Не стреляйте в партизан... - Эдуард Нордман 3 стр.


На дороге валялись брошенные вещи, плакали потерявшиеся дети. Несколько военных, сопровождавших пушку на конной тяге, обрубили постромки и умчались, бросив свое орудие. Мы, молодежь, старались твердо держаться своего командира.

В Городище прибыли к утру. Там стоял товарняк – вагоны и платформы. Нас, около сотни вооруженных людей, погрузили на платформы, и поезд двинулся дальше в сторону Лунинца. На станции Ловча снова остановились. Начальник станции – старший лейтенант, он же железнодорожный комендант, а также секретарь горкома Гиммельштейн и наш Василий Захарович собрали нас и объявили:

– Будем возвращаться в Пинск. Нужны добровольцы.

Мы, молодые, вызвались в числе добровольцев, хотя и не знали, чем продиктовано возвращение. Но добровольцев набралось меньше, чем было бойцов в истребительном отряде. Меня поразило и то, что в товарных вагонах и на платформах оставались брошенными винтовки, патроны.

Добирались мы до Пинска на импровизированном "бронепоезде", обложив грузовые платформы шпалами. Вернувшись, застали картину не из приятных: валяющиеся на земле документы во дворе местного НКВД, открытые кабинеты, сейфы, грабеж военных складов и магазинов.

Мародеров моряки Пинской речной флотилии разгоняли стрельбой в воздух. Мы вновь приступили к патрулированию города, охране важных объектов.

По возвращении в Пинск на базе истребительного отряда Корж в тот же день стал создавать партизанский отряд. У него к тому времени не осталось сомнений в том, что необходимость в таком отряде есть и действовать придется не только и не столько в прифронтовой полосе, сколько в тылу врага. Другое дело, никто, пожалуй, даже он, не мог предположить, что этот тыл будет настолько глубоким.

Это не было формальным переименованием отряда из истребительного в партизанский. К каждому кандидату в партизаны Корж присматривался и с каждым беседовал, исходя из собственного понимания задач, которые этим людям предстояло решать, расспрашивал.

Я сам попросился в отряд. Меня, а также Ш.И. Берковича, И.И. Чуклая, В.Н. Лифантьева, М.А. Ласуту рекомендовал обком комсомола.

Корж задавал вопросы. Пояснял, что будем проникать через линию фронта и действовать в тылу врага – тогда другое еще и нельзя было сказать. Не скрывал, что легких задач не предвидится. Наоборот, подчеркивал, что будет тяжко, скорее всего, даже очень тяжко. Другое дело, что мы, особенно молодежь, тогда не могли представить себе, насколько нелегкую дорогу выбираем.

Не могу похвастаться, что Корж брал меня с восторгом. Я был молод, мал ростом и худ. Одет тоже был не для трудных походов. Такой-сякой пиджачок, такая-сякая обувка. Пришлось даже убеждать командира, мол, в меня, щуплого, немцу труднее будет попасть, мне проще укрыться за любой кочкой. Короче, взяли.

Все сдали документы. Паспорта, партийные, комсомольские билеты, служебные удостоверения. И все сменили фамилии. Я получил псевдоним Северов. Корж стал Комаровым.

Отряд назвали отрядом Комарова, и под этим названием он долго фигурировал в официальных отчетах, да и в немецких документах. Комаровым стал наш командир и для местного населения, а нас почти всю войну называли "комаровцами". Мы и сами себя так называли в своих листовках, в расписках, которые давали крестьянам за полученные продукты, на деревенских собраниях, обычных встречах с населением.

Потом люди часто "идентифицировали" партизан но фамилии или имени командира. Например, бойцов отряда имени Макаревича соседнего Брестского соединения называли женьковцами, потому что до лета 1943 года ими командовал лейтенант Евгений Макаревич.

Бойцов отряда имени Сталина нашего соединения, который действовал в Ивановском, Дрогичинском и других районах, местное население обычно называло отрядом Миши, потому что им командовал Михаил Герасимов.

Все это будет потом, а пока нам предстояло привыкнуть к новым фамилиям командиров и соратников. Ведь у многих в городе, окрестных селах оставались родственники, которые могли поплатиться жизнью за родство с партизанами. Отправляя Веру Захаровну Хору жую за линию фронта, Корж напоминал ей:

– Никакого Коржа не существует. Запомни: я Комаров, есть отряд Комарова.

Вера Захаровна ответила с юмором:

– Само собой. Ведь если немцы узнают подлинное имя командира, от Коржей в твоей деревне Хоростово и крошек не останется. И с другими так же поступят.

В свое время я не раз думал, почему именно в Западной Беларуси появились первые партизанские отряды в годы Великой Отечественной войны? Ведь прошло всего полтора года с тех пор, как в этом крае установилась советская власть. И не ко всем она была милостива. Да, простому люду она принесла освобождение от национального и социального гнета, но многим пришлось менять жизненный уклад. А это всегда болезненный процесс.

