- В хозяйстве Доброхотова была ночная стычка, в результате взяты пленные…
Потом по той же эстафете пошла обратная волна и утром докатилась наконец до Ромашкина. Ему было приказано прибыть с наступлением темноты к командиру полка. Василий обрадовался: во-первых, приятно побывать в тылу (штаб полка представлялся ему глубоким тылом), во-вторых, он знал - ругать там его не будут, наоборот, наверное, скажут доброе слово, может быть, даже приказом объявят благодарность. Но как раз в те минуты, когда он шагал по тропе, натоптанной по дну лощины, куда не залетали шальные пули, Караваев и Гарбуз уже по-своему распорядились его судьбой…
Блиндаж командира полка приятно удивил Ромашкина. Здесь можно было стоять в полный рост, и до накатов оставалось ещё расстояние на две шапки. Стол хотя и из ящиков, но на нем яркая керосиновая лампа с прозрачным пузатым стеклом, алюминиевые кружки, а не самоделки из консервных банок, настоящие магазинные стаканы с подстаканниками и чайными ложками. В углу блиндажа топчан, застланный серым байковым одеялом, и даже подушка в белой наволочке. И, что уже совсем невероятно, у самой лампы, хорошо ею освещенная, лежала на блюдечке неведомо откуда попавшая в такое время на фронт половинка желтого лимона. Василий увидел лимон и сразу ощутил его вкус и даже конфетный запах, хотя на столе конфет не было.
Стараясь не перепутать последовательность слов в рапорте, он доложил о прибытии.
- Покажись, герой, - весело сказал Караваев и пошел ему навстречу.
Василий покраснел, думая о своей затасканной шинели: в нее так въелась траншейная земля, что никак не удавалось отчистить бурые пятна. Он втянул и без того тощий живот, напряг ноги, выше поднял подбородок, чтобы хоть выправкой слегка походить на героя.
- Хорош! - похвалил майор и крепко пожал ему руку. Комиссар Гарбуз тоже откровенно разглядывал Ромашкина.
- Раздевайся. Снимай шинель, - дружески предложил комиссар.
Ромашкин смутился ещё больше. Он не предполагал, что его так примут. Думал, поблагодарят - и будь здоров! А тут вдруг: раздевайся. Он же не раздевался почти полмесяца! Правда, все это время на нем был полушубок. Только собираясь в штаб полка, Василий решил надеть шинель. Казалось, в шинели он будет стройнее, аккуратнее. И, переодеваясь, с отвращением увидел, какая на нем мятая-перемятая гимнастерка. Предстать в ней сейчас перед командиром полка и комиссаром казалось просто невозможным.
- Может быть, я так?.. - пролепетал Ромашкин.
- Запаришься, у нас жарко, - резонно возразил комиссар. - Снимай!
Пришлось подчиниться. Василий беспрерывно одергивал гимнастерку, но она снова коробилась и будто назло вылезала из-под ремня.
- Ладно, не смущайся, - ободрил командир полка, - с передовой пришел, не откуда-нибудь. Садись вот сюда, к столу. - И, едва он присел, опять загремел голос Гарбуза:
- Расскажи-ка о себе, добрый молодец. Мы, к стыду нашему, мало тебя знаем.
- Погоди, Андрей Данилович, - сдержал его Караваев, - что ты сразу за дело? Давай лейтенанту сто граммов поднесем: и с мороза он, и с Новым годом поздравить надо, и за умелые действия отблагодарить.
- Согласен, Кирилл Алексеевич.
- Гулиев, флягу!
Чернобровый, со жгучими кавказскими глазами ординарец мигом оказался возле стола и налил в стакан.
- Пей, герой, согревайся, - сказал Караваев.
Василию вспомнилось, каким недопустимым проступком в училище считалось "употребление спиртных напитков". А сейчас майор сам предлагает ему сто граммов. И он, лейтенант Ромашкин, возьмет вот и выпьет прямо на глазах у командования…
От волнения Василий не почувствовал ни крепости, ни горечи водки.
Командир пододвинул ему тарелку с кусочками колбасы и сала.
- Закуси. И давай рассказывай!
