Потому так понятен для Автора трагический финал Овидия, окончившего дни "в Молдавии, в глуши степей, вдали Италии своей". Рассказ о родном Петербурге ведется сквозь дымку разлуки; разочарование, постигшее Евгения Онегина, не миновало и Автора. "Младые дни" его неслись в светском вихре; жизнь его была поделена между театром и балами; стройные женские ножки вдохновляли его – увы, об этом теперь приходится лишь вспоминать.
Знакомство с Онегиным и происходит в тот момент, когда сплин (русская хандра) настигает обоих: "Я был озлоблен, он угрюм". Эта разочарованность сближает поэта с молодым "экономом.
В принципе из такого разочарованного состояния есть только два очевидных выхода: в деятельную политическую оппозицию конца 1810 – х годов (круг преддекабристского "Союза благоденствия") и в страдательно – никчемную жизнь "лишнего человека". Онегину поначалу оставлены обе возможности; впоследствии сюжет "столкнет" героя на вторую дорогу.
Однако сам Автор, судя по всему, выбирает первую и постоянно, вплоть до конца 6 – й главы, намекает читателю на свое изгнанничество. Он по – прежнему живет вдали от шумных столиц.
Сначала где – то в "овидиевых краях" (параллель с южной ссылкой Пушкина); затем – в имении, в глубине "собственно" России.
Здесь он бродит над озером, видит "творческие сны" и читает стихи не предмету страсти нежной, а старой няне да уткам.
Позже, из "Путешествия Онегина", читатель узнает, что в 1823 году Автор жил в Одессе, где и повстречался со старым знакомцем. (Очевидно, именно тогда он узнал от Онегина о Татьяне и о дуэли с Ленским.)
Изгнание есть изгнание; приходится проститься с привычками юности, и остается лишь вздыхать, мечтая об Италии, думая о небе "Африки моей", призывая "час… свободы".
От внешней неволи Автор с самого начала убегает в "даль свободного романа", который он то ли сочиняет, то ли "записывает" по горячим следам реальных событий, то ли записывает и сочиняет одновременно. В эту романную даль Автор зовет за собой и читателя.
Постоянно вторгаясь в повествование, забалтывая читателя, ироничный Автор создает иллюзию естественного, предельно свободного течения романной жизни.
Он рассуждает о поэтической славе, о неприступных красавицах, на чьем челе читается надпись со врат ада: "Оставь надежду навсегда", о русской речи и дамском языке, о любви к самому себе, о смешных альбомах уездных барышень, которые куда милее великолепных альбомов светских дам, о предпочтении "зрелого" вина бордо – легкомысленному шипучему аи.
Ho еще важнее, что в романе есть посредник между условным пространством, в котором живут герои, и реальным пространством, в котором живет читатель.
Этот посредник – Автор.
Он тоже меняется от главы к главе, даже от строфы к строфе. Вначале он ближе к Онегину. Затем – к Татьяне. Его идеалы постепенно становятся более патриархальными, традиционными, "домашними".
Ho эти перемены происходят подспудно, они скрыты под покровом насмешливой интонации, в которой ведется разговор с читателем. Только в финале 5 – й главы намечается определенный перелом. Автор пока в шутку сообщает читателю, что впредь намерен "очищать" роман от лирических отступлений. В конце 6 – й главы эта тема развита вполне серьезно; Автор перестает без конца предаваться воспоминаниям и впервые заглядывает в свое собственное будущее:
Лета к суровой прозе клонят… Ужель мне скоро тридцать лет?
Приближается зрелость, наступает возраст, близкий к тому, который Данте считал "серединой жизни". Близится перелом в душевной жизни Автора, и вместе с ним меняются внешние обстоятельства. Автор снова "в шуме света", изгнание окончилось. Об этом сообщено в форме намека так же, как в свое время об изгнанничестве:
…С ясною душою Пускаюсь ныне в новый путь
He дай остыть душе поэта…
В мертвящем упоенье света,
В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья!
Автор и муза.
Последняя, 8 – я глава дает совершенно новый образ Автора, как дает она и новый образ Евгения Онегина.
Автор и герой, одновременно разочаровавшиеся в "наслажденьях жизни" в начале романа, одновременно начинают новый виток судьбы в его конце.
Автор многое пережил, многое познал; как бы поверх "светского" периода своей биографии, о котором так подробно говорилось в лирических отступлениях, он обращается к истоку – лицейским дням, когда ему открылось таинство поэзии: "В те дни, когда в садах Лицея / Я безмятежно расцветал…"
Воспоминание об этих днях окрашено легким мистическим трепетом. Рассказ о первом явлении Музы ведется на религиозном языке ("Моя студенческая келья / Вдруг озарилась…").
