Охваченный тоской, я спустился с крыла и дошел до окраины аэродрома. Фённекольд, один из лучших пилотов группы, был мертв, и лишился он жизни таким трагическим образом. Ни один из пилотов не вернулся назад. Я сел и закрыл лицо руками, по моим пальцам потекли слезы.
Спустя короткое время на нашем аэродроме в Будаке приземлился командир эскадры. Обычно я сразу же подбегал к нему с докладом. Но в тот день я не торопился. Мне требовалось некоторое время побыть одному, чтобы восстановить самообладание. Постепенно я пришел к выводу, что абсолютно измучен, или, как говорили, "перегорел". Трудные вылеты и чрезвычайные события последних недель и месяцев отразились на мне очень сильно. Я попросил командира эскадры об отпуске, который он обещал предоставить в течение ближайших дней. Я выполнил еще три вылета, затем перегнал машину в Будапешт, а оттуда – в Германию.
За два дня до того, как получить отпуск, я вылетел во главе звена, чтобы с бреющего полета обстрелять румынский аэродром. Я был не рад поставленной задаче, которая была весьма трудной. Теперь, когда Фённекольд был мертв, в группе оставался только один офицер, помимо меня. Это был гауптман Штурм, тот, с кем я – как давно это было – совершил свой первый боевой вылет.
Я собрал своих троих пилотов и провел последний инструктаж. Когда они стояли передо мной, их глаза, особенно у ефрейтора Тамена, светились и выражали желание действовать и удовлетворение от того, что их командир летел с ними. Мое настроение слегка улучшилось.
Мы взлетели и поднялись в ясное, синее небо. Никакого контакта с противником не было, и казалось, что мы были совершенно одни в воздухе. Мы пересекли границу и летели над территорией Румынии. Далеко внизу я увидел поезд, двигавшийся в направлении Кронштадта. Я приказал пилотам оставаться на высоте, а сам спустился, чтобы поближе рассмотреть его. Состав имел два паровоза. Я немедленно атаковал передний и с первого же захода поразил его, он сразу же окутался паром. На следующем заходе на малой высоте я пронесся над поездом и собирался атаковать сзади второй локомотив, когда меня посетила мысль, что можно было бы остальным предоставить возможность пострелять из своих пушек.
"Всем вниз, я сообщу, когда вы должны будете атаковать!"
В ответ по радио я услышал восторженные подтверждения "Viktor, Viktor!".
Вместо того чтобы остановиться, состав прибавил скорости и помчался прочь. Но для истребителя было нетрудно искалечить паровоз. Сначала я приказал атаковать Тамену и подсказал ему, когда стрелять. Ефрейтор действовал очень хорошо. После двух заходов я отправил его снова вверх, чтобы позволить атаковать двум другим.
Вскоре поезд был окутан плотными облаками дыма и пара и затем, наконец, остановился. Эта тренировка в стрельбе позволила трем пилотам получить боевое крещение. В будущих штурмовых атаках они смогут совладать со своими нервами.
Первый аэродром, к которому мы приблизились, был оставлен. Румыны, вероятно, что-то учуяли и подозревали, что мы можем появиться. Внизу, казалось, все было пусто, если бы не несколько грузовиков и несколько человек технического персонала, которые быстро бежали к укрытиям. Следующим аэродромом был Медиаш, приблизительно в 120 километрах позади линии фронта. Там нам повезло больше. Я предварительно дал своему звену точные инструкции, и, прежде чем румыны осознали опасность, мы все четверо обстреляли припаркованные автомобили. Вместе с ведомым я пошел к той стороне, где стояли ангары. Тамен и его ведомый повернули к другой стороне аэродрома. Мы снизились приблизительно до 100 метров и просто не могли промахнуться.
После нашей второй атаки горело пять машин и на базе начали медленно приходить в себя. На следующем заходе я обстрелял самолет – немецкий Ju-87, который румыны получили от нас, – но, к сожалению, снова сработал только один пулемет. В ходе четвертой атаки я обстрелял счетверенный зенитный пулемет. В ответ я получил, как позднее выяснилось, пять попаданий в крылья и два – в фюзеляж. Но, по крайней мере, я получил удовлетворение оттого, что на какое-то время заставил зенитку замолчать.
Для меня больше не было никакой цели на этом аэродроме, потому что, сколько бы я ни тряс свою машину или сколько бы раз ни перезаряжал оружие, оно все равно не стреляло. Так что я кружил на высоте 1000 метров, следил за окружающим воздушным пространством и руководил атаками других. К этому времени уже девять машин внизу сгорели дотла. Внезапно посреди всей этой суеты топливозаправщик помчался через летное поле и попытался укрыться за ангаром. Тамен зашел к нему сзади. Он попал в грузовик, и тот взорвался, едва добравшись до ангара. Ангар и все самолеты внутри были охвачены пламенем. Какой был фейерверк!
"Браво, Тамен, браво!"
Звено снова собралось вместе, и мы отправились домой, мчась на низкой высоте крылом к крылу. Несмотря на близость земли, я отпустил ручку управления и обеими руками помахал влево и вправо. Пилоты сияли. С этого времени ефрейтор Тамен всегда сидел слева от меня за столом в столовой.
После приземления я узнал, что моя машина получила попадание в отсек с боекомплектом. Мне повезло, что "Мессершмит" не взорвался. Двумя днями позже мы – те же самые четыре пилота – снова получили подобное задание. Были разрушены семь вражеских самолетов, но я смог сделать только один заход, поскольку мое оружие снова отказало. У меня создалось впечатление, будто я проклят. Я получил еще четыре попадания, и мой преданный "ящик" отправился в ремонтную мастерскую.
Наконец, мне предоставили отпуск. Гауптман Штурм принял командование над группой, в то время как я улетел в Германию. Я провел там семь замечательных дней. Мир снова казался прекрасным, а жизнь стоящей. Я получил мощный заряд бодрости и вернулся на фронт со значительно окрепшим духом.
Глава 7
На венгерской земле
После своего возвращения из отпуска я обнаружил, что в группе произошли некоторые изменения. Она была усилена и во главе с майором Баркхорном базировалась теперь в Центральной Венгрии. Мы гордо именовали себя "эскадрой". С нами был также Эрих Хартман, который одержал 308 побед и считался лучшим летчиком-истребителем в мире. Я полагал, что обладаю одним преимуществом над этим гауптманом: большим везением. К этому времени в ходе 572 боевых вылетов я одержал 145 побед и ни разу не был ранен. Хартман же несколько раз оказывался на больничной койке. К счастью, каждый раз он отделывался довольно легко.
Как уже упоминалось, мы были довольно "крепки". Майор Баркхорн, как командир группы, Штурм, Хартман и я, как командиры эскадрилий, множество проверенных командиров звеньев и ведущих пар. Мы считали, что каждый из нас находится в своей лучшей форме. Обычно, когда кто-то верил, что он на пике, конец был недалеко, но никто не знал этого заранее.
Мы пробыли в Тисалёке на реке Тиса, в Северной Венгрии, три-четыре дня. Но летать мы не могли. Шли проливные дожди, и летное поле сильно раскисло. Однако затем русские начали наступление, и мы были вынуждены перебазироваться. Кто-то должен был рискнуть взлететь первым.
Я попытался вырулить на старт, но колеса настолько глубоко увязали в размякшей земле, что самолет не мог самостоятельно выбраться. Мою машину отбуксировали к началу взлетной полосы. В процессе этого радиаторы были так сильно забрызганы грязью, что их пришлось очищать прежде, чем я мог взлететь. Я начал разбег, но Me в течение первых 100 метров ускорился лишь незначительно. К середине полосы скорость возросла совсем немного. И что было еще хуже, самолет так сильно раскачивался, что мог скапотировать в любой момент. Если бы я подал ручку управления вперед, то "сто девятый" не смог бы оторваться от земли. Поэтому я сначала слегка взял ее на себя, а потом начал медленно увеличивать давление. Наконец, "сто девятый" поднялся. Но в тот же самый момент его левое крыло резко опустилось вниз. Я полностью переложил руль направления в противоположную сторону и до отказа отклонил ручку управления вправо, но самолет не отреагировал. Еще больше завалившись влево, он несся к группе стоявших Bf-110.
Левое крыло почти касалось земли, и я видел, как мне навстречу буквально мчится Bf-110. "Ох!" – сказал я сам себе и передвинул назад рычаг дросселя. Тогда случилось чудо. Машина сама собой выровнялась и коснулась земли одновременно тремя колесами. В тот же самый миг я столкнулся с запаркованным "Мессершмитом". Последовало два сильнейших удара, и я оказался сидящим под открытым небом.
Непроизвольно я вспомнил о своей предыдущей аварийной посадке, когда врезался в дом. Поскольку это уже случалось со мной прежде, то на сей раз я нисколько не удивился тому, что все еще был жив. Еще до того, как машина остановилась, я заметил, что она потеряла левое крыло и задняя часть фюзеляжа за кабиной отсутствует. Припаркованный венгерский Bf-110 также получил значительные повреждения.
Мои колени тряслись, когда я возвращался на свою стоянку. Несколько рюмок шнапса и чувство юмора помогли мне прийти в себя. Я с интересом наблюдал за тем, как другие пытались подняться в воздух с лучших исходных позиций. Они преуспели в этом. Это было достаточно легко после того, как я показал им, где не стоит взлетать и как не надо это делать.
Через четверть часа я был готов и успешно взлетел на другом самолете. К тому времени, когда мы приземлились в Тактакенеше, я уже полностью восстановил свою уверенность.
Взлет с Тактакенеша, даже больше, чем посадка там, был уже сам по себе искусством. Аэродром был расположен неудачно, потому что напротив него находилось огромное сооружение, окруженное широким, заполненным водой рвом. Однако со временем мы привыкли к этому препятствию. В действительности я даже полюбил этот аэродром, поскольку русские разведывательные самолеты и бомбардировщики так никогда и не нашли его и мы проводили свободное время в мире и покое. К этому добавлялся тот факт, что пилоты 6-й эскадрильи нашли прекрасные квартиры в маленькой деревне. Доктор, владелец дома, бежал, но при этом оставил нам несколько бутылок настоящего токая.
Во время отдыха, после нескольких порций спиртного Петер Дюттман имел обыкновение усаживаться за пианино и исполнять очередной номер из серии "поэт и мужлан". Однажды офицеры нашей эскадрильи предприняли поездку в Токай. Хорошо, что с нами поехали водители. Без них мы в тот день не смогли бы добраться до дома.
Сначала в воздухе ничего особенного не происходило. Я должен был прервать свой первый вылет из Тактакенеша из-за неисправности шасси. В ходе второго вылета я сбил Як, но я разрешил ведомому действовать по собственному усмотрению, и, таким образом, у меня не оказалось свидетеля моей победы. Я не был расстроен этим, так как фактически каждый последующий вылет заканчивался контактом с вражеским самолетом.
Однако лишь 17 октября мне удалось сбить вражеский самолет, на этот раз Як-11. Это была моя 146-я победа. И прежде, чем я одержал 147-ю победу, я сбил Ил-2, но снова без свидетелей. В то время я получил Bf-109, вооруженный 30-мм пушкой, и ждал следующей встречи с Ил-2. Прицельный выстрел из этой пушки мог внушить уважение даже Ил-2.
Я получил нового ведомого – молодого обер-фенриха, который зарекомендовал себя как хороший пилот. 23 октября 1944 г. мы взлетели в 14.55 и направились на юг, к линии фронта, набирая высоту. Мы вели оживленную беседу, поскольку находились в воздухе в полном одиночестве. Затем внезапно с наземного пункта управления сообщили, что приближается множество вражеских бомбардировщиков, летящих вниз по течению Тисы, в район Сольнока. Таким образом, мое предчувствие, что надо лететь на юг, оправдалось. Русские, очевидно, направлялись к мосту через Тису около Сольнока. Если бы они смогли уничтожить мост, то это стало бы серьезным ударом по нашему плацдарму на другом берегу реки.
Мы летели в направлении вражеских самолетов на максимальной скорости, из выхлопных патрубков наших машин вылетал черный дым. Показался Сольнок. Мы снизились. Когда приблизились, я заметил разрывы зенитных снарядов и почти сразу же увидел Ил-2.
Удивительно, но мы натолкнулись на Ил-2 на 1000 метров, на высоте, на которой они едва ли когда-нибудь летали. Очевидной причиной этого была наша зенитная артиллерия, которая поставила им эффективный заслон. Мы подходили с севера, русские – с востока. Таким образом, повернув лишь на 90 градусов, мы уже были позади них. Несмотря на присутствие истребителей сопровождения, я снизил обороты и открыл створки радиатора, чтобы уменьшить скорость. На сей раз наши зенитчики были начеку и прекратили огонь, когда мы зашли в хвост русским машинам.
Мы медленно приближались к ним, все еще находясь ниже Ил-2, но тем не менее они к этому моменту, должно быть, заметили нас. Я мог четко видеть ведущего русских, осматривавшегося вокруг. Обер-фенрих Штейнс, державшийся немного сзади, доложил, что позади нас все чисто. Ну что же, вперед!
Я набирал высоту, находясь сзади замыкавшего Ил-2. Я не хотел стрелять снизу, потому что несколькими днями раньше в подобной ситуации у Дюттмана были проблемы. Его противник сбросил большое количество объектов размером с кулак, и Дюттман пролетел сквозь них. Оказалось, что это были авиамины, и одна из них сильно повредила "сто девятый" лейтенанта.
Поэтому я набирал высоту и одновременно стрелял. Дистанция, возможно, была от 30 до 50 метров. Я не мог промахнуться и видел, как снаряды из моей новой пушки попадали в цель. До этого я никогда не видел, чтобы подобное происшедшему случилось с Ил-2.
Этот тяжелобронированный бомбардировщик, который мы называли "бомбардировщиком из цемента", разлетелся в воздухе на части. Это произошло настолько быстро, что у меня не было времени уйти в сторону. Сначала назад ко мне полетело множество маленьких обломков, а потом четыре больших куска, вероятно, двигатель, крылья и хвост. Самая тяжелая часть – двигатель – прошла ниже меня, в то время как крылья и другие части силой взрыва унесло вверх и они пролетели прямо над моей кабиной. Какие-то горящие куски ударили в мой фюзеляж и крылья и ужасно помяли машину. Но мне повезло. Несколько секунд я летел сквозь ливень из обломков. Это могло стать концом для меня, я однажды видел, как мой ведомый погиб подобным образом. Это случилось с фельдфебелем Глейсснером около Кабардинки на Кавказе.
Штейнс все еще был позади меня, а русские истребители – достаточно далеко, так что я начал вторую атаку. Так как моя скорость была почти такой же, что и у штурмовиков, я не хотел отворачивать и снова разворачиваться. Я ушел влево вверх и выполнил бочку так, чтобы завершить ее прямо позади ближайшего Ил-2. Снова выровнявшись, я начал стрелять, игнорируя интенсивный заградительный огонь противника. Сначала я увидел вспышки попаданий пулеметных пуль, а затем в цель ударили 30-мм снаряды.
Задняя треть фюзеляжа Ил-2 сразу же оторвалась. На сей раз я был готов к этому и немедленно ушел влево вверх, чтобы обломки прошли ниже меня. Тем временем атаку начал Штейнс. Его самолет тоже был оснащен 30-мм пушкой, и, сев на хвост третьему Ил-2, он стрелял до тех пор, пока тот не загорелся и не начал снижаться. Русский пилот, очевидно, собирался совершить вынужденную посадку. Я же в это время прикрывал хвост Штейнса. Мы кружились над русским, пока тот не разбился. Затем мы поздравили друг друга и направились домой.
Эти две победы были одержаны практически за минуту. На это я израсходовал лишь 10 пушечных снарядов и 35 пулеметных патронов. Однако моя машина нуждалась в ремонте, поскольку обломки первого Ил-2 причинили ей гораздо больше повреждений, чем мне показалось на первый взгляд.
Во время инструктажа вечером 27 октября командир группы сообщил нам, что следующим утром мы должны будем нанести штурмовой удар по аэродрому в Дебрецене. Такие атаки русских аэродромов всегда были опасным делом, и мы, вероятно, можем понести ощутимые потери прежде, чем все закончится. Аэродром находился более чем в 150 километрах от линии фронта. Попадание в радиатор или маслобак означало верную посадку на русской территории. В этом отношении Bf-109 был более уязвим, чем любой другой самолет.
Тем вечером собрались майор Баркхорн, гауптман Штурм, гауптман Хартман, лейтенант Дюттман, лейтенант Эвальд и я, а также много хороших командиров звеньев и ведущих пар. В общей сложности мы одержали больше 900 побед. Мы начали с того, что отпраздновали нашу возможную кончину. Кто мог сказать, что он вернется назад?
Ранним утром я разбудил свою эскадрилью, а затем вместе со Штейнсом пошел к самолетам. Начало дня было унылым и дождливым, но это была идеальная погода для штурмовой атаки. Скоро мы взлетели и в боевом порядке направились на юго-восток. Мы пролетели по широкой дуге на юг и подошли к аэродрому с востока. Мы держались прямо под нижним краем сплошной облачности на 2500 метрах, летя то в облаках, то вне их. Никто не произносил ни слова.
Когда вдали из тумана показался Дебрецен, Баркхорн скомандовал: "Сомкнуться, всем держать плотный боевой порядок, мы атакуем!"
Недалеко от аэродрома прямо перед нашим носом пролетел русский связной самолет. Однако мы не могли и не хотели беспокоиться о нем и продолжали лететь к цели на высокой скорости. Я мог представить потрясенные лица русских. Они не имели никаких шансов, чтобы забраться в свои самолеты и запустить двигатели, потому что мы появились над ними прежде, чем они поняли это. Мы снизились еще больше. Я не выравнивал самолет, пока не оказался в пяти метрах над землей и поймал свою цель, Як, в прицел. Я открыл огонь с дистанции приблизительно 100 метров. Вспышки попаданий заискрились по фюзеляжу вражеского самолета, а затем я проскочил мимо него. Короткого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что Як горит.