– Не знаю, как это делается, – пояснил Савка, – но я хотел бы отправить бабушке в Ленинград свой сахарный паек.
– Посылки с Соловков не отправляют.
Савка перетопнулся бутсами на пороге:
– И никак нельзя? От вас разве не приняли бы?
– Приняли бы… – Кравцов, намылив щеку, повернулся к юнге. – Слушай, – заметил он душевно, – я тебе советую как старший: не связывайся ты с этим…
– Почему?
– Бабушка есть бабушка, все это так. Но сахар должен съесть ты сам! Организм твой быстро растет, и лишать его сахара никак нельзя. Сам знаешь, как сейчас всем трудно. И все-таки вам, юнгам, выделен колоссальный паек. Да еще вдобавок триста граммов сахару как некурящим. Почти два кило сахару зараз! Где ты еще такое видел по карточкам?
– Нигде не видел, – согласился Савка. – Но мне-то ведь все равно не хватает. Так лучше уж послать бабушке.
В руке лейтенанта страшно сверкнула бритва.
– Ах, не хватает? – крикнул он, наступая на Савку. – Но командование флота не виновато, что вы у меня такие дикари! Весь паек трескаете быстрее, чем мыши крупу! А потом вас же при виде сладкого чуть не в обморок кидает. Ступай на построение. Опоздаешь – влетит. Я проверю. Марш отсюда!
* * *
Капитан-лейтенант Симонов, полный живой брюнет, начал, как водится, с компаса. Он сразу предупредил, что верная двойка обеспечена тому, кто скажет коўмпас, а не компаўс! В классе стоял высокий шкафчик красного дерева, вроде тумбочки, а сверху его закрывала медная сфера с иллюминатором, внешне похожая на водолазный шлем.
– Перед вами магнитный компас. Тумбочка, в которой он помещается, зовется нактоузом. Сам же компас – вот!
Симонов снял с нактоуза колпак и велел юнгам подойти поближе. В сцеплении колец безмятежно колыхался небольшой котелок из меди, а внутри его тихо плавала картушка с румбами.
– Такое подвешивание прибора на кольцах, которое называется кардановым, обеспечивает компасу в любую качку горизонтальное положение. Как бы ни бросало корабль, компас все равно станет ровно. Магнитные стрелки, прикрепленные снизу картушки, плавают в спирте, отчего картушка движется в котелке плавно. Почему не вода? Так ведь вода-то при морозе замерзнет… Что непонятно?
– А спирт из компаса можно выпить? – спросил Финикин.
– Выпить можно всё, – последовал ответ. – В том числе и спирт из этого компаса. Но я вам, коллега, не советую даже думать об этом, ибо спирт в компасе заранее отравлен… Итак, продолжим!
Каким простым и надежным был компас, который они брали летом в туристские походы. И каким сложным и капризным вдруг стал компас, когда Симонов заговорил о нем далее.
Юнгам следовало знать: стрелка компаса не тянется к тем полюсам, что обозначены на картах и глобусах. Нет! Нордовый, северный конец ее устремлен к магнитному полюсу планеты – примерно к полуострову Бутия на севере Канады. Симонов провел на классной доске прямую вертикаль меридиана, а рядом с ним пролегла косая линия. Угол между ними он соединил дужкою измерения.
– Этот угол между географическим меридианом, который называется истинным, и направлением стрелки компаса и есть магнитное склонение. Следовательно, мы имеем первую поправку к курсу корабля. Мало того, в открытом океане корабль может войти в область более высокого магнитного влияния, и тогда поправка изменится. Наконец, случаются магнитные бури, когда компас может просто взбеситься. Склонение же бывает к осту или весту – с плюсом или минусом. Прошу так и записать.
Кажется, капитан-лейтенант решил сделать все, чтобы юнги потеряли веру в магнитный компас. Юнги знали, что склонение – не единственный порок компаса, есть и другие, более сложные. Корабли, как известно, собирают из металлов. Железо активно воздействует на стрелки корабельных компасов – с такой силой, что компасы способны показать север на юге. Это – девиация, опасный враг мореплавания. Рассказав о ней, Симонов возле двух линий – истинного и магнитного меридианов – провел третью, косую линию.