- Рассказывать-то нечего, - пожал плечами Ромашкин. И снова подумал, какая ужасная на нем гимнастерка, к тому же ещё там и сям шерсть от полушубка.
- Ну, ясно, скромность героя украшает, - поощрительно улыбнулся Гарбуз. - А все-таки расскажи ты нам, лейтенант, где жил, учился, когда в полк прибыл.
Каждый раз, рассказывая свою биографию, Ромашкин испытывал неловкость при упоминании о судимости по политической статье. Как отнесутся к этому командиры? Не хотелось терять их доброе отношение. Ромашкин удивился похожести ситуации: в лагере, отвечая на вопросы воров, в компании Серого, он не хотел признаваться, за что судим. А как быть здесь? В анкете и автобиографии, которые лежали в личном деле, Василий указал срок, по какой статье судился и что был в штрафной роте. Сейчас очень не хотелось об этом вспоминать, но и утаить нельзя, командиры все равно это узнают, когда будут знакомиться с его личным делом.
Василии рассказал об Оренбурге, о том, что учился в Ташкентском военном училище, что стал чемпионом по боксу. Приближаясь к злополучному периоду, сам того не желая, сбавил тон, стал отводить глаза в сторону. Комиссар заметил перемену:
- Что-то ты скисаешь, наш дорогой герой? Натворил что-нибудь в училище? Отчислили? Ты же к нам с курсов младших командиров прибыл.
"Значит, ещё не читал мои бумаги, - определил Ромашкин, - не знает о судимости".
- Не только натворил, но и под трибунал попал, - Василий коротко изложил, что с ним произошло.
- Да, хватил ты лиха! - сочувственно сказал Караваев. А майор Гарбуз поддержал:
- Ну, Ромашкин, все это в прошлом, досадное недоразумение. Злобы и обиды в тебе нет. Родину защищал честно. Это главное! А то, что встретились тебе непорядочные люди и чуть не испортили всю жизнь, плюнь на них. Но помни, что такие службисты есть, и никогда больше не болтай. Тебя надо было хорошо пропесочить на комсомольском собрании, и на том дело кончилось бы.
Василий опять поразился: точно такие же мысли были у него, когда сидел в одиночке. Гарбуз между тем продолжал:
- Теперь все это позади. У тебя новая жизнь, боевые друзья, родной полк. Будем служить вместе и бить фашистов до победы.
То, что говорил комиссар, совпадало с переживаниями Василия:
- Полк для меня теперь все! Я первый раз к вам прибыл с курсов младших лейтенантов, когда полк в Москве формировался. На параде 7 ноября прошел с полком по Красной площади. Но вскоре был ранен. Теперь второй заход. Когда из госпиталя выписался, просил кадровиков, чтобы меня в свой полк направили.
- Значит, ты ещё и ветеран полка! - воскликнул Гарбуз. - Вот, Кирилл Алексеевич, как мы свои кадры плохо знаем: лейтенант в полку со дня формирования, боевой командир, а для нас это новость!
- Слушай, Ромашкин, да ты просто клад! - воскликнул Гарбуз. - Мы тут с командиром подобрали тебе должность хорошую. Судили только по ночному бою, а оказывается, ты вообще находка для такой должности. - И, взглянув на Караваева, умолк выжидательно: командиру полка полагалось самому высказать Ромашкину официальное предложение.
- Есть в полку взвод пешей разведки, - начал Караваев. - Командует им лейтенант Казаков. Давно командует, засиделся, пора его на роту выдвигать. Но подходящей замены не было. Туда нужен человек особенный - энергичный, находчивый, ловкий. У вас есть все эти качества.
- И даже больше! - убежденно сказал Гарбуз.
- Кроме того, - продолжал спокойно Караваев, - боксерские ваши достижения… Каждый спортсмен - борец, самбист, гимнаст, боксер - это же потенциальный разведчик. Однако учтите, товарищ Ромашкин, сила разведчика не только в кулаках. Ему ещё и голова нужна, причем постоянно.
Предложение было неожиданным. Василий усомнился:
- Справлюсь ли я?
- Уже справился, - громогласно заверил Гарбуз. - Трех "языков" сразу взял. Что ещё нужно?
