступает у него на лице, пока он не постареет. Есть что-то в силе личности, пробивающейся наружу. Поэтому "поптарт" должен льстить, в том смысле, что это отражение позитивной части личности".
Как раз в тот момент наверху лестницы появилась Урсула Андресс. Она прекрасно выглядела.
Она разговаривала со своим парикмахером. Я понял, что они говорили о ее прическе. Он делал жесты вокруг нее, как будто показывал ей свои идеи. В этой сцене было много шарма.
Мы с Б начали спорить о ее росте. Я сказал, что она маленькая, а Б сказал, что не такая уж маленькая.
Б сказал: "Она выглядит замечательно. Она не кажется коротышкой".
Я сказал: "Нет, она очень маленького роста". Б сказал: "Но она не кажется маленькой". Я сказал:
"Она в туфлях".
Б сказал: "Она потеет. Посмотри! Она нюхает свои подмышки!"
Я сказал: "Правильно, но она умно поступает, что не пользуется дезодорантом, это ведь настоящий яд, и еще – если им пользоваться, никогда не знаешь, когда на самом деле нервничаешь. Она умница, что хочет знать, когда она нервничает". Б сказал: "Все равно мне она не кажется маленькой". Я сказал: "Я знаю, она не выглядит маленькой. Раньше я тоже не думал, что она такого маленького роста, пока не увидел ее фотографии".
Б заорал: "НО ТЫ ЖЕ СМОТРИШЬ НА НЕЕ ЖИВЬЕМ! ЧТО, ОНА ТЕБЕ КАЖЕТСЯ МАЛЕНЬКОЙ??"
Я сказал: "Она стоит рядом со своим парикмахером, а ее парикмахер тоже маленького роста, так что нельзя сказать наверняка". Она стала спускаться по лестнице.
Я сказал: "Посмотри, она отстала от него на две ступеньки, а все равно не смотрит на него сверху вниз. Ну же, Б, признай, что она коротышка!"
Б не хотел это признавать. "Ладно, – сказал он, – она не такая уж высокая, но она не коротышка".
Я сказал: "Держу пари, что она даже меньше, чем я думаю.
Держу пари, что на ней высокие каблуки. Нам их не видно, потому что у нее брюки до самого пола, но держу пари, что на ней четырехдюймовые платформы".
Б сказал: "Но у нее такой стиль, как будто она высокая. Она не такая маленькая, как некоторые". "Нет, такая, – сказал я. – Она еще меньше".
Б начал беситься: "ТЫ ТВЕРДО РЕШИЛ СЧИТАТЬ ЕЕ КОРОТЫШКОЙ!"
Я сказал: "Я С НЕЙ ЗНАКОМ, Б! И ТЫ ЕЕ ТОЖЕ ВСТРЕЧАЛ! ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКАЯ ОНА МАЛЕНЬКАЯ!" "ОНА ТОГДА СИДЕЛА!" "Нет, – сказал я мягко, – она тогда встала".
"Она была не такая уж маленькая". Упрям же этот Б. Он сказал это окончательным тоном, вот и все, дескать.
Я сказал еще более окончательно: "Она коротышка". И внимательно посмотрел на Б. Он устал спорить. Я победил.
Потом, пока он еще был не в силах защищаться, я сказал: "Слушай, если бы ты занимался своей работой, ты бы пошел туда и попросил у нее интервью".
"Что мне надо сделать, сбегать и проинтервьюировать ее на тему "каково быть самой маленькой женщиной в мире"???"
"Ну, она действительно маленькая… – сказал я. – Этого у нее не отнимешь". Урсула спустилась еще на ступеньку, и Б все начал сначала: "Смотри, она спустилась на ступеньку, и ты можешь увидеть, что на ней не такие уж высокие каблуки. На ней низкие каблуки. Она на самом деле довольно высокая".