Вся последующая жизнь Автора, все ее события, о которых читатель уже знает из предшествующих глав, предстает в новом религиозно – поэтическом ракурсе. История собственной жизни Автора отступает в тень; история его Музы выходит на первый план.
Все прежние рассуждения о "кокетках записных", театральных ложах, закулисных встречах и "ножках" заменены одной метафорой: "шум пиров". Намеки на связь с политической оппозицией размыты, опала и ссылка превращены в "побег" чуть ли не добровольный.
Главное заключалось не в этом, внешнем; главное заключалось в том, какой облик в разные периоды жизни принимала Муза.
В период "пиров" она была Вакханочкой; на Кавказе – балладной Ленорой; в Молдавии одичала и стала чуть ли не цыганкой; наконец, в деревне она уподобилась "барышне уездной с французской книжкою в руках". То есть обрела черты Татьяны Лариной.
Вернувшись из "побега", Автор впервые выводит свою Музу на светский раут – именно туда, именно тогда, где и когда должна произойти новая встреча Онегина с Татьяной. Глазами Музы читатель смотрит на Евгения, вернувшегося в пространство сюжета после долгой отлучки. И этот взгляд почти неотличим от того, какой некогда бросала на Онегина юная Ларина.
Автор и главная героиня. Знакомя читателя с Татьяной, Автор прежде всего спешит подчеркнуть, что "впервые именем таким" освящены страницы русского романа. Это значит, что героиня связана с миром провинциальной русской жизни, с девичьей, с "воспоминаньем старины" теснее, чем с миром русской словесности.
Ho ведь у этого имени есть узнаваемая литературная "рифма" – героиня баллады В. А. Жуковского "Светлана". Кроме того, фамилия Лариной, кажущаяся "обыденной", "провинциальной", также вполне литературна. Она связана с образом лар, домашних божеств, столь часто поминаемых в русской поэзии начала XIX века. (послание Батюшкова "Мои пенаты"! )
Наконец, несмотря на многочисленные игровые намеки Автора, у Татьяны нет и не могло быть настоящего прототипа. Черты многих пушкинских современниц соединены здесь в один художественный образ – реальный и одновременно идеальный.
Татьяна появляется перед читателем во 2 – й главе, когда уже произошло знакомство с Онегиным и Ленским. Татьяна обречена в него влюбиться. Будучи, как всякая уездная барышня, читательницей романов, она сама, с помощью своего воображения, привносит в равнодушный облик Онегина (облик "модного тирана") таинственно – романтические черты. Именно в такого, литературного, Онегина влюбляется она без памяти; именно такому, литературному, Онегину адресует свое любовное письмо, ожидая от него литературной же реакции. Литературные гадания героини о своей судьбе, по существу, мало чем отличаются от народных гаданий о суженом, к которым Татьяна прибегнет в 5 – й главе под руководством няни.
Тем более что, затевая это гадание, она уподобится литературной героине Светлане. А сон, который в результате привидится ей, будет построен по законам балладного жанра, предельно серьезного и предельно несерьезного одновременно.
Однако разгадать Онегина, разгадать "тайну любви" ей не помогают ни романы, ни "мудрость веков", ни гадательная книга. Татьяна неспроста заводит разговор о любви, свадьбе, семейной жизни со своей няней. Она хочет получить еще один "рецепт", еще один воображаемый сюжет возможного развития отношений с Онегиным.
Тщетно, нянин опыт не пригоден для романической барышни: "Мы не слыхали про любовь". То есть про измену законному мужу и не думали; что же до семьи – "так, видно, Бог велел". (Другое дело, что в финале романа Татьяна встанет на ту же смиренно – печальную точку зрения – "я другому отдана…". )
Евгений, хотя и тронут письмом, действует как хорошо воспитанный светский человек – и только; это Татьяну устроить никак не может. Однако Онегин не в состоянии измениться.
Как светский человек, он дразнит Ленского мнимым увлечением Ольгой. Как светский человек, холодно принимает вызов (притом, что смертельную обиду другу нанести совсем не хотел и драться с ним не желает). Как светский человек, убивает своего приятеля – антипода.
He из жестокости (над мертвым Ленским он стоит "в тоске сердечных угрызений"), а скорее из – за страха "светского суда", соблюдая дуэльную традицию.