И тем не менее прежде всего в Западной Беларуси у оккупантов сразу загорелась земля под ногами. Не только же потому, что эту местность раньше всех оккупировали гитлеровцы, поскольку она была пограничной. В принципе, почти вся Беларусь была оккупирована за две недели, за исключением самой восточной части – Могилевщины и самого Могилева. Значит, существовали другие, по-настоящему весомые причины?

Они действительно были. Во-первых, в сознании населения были свежи воспоминания о польской оккупации, когда белорусы были низведены до состояния второстепенных людей. Даже родным языком в общественной жизни они пользоваться не смели. Были закрыты все белорусские учебные заведения.

После двух десятилетий пережитых унижений белорусы встречали красноармейцев в сентябре 1939 года как братьев. И это не образное сравнение. Слово "братья" в самом деле было главным во время тех встреч.

Во-вторых, сохранились в этих краях партизанские кадры, вожаки, подобные Коржу. Когда в 1943 году во время недолгого пребывания в Москве Василий Захарович напишет свою докладную записку "О проделанной работе в тылу врага за период с первых дней войны, т.е. с июня 1941 года по 3 апреля 1942 года" и укажет, из кого формировался отряд, он первым делом назовет несколько старых партизан. Это были Григорий Карасев, Никита Бондаровец и еще с десяток его надежных товарищей.

В-третьих, надо вспомнить о КП ЗБ – Коммунистической партии Западной Беларуси. В 1938 году она была несправедливо обвинена в том, что ее ряды засорили шпионы, а затем распущена решением Коминтерна.

Но люди-то остались. А с ними остался их опыт подпольной, конспиративной работы, налаженные за много лет связи. Не ослабела и закалка. Они-то и были готовы к возобновлению борьбы в условиях оккупации и подполья.

О том, что могли такие люди, расскажу на одном примере. В первые недели войны в деревне Трилиски Ивановского района был арестован и заключен в пинскую тюрьму бывший активист КП ЗБ Григорий Еремеевич Балюк.

За принадлежность к компартии "при Польше" он несколько лет отсидел в тюрьме. Перед войной, уже при советской власти, работал слесарем в райцентре. Эвакуироваться не успел. При "новом порядке" был арестован за неблагонадежность.

Кто знает, как сложилась бы судьба этого человека после ареста, но в здании пинской окружной жандармерии, которой была "подведомственна" тюрьма, сломался хитроумный замок в одном из начальственных кабинетов. Стали искать опытного слесаря. Доподлинно неизвестно, сам Балюк вызвался в ремонтники, указал ли кто-то на то, что он классный слесарь, но чинить замок было поручено ему. Поручение он выполнил.

С того момента Балюка решили приберечь для сложных поручений подобного рода. Днем под конвоем водили на работу, на ночь возвращали в тюрьму. Потом его перевели в расположенную рядом автомастерскую, там же и поселили. На работу в жандармерию и тюрьму водили по-прежнему. Но постоянное сопровождение со временем сняли. Балюк ремонтировал все: двери, замки, систему отопления. Через некоторое время разрешили свидания с женой. Потом жена упросила начальство автомастерской отпускать его домой на воскресные дни.

Возвращаясь, Балюк привозил хлеб, другие продукты. Все тщательно проверяли, но постепенно контроль ослабевал, потому что за полтора года заключенный не дал ни одного повода для подозрений.

И наконец бывалый подпольщик через жену "включил" свои старые связи. Он вышел на командира спецотряда под командованием майора Цветкова, который базировался в Ивановском районе. Тот прибыл на встречу сам и поставил задачу… взорвать жандармерию. Оставалось додуматься, как пронести взрывчатку.

Способ предложила жена. Она стала печь большие буханки хлеба, аккуратно отслаивать нижнюю корку и доставать мякиш. На его место запихивали тол. Затем разломы она замазывала тестом и снова запекала. Специалисты знают, что при медленном нагревании тол не взрывается. Так взрывчатка была доставлена куда надо.

В сентябре 1943-го, в субботу, перед очередным отъездом домой Балюк чистил дымоход печки, которая обогревала кабинет начальника жандармерии, и вместе с грузилом и мочалом, сдирающим со стенок трубы сажу, опустил в трубу мину.

Жандармерия была взорвана. Сгорели очень ценные для гитлеровцев документы. Когда немцы с полицией нагрянули в Трилиски, Балюка с семьей партизаны везли к своему лагерю. В отместку немцы сожгли его хозяйство. Даже то, что не хотело гореть, – яблони и груши в саду – облили бензином и гоже подожгли.

Балюк с семьей до конца войны пробыл в отряде майора Цветкова. Чинил оружие. Будучи по природе человеком немногословным, ни о чем не напоминал, не требовал никаких наград.