Василию показалось, что майор чуть-чуть поморщился. Гарбуз тоже приметил это:
- Извини, Кирилл Алексеевич, я, кажется, перебил тебя?
- Уж очень ты, Андрей Данилович, на алтайских своих просторах громко говорить привык.
- Есть такой грех, - согласился Гарбуз.
- А опасения у лейтенанта правильные. Служба в разведке потребует учебы. Ну, ничего, поможем. Казаков опыт передаст. Раза два на задания сводит. Разберетесь вместе, что к чему. - Караваев посмотрел на часы, потом вопросительно взглянул на комиссара: - Пора бы уж ему прибыть…
- Да, задерживается, - откликнулся Гарбуз.
Василий подумал, что задерживается Казаков. Но тут раздался конский топот, скрипнули полозья, и командир с комиссаром, не надевая шинелей, только схватив шапки, метнулись к двери. Однако запоздали: в блиндаж вместе с клубами пара входил, пригибаясь, генерал. Караваев вскинул руку, четко стал докладывать ему:
- Товарищ генерал, девятьсот двадцать шестой стрелковый полк находится в обороне на прежнем рубеже, за истекшие сутки никаких происшествий не случилось, кроме доложенного вам ночью.
- Здравствуйте, товарищи! - ещё более мощным, чем у Гарбуза, голосом сказал генерал.
Он был в высокой каракулевой папахе, в серой, хорошо сшитой шинели, очень длинной - кавалерийской.
"Меня бы за такую отругали, - подумал Василий, - нашему брату покороче положена".
- Ну, где ваш ночной герой? - спросил генерал, неторопливо расстегивая шинель.
- Вот он, - кивнул Караваев в сторону Ромашкина.
Генерал, не оглядываясь, сбросил шинель на руки Гулиеву, который уже стоял сзади. Осмотрел Ромашкина, не выпуская его руку из своей холодной и жесткой с мороза руки, произнес торжественно:
- Поздравляю, лейтенант, с наградой. Вручаю тебе от имени Верховного Совета медаль "За боевые заслуги".
Красивый, высокий старший лейтенант подал командиру дивизии красную коробочку.
- Дайте ножик или ножницы, - потребовал генерал. Майор Караваев догадался, для чего это нужно, быстро подал остро заточенный карандаш.
- Тоже годится, - одобрил генерал и расстегнул пуговицу ужасной, будто изжеванной гимнастерки Ромашкина. Покрутив карандашом, сделал в гимнастерке дырку, вставил туда штифт медали, потом залез рукой Василию за пазуху, на ощупь завернул гаечку и, хлопнув его по плечу, сказал: - Носи, сынок, на здоровье. Заслужил!
Оглушенный всем происходящим, Василий не мог понять, что Гарбуз, незаметно для других, подсказывает ему. Наконец, опомнясь, с большим опозданием гаркнул:
- Служу Советскому Союзу!
Гарбуз вздохнул с облегчением, а генерал похвалил:
- Ну, вот и молодец!
Адъютант развернул на столе карту, командир дивизии подошел к ней, подозвал Караваева и Гарбуза.
Ромашкин остался один на середине блиндажа и не знал, что же ему делать. Первое, на что он решился, - надеть шинель, чтобы никто не видел его отвратительной гимнастерки, правда, на ней теперь сияла новенькая медаль, которую очень хотелось потрогать. Но у двери стоял Гулиев - неудобно было обнаруживать свою слабость перед солдатом. Шепотом спросил ординарца:
- Где моя шинель?
- Здесь, товарищ лейтенант, - ответил Гулиев, не двигаясь, однако, с места и пристально глядя на медаль. - Разрешите посмотреть, товарищ лейтенант?
- Любопытствуй, - милостиво разрешил Ромашкин. Гулиев осторожно приподнял медаль двумя пальцами:
- Тяжелая. Серебряная, наверно?
- Конечно, - убежденно сказал Ромашкин, чувствуя, как успокаивается и обретает уверенность от этого разговора.
Он оделся, но некоторое время постоял ещё на середине блиндажа, не решаясь обратиться к склонившимся над картой старшим начальникам. Самым рослым меж них казался почему-то генерал, хотя был он в действительности не выше Караваева и много ниже Гарбуза.