И когда после отъезда Евгения в Петербург Татьяна попадает в его деревенский кабинет, смотрит на груды книг, на портрет лорда Байрона, "на! столбик с куклою чугунной" Наполеона, пытается глазами любимого человека читать романы, следя за резкими отметками онегинского ногтя на полях, то ее точка зрения на Евгения предельно сближается с авторской. У Пушкина дана эволюция сознания человека. Тот Онегин, который появляется на первых страницах романа, не равен тому Онегину, который перед нами в середине романа.
Тот Онегин, который в открытом, неясном финале романа должен появиться перед нашим воображением, очевидно уже совсем другой Онегин. Вот этот архетип человека меняющегося в связи меняющихся обстоятельств, человека развивающегося и есть главное открытие Пушкина.
Он не "созданье ада иль небес" и, может статься, – всего лишь пародия на свою эпоху и свою среду. И то, что приговор вынесен по – прежнему любящей Евгения Татьяной, особенно страшно.
И тут происходит то, что неизбежно должно было произойти. Татьяна занимает место, отведенное первоначальной сюжетной схемой Ленскому. Она становится полноправным антиподом Онегина. То есть персонажем, равновеликим главному герою. Автор недаром завершает словами французского писателя Шатобриана:
Привычка свыше нам дана: Замена счастию она.
Сравните с репликой Татьяны во время последнего объяснения с Онегиным: Ho я другому отдана; Я буду век ему верна. Наконец, Татьяна "успевает" на протяжении сюжетного действия полностью перемениться, сохранив при этом все лучшие внутренние качества. В 8 – й главе читатель (вместе с Онегиным) встречает не уездную барышню, но блестящую столичную даму, "неприступную богиню роскошной, царственной Невы": Кто там в малиновом берете С послом испанским говорит?
Ho при этом она по – прежнему народна. Просто ее народность, ее глубинная связь с русской национальной традицией приняла иные формы, соединилась со всем блеском дворянской культуры.
Единственный персонаж, кроме Татьяны, меняющийся и растущий на глазах у читателя, – сам Автор (перелом, произошедший в Онегине в результате душевного потрясения, лишь намечен). Это окончательно сближает Автора с Татьяной, объясняет особенно теплую, заинтересованную интонацию рассказа о ней.
Все неизрасходованные запасы авторской сердечности, которые по замыслу 1 – й главы предназначались Онегину, в конце концов достаются именно Татьяне Лариной. Из "девочки милой", призванной оттенить Евгения, она шаг за шагом превращается в "милый идеал" Автора.
He в тот "модный идеал", о котором в ночь перед дуэлью пишет свои последние стихи Ленский, но в тот жизненный, национально – культурный и даже бытовой идеал, о котором сам автор полушутя рассуждает в "Отрывках из путешествия Онегина":
Мой идеал теперь – хозяйка… Да щей горшок, да сам большой.
Герои романа и его читатели. Смещение центра сюжетной тяжести с Евгения Онегина, чьим именем назван роман, на Татьяну было замечено практически всеми читателями и критиками.
История восприятия образа Татьяны в русской культуре необозрима. Так, В. Г. Белинский называл Татьяну Ларину "колоссальным исключением" в пошлом мире, женщиной, способной разорвать с предрассудками – и в этом превосходящей Онегина, который зависит от среды.
Финальный отказ Татьяны от любви в пользу патриархальной верности вызвал яростную отповедь критика. А великий писатель второй половины XIX века Федор Михайлович Достоевский в своей речи о Пушкине (1880), наоборот, объявил Татьяну Ларину олицетворением русского соборно – православного духа, тем идеальным сочетанием нравственной силы и христианского смирения, которые Россия может предложить всему миру.
В процессе публикации романа отдельными главами менялось читательское отношение и к образу Евгения Онегина. Ожидания литераторов преддекабристского круга не оправдались.
Поначалу они рассчитывали, что Пушкин выведет героя, который будет яростно обличать общество. Денди, франт, каким Онегин показан в романе вплоть до 8 – й главы, казался им фигурой неуместной. С ними совпало мнение писателей и критиков следующего поколения. Молодой тогда критик Иван Васильевич Киреевский определил Онегина как пустоту, у которой нет определенной физиономии ("Нечто о характере поэзии Пушкина", 1828).
В более поздней (1844-1845) оценке Белинского Онегин - эпохальный тип, в котором отразилась российская действительность; "эгоист поневоле", трагически зависимый от "среды". Как тип "лишнего человека" воспринимали Евгения Онегина писатели и поколения М. Ю. Лермонтова.
У Достоевского Онегин был полемически определен как тип европейского "гордеца", которому противостоит образ русской смиренницы Татьяны Лариной; тема "наполеонизма" Онегина, кратко намеченная Пушкиным, разрастается здесь до общефилософского масштаба.