Архивисты раскопали эту историю в 1970 году. Григорий Еремеевич был награжден орденом Красного Знамени. На вопрос, почему он молчал столько лет, даже тогда, когда поползли слухи, что этот взрыв осуществили другие люди, которые и награды получили, он ответил с некоторым удивлением:

– Я же давал подписку. Отряд-то был специальный.

К чему я это вспомнил? Партизаны, подпольщики – те же разведчики. А бывших разведчиков, как известно, не бывает. Люди с опытом подпольной работы были очень нужны нам. Особенно в 1941 году.

Такими людьми как раз и были те, кто прошел школу КПЗБ в условиях польской оккупации. Это были готовые кадры для развертывания партизанской борьбы, особенно для налаживания конспиративных контактов. Потому многие бывшие члены КПЗБ проявили себя в партизанском движении наилучшим образом.

Можно привести много фамилий, но я не пишу историю партизанского движения, а просто "итожу то, что прожил", как сказал Маяковский. В данном случае стараюсь осмыслить суть этого движения, предпосылки, которые сделали его возможным с первых недель войны и превратили в самое массовое движение сопротивления всех времен и народов.

Однако еще одного человека назову. Это Вера Захаровна Хоружая. Испытанная подпольщица, хлебнувшая лиха в польских тюрьмах, она тоже была в первом составе нашего партизанского отряда вместе со своим мужем Сергеем Корниловым. Сергей погиб во втором нашем бою. А Веру Захаровну, которая была в то время беременная, несмотря на ее протесты, Корж после первых боев направил за линию фронта для установления связи с руководством республики.

Хоружая смогла добраться до Гомеля, где в то время базировался ЦК партии, и передала секретарю ЦК П.З.Калинину подробную карту района действий отряда и просьбу помочь оружием и боеприпасами.

Это тот самый Калинин, о котором я упоминал вначале. Петр Захарович Калинин потом стал начальником Белорусского штаба партизанского движения (БШПД). А Вера Захаровна Хоружая после родов вернулась в тыл врага, возглавила группу подпольщиков в Витебске, где была замучена фашистами.

В.З. Хоружей посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Ее именем названы улицы в Минске, Бобруйске, Бресте, Гродно, Витебске – в 28 городах и городских поселках Беларуси, во многих деревнях.

Это имя носят школы, училища, библиотеки, а в Бобруйске, Витебске, Дрогичине, Мозыре, Пинске, Пружанах ей поставлены памятники. В Минске, Гродно, Калинковичах, Пружанах, Телеханах на домах, в которых жила Вера Захаровна, установлены мемориальные доски.

Двух Героев Советского Союза дал наш небольшой отряд, состоявший вначале из шестидесяти человек, а в самые трудные для нас дни и недели – из семнадцати. Вторым Героем стал наш командир – Василий Захарович Корж.

Формирование первого на Пинщине партизанского отряда началось и закончилось в один день – 26 июня 1941 года. Отряд состоял из шестидесяти человек и был разбит на три группы. Нашу группу, в основном молодежную, возглавил заведующий военным отделом горкома партии Сергей Корнилов. В тот день В.З. Корж впервые произнес слова "мои партизаны".

Короткая история истребительного отряда закончилась. Началась трехлетняя партизанская эпопея комаровцев. Фронт уходил на восток, а небольшой партизанский отряд оставался в тылу врага.

В то время никто из нас не думал, что этот тыл окажется настолько глубоким, что придется вести вооруженную борьбу почти за 1000 километров от Москвы, куда докатится гитлеровская армада, что наша борьба продлится 1119 дней. День в день, ночь в ночь.

ПОЧЕМУ?!

"Так уж устроен человек: можно предчувствовать надвигающуюся беду, а когда она придет, кажется, что она свалилась неожиданно. Такой внезапной бедой для нашего народа стала война". Эти слова принадлежат Кириллу Трофимовичу Мазурову. Я их выписал из его книги "Незабываемое". Она издана через сорок с лишним лет после войны в Москве, когда К.Т. Мазуров был председателем Всесоюзного Совета ветеранов войны и труда.

До этого Кирилл Трофимович успел поработать руководителем белорусского правительства, первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии, первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, членом Политбюро ЦК КПСС. А во время войны я знал его как товарища Виктора – секретаря ЦК комсомола Белоруссии, уполномоченного Центрального штаба партизанского движения.

За время оккупации Мазуров прошел многие сотни километров партизанскими тропами от отряда к отряду, от бригады к бригаде. Я сам не раз получал от него указания, советы и, чего греха таить, взбучки. Не раз общался с ним и после войны. В своей книге Кирилл Трофимович добрым словом вспомнил и обо мне: "Нордман – геройский парень…"

Такая оценка дорогого стоит, тем более из уст человека, к которому ты всегда испытывал уважение. Жизнь Мазурова сложилась так, что с молодых лет он занимал высокие посты, обладал большой информацией по любым государственным проблемам. Но, оказывается, и он мучительно размышлял, почему война все-таки оказалась такой неожиданной.