– Образовался еще один угол поправки к курсу нашего корабля. Задача усложнилась. А теперь допустим, что наш корабль выбросил в противника тонны снарядов. Погреба его опустели. Значит, воздействие железа на компас уменьшилось, а поправка на девиацию снова изменилась. Противник стал нас преследовать. Или мы его. На форсаже машин прогрелись трубы и палубы. Воздействие тепла на стрелку компаса усилилось, и она опять отклонилась. Рядом с ходовой рубкой включили мотор – сейчас же возникло магнитное поле, которое сбивает нас с курса, и штурман уже измучился от внесения все новых и новых поправок к курсу…
Закончил Симонов предупреждением:
– Таким образом, при заступлении на ходовую вахту рулевой обязан проверить даже свои карманы. Нет ли в них чего железного? В число запрещенных предметов входят ключи, перочинные ножики. И даже… тонкий прутик стального каркаса в бескозырке.
Финикин при этих словах тронул свой железный зуб.
– Придется вырвать, – улыбнулся Симонов.
– Это как?
– Очень просто. Щипцами. А вставить, например, золотой. Золото относится к числу нейтральных металлов, которые не могут воздействовать на стрелки магнитных компасов.
Финикин растерянно понурился, бормоча:
– Золото… где взять-то? Небось денег стоит. Хоть бы предупреждали, когда в рулевые записывали.
– Магнитный курс корабля устарел! – закончил лекцию Симонов. – Сейчас флот равняется по истинному курсу, в основе которого лежит прямая и четкая линия между полюсами – истинный меридиан.
В коридорах уже бегали дежурные со звонками, оповещая о конце занятий, но юнги-рулевые выждали заключительного аккорда лекции.
– Истинный меридиан! – повторил Симонов. – Сейчас флот идет по истинному курсу. А дает этот курс гироскопический компас. Но гирокомпасы – область знаний штурманских электриков. Подготовка этих специалистов обходится государству недешево, на флоте их мало. На подводной лодке – один, на Эсминце – два человека. На линкоре – точно не скажу. На линкорах я не плавал.
– А мы тоже будем изучать гирокомпасы?
– Быть рулевым и не знать электронавигационных приборов нельзя. Но ознакомят вас с гирокомпасами кратенько. Без углубления в тему. Преподаватель еще не прибыл. Ждем его с флота. Скоро приедет, и тогда берегитесь, как бы не нахватать двоек. Дело трудное…
В перерыве все обступили Финикина.
– Когда зуб-то рвать пойдем?
– А хоть сейчас! Только пускай золотой вставят.
Федя Артюхов буркнул:
– Охота вам связываться… с этим.
Савка всегда уважал Артюхова, иногда почему-то даже жалел. Однажды он тихонько спросил его:
– Федя, скажи – а воровать… страшно?
– Не знаю, – ответил Артюхов. – У сытого да жадного, когда ты сам голодный, своровать еще можно. Но совсем уж противно голодному красть у голодного. И больше ты ко мне с этим не приставай.
* * *
В роте их ждала радость – привезли лыжи. Боцмана кинулись на них первыми, вмиг расхватали самые лучшие, с хорошими палками. Боцмана вообще задирали носы не в меру. Они как-никак единственные из юнг, которым предстоит лично вести огонь по противнику.
В кубрике рулевых шла суетливая возня. Если полсотни мальчишек запихнуть в одно помещение, они могут так побеседовать между собою, что у взрослых через десять минут затрещат головы. Росомаха уже разбирал свою койку, а Колесника еще не было, он утащился в соседний колхоз на танцульки.
– Ти-ха! Ти-ха! – взывал к юнгам Росомаха.
Стало чуть-чуть потише, и в этой случайной паузе все расслышали, как Финикин обратился к старшине:
– Разрешите доложить, что у меня банку варенья сперли. Вчера была, а сегодня – нету.
Росомаха вновь застегнул манжеты своей фланелевки.
– Ти-ха! Кто у этого товарища банку варенья увел?
Вот теперь в кубрике стало совсем тихо.
– Никто не сознается? – вопросил старшина. – Или вам неизвестно, что воровство особо жестоко карается на флоте?
Все молчали. Кто был удивлен. Кто пристыжен.
– Становись! – скомандовал Росомаха.
Вдоль левого "борта" вытянулась шеренга колесниковского класса, вдоль правого – класса Росомахи. Лампочки светили вполнакала, от печки несло жаром. Забытые учебники и тетрадки валялись на столах и койках.
Росомаха рысцой пробежал вдоль шеренг.
– Еще раз спрашиваю – кто взял банку?
Финикин проговорил:
– Артюхова допросите. Пусть он мое варенье отдаст.