Я сказал: "Б… Рядом с этим парнем она высокая, потому что он еще больший коротышка, чем она. Не беспокойся, Б, – Лиз Тэйлор тоже очень маленькая. Все великие звезды коротышки!" Б засмеялся: "Но у Лиз фигура как вон та голубая ваза, причем ее волосы – цветы, а бедра – столик…"
Я сказал: "Знаешь, Б, как-нибудь Лиз обратит на тебя внимание или скажет тебе что-нибудь приятное, и ты обнаружишь, что она тебе нравится".
Б сказал: "Мне она на самом деле нравится, но у нее действительно фигура как та ваза, а волосы действительно как цветы в вазе".
"Б, как-нибудь она подойдет ко мне и скажет: "Я слышала, у вас лучший парикмахер в мире", а потом посмотрит на тебя и скажет: "Не хотели бы вы поработать со мной? И получать десять процентов от того, что я зарабатываю"". Я зевнул: "Мы как две старушки", – сказал я Б.
Б ответил: "Ох, слишком много их собралось под одной крышей – Лиз, Полетт, Урсула, Эльза, Сильви, Марина Чиконья, Сао Шлумбергер…"
"Ты перечисляешь самых крупных звезд в мире, Б. И не забудь госпожу Роша". Б продолжал: "…госпожа Роша, Кристина Форд, Бетти Ка-трукс, Гвидо Маннари – все в одном месте. Кристиан Де Сика…"
"О, – сказал я , – он прелестен. Это нормально для парня – быть прелестным?" "Для всех нормально быть прелестными", – сказал Б.
Моя жена иссякла, и я чувствовал себя усталым: пора подняться к себе в номер и подремать до того, как одеваться к Мероприятию.
12. Искусство
Гран-при. Новое искусство. – Как резать салями. – Очарование риска. – Noli Me Tangere. – Холодная рыба
А: Берешь шоколад… и два куска хлеба… и кладешь шоколадку в середину, чтобы получился сандвич. Это и будет пирожное.
Мы остановились в отеле "Мирабо" в Монте-Карло, в номере, который нам на время уступили друзья, после того как нас попросили освободить номер в соседнем "Отеле де Пари", потому что Б забыл вовремя продлить срок бронирования номера на выходные, когда должны были состояться гонки Гран-при. Моя комната выходила на крутой вираж гоночной трассы. Мне было видно – и уж точно было слышно – все приготовления к Гран-при, с того момента, когда они начинались, в пять тридцать каждое утро, и все время, пока они продолжались в течение дня. Я раскладывал по порядку расшифровки магнитофонных записей, когда Б и Дэмиан постучали в дверь, чтобы узнать, готов ли я к обеду. Они пришли рано. Дэмиан в темно-синем костюме от Диора выглядела великолепно. Когда ты приглашал ее куда-либо, никогда нельзя было знать заранее, будет она выглядеть на миллион долларов или на два цента. При этом ее выбор никак не зависел от места, куда мы собирались – она могла надеть туалет от Валентино на рок-концерт и джинсы на званый вечер в Холстоне. Кстати, вероятно, именно так она и оделась бы в обоих случаях.
Когда Дэмиан и Б услышали шум, они навострили уши. "Я тут думал об автогонках", – сказал Б, когда двадцать маленьких машинок с большими моторами с ревом промчались мимо. "Эти машины могут перевернуться в любую минуту".
"По-моему, они просто соревнуются, кто наделает больше шума", – сказал я. "Как ты думаешь, водители испытывают стремление к смерти?"
Я сказал: "Я думаю, что они просто хотят устроить большой шум. Как Андреа "Уипс" Фелдман, которая выпрыгнула из окна, говоря, что "собирается туда, где можно здорово провести время, – на небеса". По-моему, они не думают о смерти – скорее они хотят здорово провести время". "Тогда почему они не пытаются стать кинозвездами?"
"Это было бы понижением, – объяснил я, – ведь все кинозвезды пытаются стать автогонщиками. А кроме того, все новые кинозвезды – это спортсмены; они по-настоящему красивы, интересны и зарабатывают больше всех".