Когда командир полка наконец оглянулся, Ромашкин тихо спросил:
- Разрешите идти?
Караваев шагнул к нему и тоже негромко сказал:
- Идите к начальнику штаба. Он вызовет Казакова и даст необходимые указания. Он в курсе дела.
Василий вышел на морозный воздух и вздохнул полной грудью. Часовой, охранявший блиндаж, усмехнулся, кивая на Ромашкина:
- Во, дали баню лейтенанту! Смотри, - обратился он к генеральскому коноводу, - аж пар валит!
- Мой может, - подтвердил коновод. - Так поддаст, что и дым пойдет!
Ромашкин никак не отреагировал на это. Он стоял счастливый, наслаждаясь тишиной и прохладой. Окружавший его заснеженный мир весь искрился…
Начальник штаба майор Колокольцев встретил Василия приветливо. Только дел у него было слишком много - разговаривать с лейтенантом не мог. А знал он все и о назначении лейтенанта, и о награждении медалью, и о том, что должен свести Ромашкина с Казаковым.
- Садитесь и ждите. Казаков сейчас придет, - пообещал майор, принимаясь что-то писать, временами поглядывая на развернутую карту, где цветными карандашами было нанесено положение войск - наших и противника, флажками обозначены штабы.
Ромашкин осмотрелся. Блиндаж начальника штаба был поменьше, чем у командира полка, но, пожалуй, ещё уютней и удобней для работы: стол шире, хорошо освещен двумя лампами, которые стояли на полочках, прибитых к стене справа и слева: от такого освещения на карте не появлялось теней. На отдельной полочке - цветные карандаши, командирские линейки, циркули, компас, курвиметр, стопки бумаги, стеариновые свечи.
Писал начальник штаба быстро, крупным красивым почерком. Лицо у него отсвечивало желтизной не то от ламп, не то от усталости. Когда зуммерил телефон, майор брал трубку и, продолжая писать, говорил спокойным голосом: "Да, командир разрешает". Или: "Нет, командир с этим не согласен". Или даже так: "Не надо, к командиру не обращайтесь. Запрещаю!" И все писал, писал строчку за строчкой, которые, как и голос, у него были четкими и ровными.
Впервые наблюдал Ромашкин, как работает начальник штаба полка, и его многое при этом поразило. Откуда майор знает, с чем согласится и что отвергнет командир? Почему он так уверенно, без колебаний, не советуясь с Караваевым, отдает распоряжения от его имени? Даже запрещает к нему обращаться! Ромашкин не предполагал, что у начальника штаба такие права и власть.
Размышления эти прервались с появлением Казакова. Был он в сдвинутой на затылок шапке, из-под шапки выбивался темный чуб, под носом усики, в глазах веселое лукавство.
И в докладе Казакова прозвучала некоторая вольность:
- Я прибыл, товарищ майор.
- Проходи, Иван Петрович, знакомься - вот тебе замена, - тоже как-то по-свойски ответил ему начальник штаба, не отрываясь от своего дела.
Ромашкин с удовольствием пожал крепкую руку Казакова и с первой же минуты полюбил разведчика. Была в его удали какая-то распахнутость, готовность к дружбе, добродушие.
- Нашелся? - подмигнул ему Казаков. - Вот и хорошо!.. Так мы пойдем, товарищ майор?
- Погоди! - остановил Колокольцев и, дописав фразу, повернулся к лейтенантам. - Значит, так, Иван Петрович: ты не просто передай взвод Ромашкину, а подучи его, своди разок-два на задания, познакомь с людьми, поддержи, а то ведь твои орлы, сам знаешь, какой народ.
- Все будет в порядке, товарищ майор, - сияя улыбкой, заверил Казаков. - Ребята примут лейтенанта, не сомневайтесь. Я же на повышение ухожу.
- Надеюсь на тебя, Иван Петрович. А пока Люленков подлечится, ты и за него поработаешь. - И, обращаясь уже к Ромашкину, пояснил: - Ранило моего помощника по разведке, капитана Люленкова. В медсанбате сейчас.