– Артюхов, это случайно не твоя работа?
Тот отвечал старшине с достоинством:
– А почему вы именно меня спрашиваете?
– Так ты же… – начал было Росомаха и умолк.
Из шеренги левого "борта" кричали:
– У нашего Серебрякова вчера кто-то перышко из ручки выдернул. Может, это один и тот же гад работает!
Растерявшийся Росомаха вызвал из строя Московского.
– Старший, – сказал он Игорю, – этого дела мы так не оставим. Ты начинай с того конца кубрика, а я с этого. Из строя никому не выходить, пока не обыщем все койки.
Росомаха разворошил постель Феди Артюхова, заглянул на его полочку, отвернул матрас. Нигде вареньем даже не капнуто. Московский нехотя пощупал рукой книги на полке Коли Поскочина, отодвинул куски мыла и… вытащил банку.
– Вот она! – сказал Игорь в полном изумлении.
Из банки торчала ложка. Половины варенья уже не было.
Финикин сразу полез на Колю Поскочина.
– Умника из себя строишь, а сам… Твое это было варенье? Тебе его прислали? Я вот сейчас как врежу…
Но тут прозвучал резкий голос Артюхова:
– Не тронь маленького. Что он тебе худого сделал?
– Как что сделал? Он же мое варенье слопал.
– Захотел и слопал. А тебя это не касается.
– Видали? Мое варенье едят, а меня это не касается.
– Дурак! – ответил Артюхов. – Ты еще жизни не видывал…
– А ты… Ты сам вор и другого вора покрыть хочешь.
Артюхов, побледнев, двинулся на Финикина:
– Слушай, ты! За такие слова я тебя так кокну по твоей банке, что из нее последнее варенье вытечет. Да, я крал. Чтобы не подохнуть. Но я копейки не украл с тех пор, как попал на флот…
– Кокну, кокну… Ишь кокальщик какой нашелся. Эво, старшина рядом стоит. Он тебя живо на отсидку отправит.
– Прекратите! – вмешался в спор Росомаха. – А то и правда возьму и обоих вас закатаю на гауптвахту… Кончайте баланду! Дело ясное. Юнга Поскочин, ты зачем чужое хватаешь?
Бедный "философ" горчайше разрыдался:
– Сам не знаю… сладкого захотелось… не удержался!
Росомаха еще крутил в руках липкую банку.
– Держи сам! – и сунул банку Финикину. – Юнга Поскочин, а тебе известно, что воровать нехорошо?
– Известно… конечно же! – отвечал Коля.
– А если так, то, выходит, действовал сознательно. Это как понимать? Всяких там Кантов изучаешь, а к себе философски отнестись не можешь… Чего молчишь? Отвечай.
Явился с танцев Колесник – заснеженный, румяный.
– Что за ярмарка? – удивился он с порога.
– Да вот… вора нашли, – мрачно пояснил Росомаха.
Из класса Колесника надрывно взывали к честности:
– Заодно и перышко поищите. Писать человеку нечем!
Савка слышал, как Росомаха тихо сказал Колеснику:
– Мне этого Канта, чтоб ему ни дна, ни покрышки, честно-то говоря, позарез жалко. Лучше бы он, сукин сын, слопал варенье, а банку в сугроб закинул…
Шепотком отвечал ему Колесник:
– У нас на крейсере такого Финикина давно бы в гальюн сунули и воду спустили. Поскочин-то – пацан. А кто не тягал варенья у бабушки из буфета?
– Сравнил. Дома высекут – и порядок. А здесь из-за такой ерунды может кончиться плачевно…
Савке стало безумно жаль Колю, и никак не укладывалось в голове, что он может украсть.
– Коля, – спросил он, – зачем ты это сделал?
Тот поднял лицо – страдальческое, в слезах:
– Да не вор же я… Просто сладкого хотелось.
Росомаха велел юнгам отходить ко сну, но кубрик еще долго бурлил, по углам ожесточенно спорили. Гнев рулевых, как ни странно, был направлен в основном против Финикина с его банками.
– Хозяин! – с презрением говорили ему. – Если б не твои сласти, так и позора не было бы. Нашли, что прислать, родители – варенье! Лучше бы гуталину для сапог прислали или порошку зубного, чтобы бляхи драить.
– Чего вы на меня-то накидываетесь? Я разве украл?
– Провокатор ты! – было заявлено от Игоря Московского.