Рев замер вдали; машины мчались на другой конец города. Теперь это звучало как взлет "Боинга-707",а не как запуск космического корабля "Аполлон". Я попытался насладиться минутой относительной тишины, ведь в следующую минуту машины должны были вернуться – на всю трассу уходила только минута. Б вспомнил о том, что ему надо позвонить, и ушел в свою комнату, потому что там было не так шумно.
Теперь мы с Дэмиан остались одни в комнате, и если бы моей жены там тоже не было, я бы запаниковал. Раньше я всегда паниковал, когда оставался наедине с людьми – то есть без какого-нибудь Б, – пока не обзавелся женой.
Дэмиан подошла к окну и выглянула наружу. "Наверное, приходится часто рисковать, чтобы прославиться в какой-либо области, – сказала она, и, обернувшись ко мне, добавила, – например, если ты художник".
Она говорила очень серьезно, но все это было похоже на плохой фильм. Я обожаю плохие фильмы. Теперь я вспомнил, почему мне всегда нравилась Дэмиан.
Я указал на салями в подарочной упаковке, которая торчала из дорожной сумки "Пан Америкэн", и сказал: "Ты рискуешь каждый раз, когда нарезаешь салями". "Нет, я имею в виду, для художника…"
"Для художника! – перебил ее я. – Что ты имеешь в виду, "для художника"? Художник тоже может нарезать салями! Почему все думают, что художники особенные? Это работа, такая же, как любая другая".
Дэмиан не хотела расставаться со своими иллюзиями. У некоторых есть глубоко укоренившиеся давние фантазии насчет искусства. Я помню, как пару лет назад, холодной зимней ночью, я подвозил ее в два тридцать после очень многолюдной вечеринки, она заставила меня отвезти ее на Таймс-сквер в магазин аудиозаписей, который был открыт, где она могла бы купить "Блондинку на блондинке" (Blonde on Blonde), и войти в контакт с "настоящими людьми". У некоторых людей имеются глубоко укоренившиеся давние фантазии насчет искусства, и они ими сильно дорожат. "Но чтобы стать знаменитым художником, тебе надо было делать что-то "особенное". А если это было "особенно", значит, ты рисковал, потому что критики могли сказать, что это плохо, а не хорошо".
"Во-первых, – сказал я, – они обычно действительно говорили, что это плохо. А во-вторых, если ты говоришь, что художники "рискуют", это оскорбительно для тех, кто приземлился в "День Д", для каскадеров, бэби-ситтеров, для Ивела Книвела, для приемных дочерей, шахтеров и авто-стопщиков, потому что именно эти люди действительно знают, что такое "риск"". Она даже не слышала меня, она все еще думала о том романтичном "риске", которому подвергаются художники. "Какое-то время всегда говорят, что новое искусство плохо, и это и есть риск – та боль, которую ты должен вытерпеть ради славы". Я спросил ее, как она может говорить "новое искусство".
"Откуда ты знаешь, новое оно или нет? Новое искусство уже не новое, когда оно сделано". "Да нет же, новое. Оно выглядит по-новому, так что сначала твои глаза не могут к нему привыкнуть".
Я переждал, пока ревущие машины мчались по виражу под окном. Здание тряслось. Я задумался, что же Б так долго не идет.
"Нет, – сказал я, – это не новое искусство. Сначала ты не знаешь, что это искусство новое. Ты вообще не знаешь, что это такое. Новым оно становится только лет через десять, потому что тогда оно выглядит новым".
"Так что же ново сейчас?" – спросила она. Мне ничего не приходило на ум, и я сказал, что не хочу отвечать, потому что это слишком большая ответственность. "Сейчас ново то, что было десять лет назад?" Это было довольно умно придумано. Я сказал: "М-м, может быть".