Злополучный вопрос "почему" себе и другим задавали мы все, прошедшие ту войну, особенно те, кто знал о ее первых днях и месяцах не понаслышке. Не раз думал об этом и я.

В самом деле, почему командиры частей, расположенных в Брестской крепости, жили не в самой крепости, а в городе и по сигналу тревоги не смогли пробиться к своим подразделениям? Почему войска в приграничье не были приведены в состояние боевой готовности? Почему руководство Пинского обкома в первые часы войны осталось без связи с Брестом и Минском?

Теперь некоторые утверждают, что никакой внезапности не было, что во всем виноват Сталин, который все знал, но сам себя перехитрил. Мол, сообщали же разведчики о планируемом нападении гитлеровцев, Рихард Зорге даже дату конкретную назвал. Были и перебежчики с той стороны, которые тоже предупреждали наших военных. Что было – то было. Но Зорге называл разные даты, в том числе 15 мая. Однако прошел тот день, а война не началась. Значит, даст Бог, пронесет…

Далеко не лучшим образом на настроения людей повлияло и заявление ТАСС от 13 июня 1941 года. В нем утверждалось, что слухи о возможной войне между СССР и Германией абсолютно беспочвенны.

Мы ведь не знали, что оно по своей сути было адресовано не нам, а руководству Германии, что это германскую позицию пытались прощупать советские лидеры. Но поскольку заявление опубликовали во всех газетах СССР, люди его поняли по-своему: войны не будет. Мы сами – партийные и комсомольские активисты – убеждали их в этом. Разве мы знали тогда что-либо о тайнах дипломатии и большой политики.

Для меня, человека, прожившего большую жизнь, теперь та внезапность, как мне кажется, представляется более понятной. По крайней мере, больше, чем тогда. И поскольку на эту тему высказываются все кому не лень, то выскажусь и я. Все-таки я генерал, прошел всю войну. И не самыми легкими дорогами.

Мое понимание внезапности состоит из двух частей: военной и психологической. Если говорить о военной стороне дела, то главное было не в том, что мы не знали точной даты нападения. И не в том, сколько у Гитлера и его союзников было танков и самолетов. Этого добра и у нас хватало.

Дело заключалось в другом: немцы применили новую, более современную, а потому более эффективную тактику ведения боевых действий. Особенно использование бронетанковых частей и соединений, а также авиации, десантов, диверсионных групп.

До второй мировой войны в уставах всех армий мира было написано, что танки, например, на иоле боя могут и должны действовать только при непосредственной поддержке пехоты. Гитлеровцы отбросили эту концепцию. Их танковые дивизии без оглядки рвались вперед, сминали заслоны и передовые части противника, шастали по тылам, сеяли панику, вносили растерянность и деморализацию.

Стоит вспомнить и о грамотном использовании десантов. Еще во время атаки на Францию, Голландию, Бельгию немцы убедились, что одна воздушно-десантная рота, захватившая ключевой мост или дорожный узел, может парализовать действия нескольких полков.

А захват немецкими парашютистами острова Крит в 1940 году, на котором размещалось до 70 тысяч английских и греческих войск! Опасность малых и крупных десантов потом довелось познать и Красной Армии с ее тылом.

Немецкие генералы опередили военных из других стран прежде всего более смелым стратегическим и тактическим планированием и действием.

В этом была главная внезапность и для нашего, и для западного генералитета. Потому и пали за две недели Польша, Франция. По два-три дня продержались государства поменьше. На волоске висела и судьба Великобритании.

Теперь в прессе нередко встречается ехидный вопрос: "Разве нельзя было сделать своевременные выводы из поражений Польши, Франции и предпринять соответствующие меры?" Видимо, нельзя. Армия – механизм большой, сложный и громоздкий. Чтобы перестроить его, надо было перекроить и экономику страны. Потому советское руководство и пыталось оттянуть начало войны до весны 1942 года, чтобы успеть это сделать.

В то же время я полностью согласен с генералом П.А. Судоплатовым, который во время войны был заместителем начальника разведывательного управления Наркомата госбезопасности и первым заместителем разведывательного управления НКВД.

В своей книге "Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год" он пишет: "Надо отметить, что наш Генштаб и его аналитики оказались не на должной высоте. Маневренный характер современной войны, наступательные операции немцев одновременно в нескольких направлениях не были учтены, так как они резко контрастировали со схемой первой мировой войны – нанесение главного удара на одном решающем направлении".

В книге писателя Феликса Чуева "Сто сорок бесед с Молотовым" я прочитал: "Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать – до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали".

Назад Дальше