– Я провокатор? – изумился Финикин.
– А кто же ты еще? Расставил свои банки и лижет. То малиновое. То вишневое. То собачье. Вот человек и не выдержал. А кто его подначил, как не ты?
Финикин отбивался, как мог:
– По-вашему, я всех должен угощать? Вас двадцать пять едоков в классе. Да по другому "борту" еще столько же облизывается. Моим родителям на полсотни ртов не напастись.
– Давись сам, – отвечали ему юнги. – Только слопай поскорее и кончай эту канитель. Не порти нам настроение.
– Дневальный! – требовал Росомаха. – Гаси свет!
Один лишь Джек Баранов отмолчался в этих спорах.
– А ты что? – спросил его Савка.
– У меня на этот счет свое мнение.
* * *
В соседних классах радистов уже стала попискивать, как мышь в подвале, морзянка: та-ти-ти, та, та-та-ти, ти-та… Сначала робкая и сбивчивая, она все чаще взрывалась каскадами бравурных передач. Уже появились юнги-мастера, гнавшие количество знаков по секундомеру – все быстрее, все больше. Рота радистов, чтобы юнги не потеряли чуткость руки, была освобождена от тяжелых работ – валки леса, пилки дров и прочего.
Такая же морзянка проникла и в классы роты рулевых. Только здесь она беззвучно билась в пучках света. Старшина Фокин отщелкивал ее на клавишах Ратьера, и рулевые по проблескам фонаря хором читали слова, а потом и целые фразы:
– По пра-во-му бор-ту и-ме-ю бар-жу с топ-ли-вом…
Флажный семафор казался юнгам труднее. Допустим, дается "веди": правая рука держит флажок горизонтально. Но при чтении сигнал виден читающему зеркально: для него флажок реет уже не справа, а слева. Фокин не спешил. Поначалу писал флажками простые обозначения: "вызываю на разговор", "понял", "не разобрал", "повтори", "передвинься", "не могу принимать". Затем старшина стал писать текст.
– Не бойтесь, буду давать медленно.
Класс рулевых загудел, прочитывая слова, и отдельные ошибки одиночек потерялись в общем правильном хоре.
– Како… он… рцы… аз… буки… люди… мягко.
Фокин дал отмашку "оканчиваю". Получилось слово "корабль". Быстрее всех выдал шестьдесят знаков в минуту Федя Артюхов. Фокин обрадовался:
– Ставлю тебе пятерку. Первая в вашем классе! – И добавил: – А сейчас открою один секрет, известный всем сигнальщикам флота. Мы никогда не разводим руки так широко, как это делает новичок, стараясь, чтобы его поняли. Смотрите, в чем заключается секрет стремительной передачи семафора…
Фокин стал писать. Но руки старшины при этом не разлетались в стороны, как это рисуют на картинках. Руки мелькали лишь впереди корпуса. Фокин сократил размах флажков, и движения его рук стали взрывчатократкими, напоминая жесты экспансивного человека при разговоре.
– Только так! – сказал он, окончив передачу. – Можно ставить рекорды, если уверен, что тебя поймет читающий. Издали-то даже сокращенные размахи рук читаются легко. Особенно – на фоне неба.
Следующий урок – устройство рулей, поворотливость и маневренность корабля при эволюциях. Вел этот предмет инженер-капитан третьего ранга Плакидов, человек бывалый и строгий. Он не делал никаких скидок на то, знаком юнга с физикой или нет. Плакидов в случае недоразумения говорил:
– Удивляюсь! Чему вас в школе учат?
Урок, ответственный и трудный, начался.
– Для начала повторим пройденное, – сказал Плакидов, ни на кого не глядя. – Юнга Огурцов!
– Есть юнга Огурцов.
– Прошу. Составные части руля.
– Есть! Плоскость руля называется пером, ось вращения – баллер. Баллер связан с румпелем и рулевым приводом, который ведет к штурвалу на мостик. Передняя кромка руля, что прикасается к ахтерштевню, называется рудерписом, а нижняя кромка – пяткой.
– Ты забыл гельмпорт и рудерпост. Повторить!
– Есть. – Савка, недовольный собой, садится на место.
– Юнга Баранов, что вам известно о "гитаре"?
– "Гитарой" моряки зовут рулевой привод Дэвиса.
– Прошу. Устройство.
Класс слушает, как Джек с трудом выгребается из гаек с ползунами и червячно-дифференциальных редукторов… Выгребся!