"Так говорила та лесбиянка на обеде. Она сказала, что даже очень интеллектуальные французы, которые интересуются культурой, не знают имен современных американских художников. Они только теперь узнают о Джаспере Джонсе и Раушенберге. Но вот что я хочу знать: когда говорили, как плохи твои фильмы и твое искусство, это тебя раздражало? Ты чувствовал обиду, когда открывал газеты и читал, какие плохие у тебя работы?" "Нет".
"Тебя не огорчило, когда один критик сказал, что ты не умеешь писать красками?" "Этой газеты я так и не прочел", – сказал я.
Машины опять пошли на вираж.
"Неправда! – завопила она, чудом перекрывая шум. – Я все время вижу, как ты читаешь газеты. – Она обернулась на стопки газет и журналов. – Покупаешь-то ты их достаточно". "Я смотрю картинки, вот и все".
"Прекрати. Я слышала, как ты высказывался о критических отзывах на твои работы". Ну раньше я никогда не читал газет, особенно отзывов о моей работе. Но теперь я очень внимательно читаю каждый отзыв обо всем, что я делаю – то есть обо всем, на чем стоит мое имя.
"Когда я работал сам, – объяснил я Дэмиан, – я никогда не читал ни отзывов о себе, ни моей рекламы. Но потом, когда я как бы перестал делать вещи и начал их производить, я захотел знать, что люди говорят о них, потому что в этом уже не было ничего личного. Я принял деловое решение начать читать отзывы о том, что я произвожу, потому что, как глава компании, я понимал, что мне надо думать и о других людях. Поэтому я все время думаю о том, как по-новому представлять интервьюерам одно и то же, и это еще одна причина, по которой я теперь читаю отзывы, – я просматриваю их, и смотрю, не говорится ли нам или о нас что-нибудь, чем мы можем воспользоваться. Например, сегодня в этой французской газете журналист назвал мой звукозаписывающий аппарат таким красивым словом – magnetophone.
Я подошел к стопке газет и нашел статью, о которой говорил: "Правда, неплохо выглядит на странице? По-другому. Новое слово для старого предмета". "Ты читал отзыв о том, как ты играл в фильме с Лиз Тэйлор?"
"Конечно нет, потому что играл я сам, и потому не хочу знать, что об этом думают другие. Я велел Б вырвать его из газеты, прежде чем дать мне ее".
"Там говорилось, что ты выглядел "немного отталкивающе, как рептилия".
Она меня проверяла: хотела выяснить, правда ли я не расстраиваюсь, когда слышу о себе такие вещи. Меня это, правда, не расстраивало. Я даже не знал, что значит "быть похожим на рептилию". "Это что, значит, что я скользкий?" – спросил я ее.
"В рептилиях есть что-то такое, – сказала она. – Помимо их внешнего вида. Это единственные животные, которые не любят, чтобы их трогали. – Сказав это, она выпрыгнула из кресла. -А ты не возражаешь, чтобы тебя трогали, правда?" Она шла ко мне.
"Нет! Нет, возражаю!" Она все приближалась. Я не знал, как ее остановить. Я был в панике и заорал: "Ты уволена!" Но это не помогло, потому что она у меня не работает. Вот почему мне нравится быть только с Б, которые у меня работают. Она дотронулась до моего локтя мизинцем, и я завопил: "Убери от меня руки, Дэмиан!""
Она пожала плечами и сказала: "Теперь нельзя сказать, что я не пыталась". Она вернулась в свой угол. "Ты действительно не выносишь, когда до тебя дотрагиваются. Я помню, когда я с тобой только познакомилась, я наткнулась на тебя, и ты отскочил футов на шесть. Почему ты так?
Боишься микробов?"
"Нет. Боюсь, чтобы на меня не напали".
"Это с тобой с тех пор, как в тебя стреляли?"
"Я всегда был такой. Я всегда уголком глаза оглядываюсь по сторонам. Я всегда посматриваю, назад, вверх… – здесь я поправил себя. – Нет, не всегда. Обычно я забываю, но всегда собираюсь".