Выводы. Дело в том, что каждый читатель стремился вписать героев "Онегина" в определенную идейную схему и тем самым ограничивал их. А у Пушкина все строится на том, что героя "просчитать" и предсказать невозможно! И не случайно Татьяна, поначалу затмившая Онегина, в конце концов помогает ему вернуть утраченные права заглавного персонажа.
Благодаря именно ей буквально за миг до финала психологический портрет героя претерпевает еще одну существенную перемену. Встреча с Татьяной заставляет что – то шевельнуться в глубине "души холодной и ленивой". Эпитет "туманный", который однажды уже был закреплен за поэтичным Ленским, в начале 8 – й главы как бы ненароком применен к Онегину ("безмолвный и туманный").
И эта переадресовка эпитета вполне уместна. Продолжая зависеть от законов света (его любовь к Татьяне тем сильнее, чем слаще запретный плод и чем неприступнее молодая княгиня), Онегин тем не менее открывает в своей душе способность любить искренне и вдохновенно, "как дитя". Письмо (которое он пишет, в отличие от Татьяны, по – русски) – одновременно и светски – куртуазное, дерзко адресованное замужней женщине, и предельно сердечное.
И когда, не получив ответа, Онегин в отчаянии принимается читать без разбора, а затем пробует сочинять.
Тогда (равно как в деревенском кабинете) он читал "по обязанности" то, что "на слуху", подражая духу времени.
Теперь он читает, чтобы забыться в страдании. Причем читает "духовными глазами"! Тогда он пробовал писать от скуки, теперь – от страсти и близок к тому, чтобы действительно стать поэтом, подобно Ленскому или даже самому Автору.
Последний поступок Евгения, о котором читатель узнает, – незваный визит к Татьяне. Посещение замужней женщины без предупреждения было по тем временам чем – то неприличным, почти вызывающим. Ho поступок горяч, искренен.
Пустота начала заполняться не поверхностным свободомыслием, не поверхностной философией, но непосредственным чувством, жизнью сердца.
Именно в этот миг Онегину суждено пережить одно их самых горьких потрясений своей жизни – окончательный и бесповоротный отказ Татьяны, которая преподает тайно и страстно любимому ею Евгению нравственный урок верности и самоотверженной силы страдания.
Этот отказ перечеркивает все надежды Онегина на счастье (хотя бы и беззаконное!), но производит в нем такой переворот чувств и мыслей, который едва ли не важнее счастья, едва ли не дороже его…
Вторая кульминация служит окончательной развязкой сюжетной линии и романа в целом. И в этот миг высшего сюжетного напряжения Автор покидает героев: роман о любви, счастье и страдании завершен.
Тот Онегин, который в открытом, неясном финале романа должен появиться перед нашим воображением, очевидно уже совсем другой Онегин. Вот этот архетип человека меняющегося в связи меняющихся обстоятельств, человека развивающегося и есть главнРоман Пушкина в этом смысле уникальный и, во всяком случае, первый в значительной степени во всей мировой литературе и уж точно в русской литературе.
В посвящении, которое предпослано тексту романа, в сущности, это сразу определено:
"Не мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и быть – рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессониц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет…"Энциклопедия русской жизни
Роман – игра, вовсе не то, что приводится в назидание, здесь нет каких – то истин, в нём нет правил, предписываемых людям, в нём нет нравоучений. В нём есть лёгкая, свободная игра мыслей и чувств.
Мы говорили о том, что для Пушкина принципиально важно создание русского романа, он видит себя первым русским поэтом.
Говоря о романе Пушкина, Виссарион Григорьевич Белинский употребил определение, которое для нас до сих пор кажется загадочным. Он назвал пушкинский роман "энциклопедией русской жизни".
Белинский употреблял слово энциклопедия в несколько другом смысле. Он был человеком первого поколения, читавших французскую энциклопедию, который был совсем не отделён от времени энциклопедистов.
Энциклопедисты были не столько пророками, сколько исследователями. И французская энциклопедия, послужившая прообразам и прототипом названия целой эпохи в истории мировой культуры – эпохи Просвещения эпоха энциклопедизма была не эпохой утверждения истины, о её поисках и открытий.
Это была эпоха исследования, изучения, проникновения в разные стороны жизни, для того, чтобы понять законы, по которым устроена жизнь.
"Энциклопедия русской жизни", в том смысле, о котором Белинский говорил о романе Пушкина, не есть утверждение заранее известных истин, а есть исследование и открытие новых, никому неведомых той поры и никак не исследуемых и незатронутых законов. Это было не столько утверждение, сколько открытие.
"Горе от ума" и "Евгений Онегин"