Казаков энергично возразил:
- Я на роту собрался, товарищ майор, а вы про замену Люленкова говорите. Лейтенанту помогу, его обучу, а за ПНШа не сработаю. В бумагах этих - сводках, картах - я не бум-бум.
- Ты заменишь Люленкова временно.
- И временно не могу: не кумекаю.
- Все! Занимайся с Ромашкиным.
- Понял. Идем, лейтенант, - заспешил Казаков, опасаясь, как бы начальник штаба ещё чего-нибудь не надумал.
В овраге, по которому они шли к жилью разведчиков, Казаков сперва сердито молчал, потом начал ворчать:
- "Временно"!.. А там Люленков разболеется - и на постоянно застрянешь! Нужна мне эта штабная колготня, как зайцу бакенбарды! - И лишь отворчавшись, обратился к Ромашкину: - Ладно, расскажи, брат, маленько про себя.
Слушал он Василия внимательно, одобрительно кивая, а итог подвел такой.
- В разведке главное - не тушуйся. Никогда не спеши, но всегда поторапливайся. Ты видишь всех, а тебя не видит никто. Понял? - Казаков засмеялся. - Будет полный порядочек, Ромашкин. Сейчас тебя познакомлю с нашими ребятами. Правда что орлы! "Языка" хоть из самого Берлина приволокут… Заходи в наш дворец…
Жилье разведчиков и впрямь оказалось хорошим. Целая рубленая изба была опущена в землю. Вдоль стен - дощатые нары, на них душистое сено, застланное плащ-палатками. В изголовье висят на крюках автоматы, гранаты, фляги. В проходе между нарами стол с газетами и журналами, домино в консервной банке, шахматы в немецком котелке, парафиновые немецкие плошки.
"Богато живут", - подумал Ромашкин, ещё не совсем веря, что все это будет теперь его "хозяйством".
Разведчики отдыхали. Несколько человек лежали на нарах. Двое чистили автоматы. Один у окна читал растрепанную книгу.
- Внимание! - громко сказал Казаков и, когда все обернулись в его сторону, заявил серьезно: - Я говорил и говорить буду, что сырое молоко лучше кипяченой воды! Я утверждал и утверждать буду, что кипяток на всех железнодорожных станциях подается бесплатно!
Разведчики засмеялись и стали подниматься с нар.
- Какие новости, Петрович? - спросил здоровенный детина, любяще, по-детски глядя на командира.
- Вот и я про новости, - продолжал Казаков. - Представляю вам нового командира - лейтенанта Ромашкина. Он боевой фронтовик, вчера ночью поймал сразу трех фрицев. Никому не советую с ним пререкаться, потому как он боксер, чемпион и может вложить ума по всем правилам!
Разведчики как-то мельком, без того интереса, которого ожидал Ромашкин, посмотрели на него и сели вдоль стола.
- Значит, уходишь? - грустно произнес тот же здоровяк. - Кидаешь нас?
- Куда же я вас кидаю? - стараясь быть веселым, ответил ему Казаков. - В одном ведь полку служить будем, в одних боях биться.
- Там что, получка больше? - спросил другой.
- На сотню больше.
- Так мы две соберем.
Ромашкин понял: происходит не просто шутливый разговор, а горькое расставание разведчиков с любимым командиром. Казакову верили, с ним не раз ходили на смерть, и не раз он своею находчивостью спасал им жизни. А теперь вот они остаются без него.
Казаков пытался смягчить эту горечь балагурством:
- Не в деньгах дело, ребята. Не могу же я всю войну взводным ходить. Из дома письма получаю: сосед Николай уже батальоном командует, Тимофей Башлыков - ротой, Никита Луговой - тоже батальоном. Что же, я хуже всех? Если вернусь взводным, теща живьем съест. Ух, и теща у меня, хуже шестиствольного миномета! Хотите, расскажу вам, как я придумал домой вернуться?
Ромашкин видел колебание разведчиков. Они пытались сохранить обиженное выражение: не время, мол, для шуток. Но глаза у ребят уже теплели.
- Что ж, расскажи, Петрович, - попросил кто-то. Казаков присел у стола и начал: