- Товарищи, Пряхина надо было видеть там. - Василий кивнул на ту сторону Днепра. - Он не всегда такой застенчивый. В бою выделяется смелостью. Словом, настоящий Герой. Рядом с ним воевать легче.
Гости снова зааплодировали, а Гарбуз тут же пояснил:
- Своего боевого друга вам представил наш прославленный разведчик старший лейтенант Ромашкин. Он привел сорок пять "языков". В бою за плацдарм был рядом с Пряхиным и награжден орденом Красного Знамени.
Из-за спины замполита Василию лукаво улыбалась чернобровая физиономия Гулиева. В руках у него был тот злополучный ящичек, похожий на этюдник.
Ромашкин обменялся встревоженным взглядом с Початкиным. А Гулиев уже тянулся на цыпочках к уху Гарбуза, торопливо шептал что-то.
- Очень хорошо! - громогласно объявил Гарбуз. - Командир полка прислал нам трофейный гостинец.
- Какая прелесть! - воскликнула Ковальская, увидав уложенные на плюше красивые бутылки с яркими наклейками.
- Таким чудесным вином сейчас могут угостить только на передовой, - многозначительно сказал Зельдович.
"Ты попробуй сначала, а потом уж нахваливай", - мысленно упрекнул его Ромашкин,
Замполит налил всем понемногу из первой бутылки.
- Очень приятное вино, - одобрила Ковальская.
- Какой-то особый привкус, - неопределенно высказался Зельдович.
Баритон помалкивал. "Этого не проведешь", - подумал Василий.
И тут в небе загудели "юнкерсы". Застолье притихло, все подняли головы вверх. Зенитки, словно кашляя, ударили по самолетам. Черные облачка взрывов повисли в вышине. Но бомбардировщики все-таки построились в карусель и стали пикировать на тот берег, на плацдарм.
- Наших бомбят, - сказал Гарбуз и поднялся. - Значит, готовят сильную контратаку.
Все встали. Гарбуз оглядел присутствующих, как-то жалко улыбнулся гостям:
- Извините нас, товарищи, мы должны идти. Там сейчас очень трудно. Оставляем вас на попечение подполковника Головачева.
"Юнкерсы" сбрасывали бомбы порциями, чтобы подольше держать защитников плацдарма в напряжении. Однако не успела их карусель сделать и два круга, как появились наши истребители. Один "юнкере" задымил сразу. ещё один сперва завалился на крыло, а потом тоже рухнул на землю. Третий бомбардировщик окутался дымом уже вдали, над немецкими позициями.
- Вот это артисты! - восторженно сказал Зельдович.
А за Днепром все азартнее била артиллерия. Перекрывая общий гул, иногда с треском рвались тяжелые мины. Гарбуз в сопровождении Ромашкина, Початкина, Пряхина, всех разведчиков и саперов, только что сидевших за столом, бежал к переправе.
На противоположном берегу из кустов выскочил навстречу им сержант с перевязанной головой.
- Товарищ майор, дальше нельзя: гитлеровцы.
- Какие гитлеровцы?! - вскричал Гарбуз. - А где командир полка? Караваев где?
- Там, на высотке. И батальоны там. Фашисты их обошли. С фланга прорвались.
- А вы почему здесь?
- Мы раненые. На переправу шли. А пока вот держим фрицев.
- Сколько вас?
- Человек двадцать. ещё связисты подходят.
- Где немцы? Много их?
- Рота, не меньше. Вон там, в старых траншеях засели. Гарбуз посмотрел в бинокль, куда показывал сержант, приказал:
- Ромашкин с разведчиками и ты, Початкин, со своими - за мной!
Всех, кто прибыл с ним, Гарбуз повел вдоль берега, прикрываясь обрывом. Потом они вылезли наверх и по кустам приблизились к траншее, занятой фашистами. Их заметили, начали обстреливать из минометов и пулемётов. Группа залегла.
- Огонька бы, - вздохнул Гарбуз. Пряхин чиркнул трофейной зажигалкой.
- Не такого, артиллерийского, - улыбнулся замполит. Мокрые волосы прилипли к его лбу, он настороженно вслушивался.
Вдали кипел бой. Рычали танки, слышались взрывы гранат и длинные пулемётные очереди.
- Надо выручать командира, - сказал Гарбуз.
- Давайте ударим напропалую, - поддержал замполита Пряхин. - Нас тоже почти рота. На плацдарме в первый день у меня двенадцать человек было - ротой считали. А тут вон сколько людей. Да каких! Одни разведчики чего стоят!
- Ишь ты, заговорил! Что же за столом молчал? - спросил Гарбуз. - Беги, Пряхин, к тем раненым и всех, кто может встать, подними в атаку. Отвлечешь фрицев на себя, а мы здесь ударим.
- Есть! - крикнул сержант и побежал исполнять приказ.
- Сколько у нас, Ромашкин, патронов, гранат?
- На одну атаку хватит.
- Давайте поближе подползем.
- Вы бы остались здесь, - не то попросил, не то посоветовал Ромашкин. - Мы сами все сделаем.
- Ты думаешь, я только тосты могу произносить?
- Не знаю вас, что ли?
- Вот и не обижай, - пожурил Андрей Данилович и пополз вместе со всеми.
Из прибрежных зарослей затрещали автоматы, донеслось жиденькое "ура!". Василию показалось, что он слышит тонкий визгливый голосишко Кузи Пряхина.
- Жаль, если Пряхина убьют. И Золотую Звезду не поносит, - сказал неожиданно Гарбуз. Поднялся во весь рост и скомандовал: - Вперед, за мной!
Ромашкин, привыкший действовать тихо, подумал: "Надо бы и здесь без шума, без "ура!" подползти по кустам ближе". Но саперы и все, кто примкнул к их группе, уже закричали "ура!" и, стреляя на ходу, кинулись к траншее.
Немецкие пулемёты заработали остервенело. Ветки, срезанные пулями, посыпались на головы атакующих. пулемётчики взяли высоковато, и это спасло многих.
Рогатин, взмахнув ручищей, на бегу добросил гранату до пулемёта и тут же метнул вторую. Два взрыва грохнули почти одновременно.
Разведчики выбежали из кустов. Ромашкин заметил, что один пулемёт свалился набок, а у другого что-то заело, и зеленые в касках пулемётчики лихорадочно дергают затвор. "Успеют или не успеют? - пронеслось в голове. - Если успеют, нам крышка. Да что же это я!" - спохватился он и, прицелясь, дал очередь из автомата. Пули взбили землю возле пулемёта.
Разведчики вбежали на взгорок, где была траншея, и, не спускаясь в нее, ринулись поверху, стреляя в мелькающие под ними каски. Вражеские солдаты сталкивались на поворотах траншеи, лезли через убитых.
Рядом с Ромашкиным зарокотал пулемёт. Василий оглянулся. Из немецкого пулемёта шпарил по немцам Пролеткин. Он устранил задержку и теперь, уткнув приклад в живот, волоча по земле длинную ленту, как метлой, мел огнем впереди себя.
- Давай, давай, чертенок! - весело поощрил его Гарбуз.
Гитлеровцы сбились кучей в конце траншеи, мешая друг другу, пытались ещё отстреливаться. Но когда Саша Пролеткин полоснул из пулемёта в самую их гущу, оттуда послышались крики, стоны и знакомое "Гитлер капут!".
- Хенде хох! - приказал Ромашкин. Несколько рук поднялось из траншеи. Початкин побежал было к ним, но Ромашкин схватил его за гимнастерку.
- Погоди, не горячись. Может, руки подняли не все!
Женька остановился.
И тут произошло непоправимое. Из траншеи раздался одиночный выстрел. Немцы присели, опасаясь ответного огня.
- Вот видишь, - сказал Ромашкин и услыхал, как позади кто-то свалился.
- Комиссар! - жалобно крикнул Саша Пролеткин. Ромашкин оглянулся и увидел Гарбуза на земле. Струйка крови текла с виска под воротник гимнастерки.
- Товарищ майор! - позвал Ромашкин, склоняясь над Гар-бузом и уже понимая, что тот мертв.
За спиной опять загремели выстрелы и взрывы гранат. Ромашкин догадывался, что там происходит, но даже не оглянулся. Держал холодеющую руку Гарбуза и шептал:
- Я же говорил вам, Андрей Данилович, не надо. Мы бы сами…
Шестеро разведчиков унесли Гарбуза на плащ-палатке к переправе.
Оттуда Ромашкин позвонил на НП полка, доложил о беде. Караваев долго молчал, только слышно было его дыхание в трубке, потом чужим, одеревеневшим голосом приказал:
- Выносите Андрея Даниловича на тот берег. Хоронить будем всем полком.
- А на кого оставим плацдарм?
- Свято место пусто не бывает. Ночью нас сменят…
На левом берегу, где совсем недавно некому было слушать концерт, теперь стало многолюдно. Подходила свежая дивизия.
Усталые солдаты рассаживались на косогоре и, пока паром перевозил через Днепр очередное подразделение, успевали прослушать и просмотреть весь не слишком обширный репертуар оказавшихся здесь артистов. Уплывала одна партия бойцов, подходила другая, и снова все в том же порядке выступали Зельдович, Агния Ковальская, баритон Гордов и балетная пара.
Когда разведчики поднимались по трапу с тяжелой своей и скорбной ношей, Ковальская пела:
…Как провожала и
платочек беречь…
Конферансье Зельдович узнал их, заметно заволновался. Ему подумалось почему-то, что погиб тот симпатичный рыженький Герой, который не умел говорить. Такой молодой, совсем мальчик.
Объявив перерыв, артисты побежали к опушке леса, где их угощали обедом. Агния Ковальская, придерживая подол своего красивого розового платья, семенила по лугу в лакированных туфлях. Ей помогал, подхватив под руку, баритон во фраке.
Вокруг тела, накрытого зеленой плащ-палаткой, стояли без пилоток их первые зрители.
- Кто это? - спросила Ковальская, кусая губы.
Ромашкин не мог выговорить ни слова, знал: голос задрожит, и он расплачется. Молча приподнял край палатки, показал лицо Андрея Даниловича.
- Ах! - вскрикнула Ковальская, и из глаз её покатились слезы…
…Ночью остатки полка были выведены во второй эшелон.
Гарбуза похоронили под той самой березой на опушке, где он вчера принимал гостей, правил застольем. На похоронах Караваев произнес недлинную, но очень трудную для него речь. Подполковник часто умолкал, и все опускали при этом глаза, как бы давая возможность командиру собраться с силами. Караваев снова начинал говорить и опять замирал на полуслове.
А Ромашкин видел перед собой далекое алтайское поле, залитое солнцем, на котором никогда не бывал, но которое отлично представлял себе по рассказам Гарбуза. На поле этом урчали трактора, разворачивались комбайны, толпились колхозники. Только не было здесь секретаря райкома Гарбуза.
Когда прогремел прощальный залп, в задних рядах кто-то тихо спросил:
- Где тут артисты?
- А в чем дело? - оглянулся Зельдович.
- Мы на тот берег идем. Ну, и хотели бы… как всем, которым вы до нас… - смущенно просил загорелый усатый старшина.
Опять политическая проблема
В полк прибыл новый замполит. Караваев представил его офицерам штаба и командирам батальонов. Все смотрели на вновь назначенного и невольно - на могилу Гарбуза под раскидистой березой. Ромашкин узнал подполковника Линтварева - того самого батальонного комиссара, с которым лежал в госпитале. Помнил Василий и неприятный разговор с Линтваревым по поводу киножурнала о параде на Красной площади. Линтварев был в хорошо отутюженной форме, два ордена Красной Звезды поблескивали на его груди. Лицо у подполковника, как и тогда в госпитале, гладкое, глаза серьезные, умные.
Его первое указание всем понравилось краткостью и деловитостью:
- Дайте людям хорошенько выспаться. Мы организуем баню, постарайтесь соблюдать график, надо, чтобы все успели помыться. Последнее время, в боях, вам читать было некогда. Я привез с собой целую кипу газет, пришлю вам. Полистайте старую прессу - там много интересного. - Линтварев заметил, что командиры поглядывали на могилу Гарбуза, и сказал: - Я хорошо знал Андрея Даниловича. Вместе с вами, товарищи, я переживаю тяжелую утрату. Много раз мы встречались с ним, часто говорили по телефону. До назначения в полк я работал в политотделе нашей же армии. Мы постоянно были связаны по службе.
Василий понимал - нет оснований для неприязни к новому замполиту. Короткого инцидента в госпитале для этого вроде бы недостаточно. Но все же неприятен ему был этот человек, а чем, он объяснить не мог.
Сразу после совещания в роты прибежали связные из штаба, зазвонили телефоны, которые успел и здесь, на отдыхе, наставить капитан Морейко. Срочно объявили построение полка.
На большой поляне Василий увидел три запыленные легковые машины. Там, разговаривая, стояли генералы. В стороне от других прохаживался, заложив руки за спину, маршал - государственный герб и большая звезда виднелись на его погонах.
Когда полк был построен и маршал подошел ближе, Ромашкин узнал - это Жуков!
Маршал поблагодарил всех за стойкость и мужество, проявленные при небывалом в истории войн форсировании такой водной преграды на широком фронте.
- Только вам - советским воинам - оказалось это под силу!
Подполковник Колокольцев стал читать список награжденных. Первым вызвал Героя Советского Союза Пряхина. Быстрой походкой Кузьма подбежал к столу. Жуков впервые за все время улыбнулся:
- Спасибо тебе, сержант Пряхин!
- Служу Советскому Союзу! - браво пропищал Кузьма, и маршал опять улыбнулся.
- Молодец, хорошо служишь! - Он подал ему кумачовую папку - Грамоту Верховного Совета, на ней в раскрытой коробочке горела солнцем Золотая Звезда, а в другой - переливался теплым золотом орден Ленина.
Пряхин вернулся в строй, соседи тут же помогли ему прикрепить награды. Все с любопытством косили глазами на Героя, но порядок в строю не нарушали.
- Капитан Куржаков награждается орденом Красного Знамени, - вызвал начальник штаба.
Григорий пошел к столу, придерживая руку на черной повязке. "Не ранило бы его в начале форсирования, сейчас был бы Героем", - подумал Ромашкин. Давно уже Василий не испытывал неприязни, с которой началось их знакомство, он уважал Куржакова и втайне даже преклонялся перед его храбростью, понимал теперь причины его злости и грубости. Когда человек в бою отдает себя всего без остатка, как Куржаков, ему можно простить любую резкость. Правда, Ромашкину не нравились пьяные выходки Куржакова, и даже не они сами, а последствия, к которым могли привести. Совсем недавно обнаружил Куржаков густые заросли малины в нейтральной зоне и взбеленился:
- Не позволю фрицам жрать нашу малину! - Приказал вырыть ход сообщения, провел телефон и велел бойцам:
- Съесть всю малину!
Колокольцев, узнав о новом его фортеле, спросил по телефону:
- Где вы находитесь?
Куржаков, не моргнув глазом, ответил:
- В малине!
- Перестаньте шутить, возвращайтесь на свой НП, - приказал Колокольцев.
- А у меня здесь вспомогательный НП, товарищ подполковник. Дадите команду вперед, а я уже впереди!
- Хватит, Григорий Акимович, пошутили - и довольно, - устало сказал Колокольцев.
Куржаков уважал начальника штаба - вернулся.
…Следующим для получения награды был вызван Иван Петрович Казаков. Ему тоже вручили орден Красного Знамени. Потом настала очередь Ромашкина. С бьющимся сердцем строевым шагом он подошел к маршалу и с любопытством посмотрел ему в лицо. Низкие темные брови и тяжелый подбородок с глубокой ямкой посередине делали его суровым, а глаза у маршала оказались добрыми.
"Это сейчас они добрые, когда награды вручает", - подумал Ромашкин, он слышал много рассказов о крутости Жукова. Действительно, когда маршал появлялся на каком-нибудь участке фронта, люди сразу чувствовали его твердую волю. Жуков не терпел неисполнительности и неточности, за каждую оплошность взыскивал с виновных строго, и никто никогда не осуждал маршала, потому что все видели - взыскивает он справедливо, желая избавить войско от больших потерь и ускорить победу. Ромашкин слышал, как недавно в соседней дивизии Жуков обнаружил, что в одном полку плохо подготовились к наступлению: то ли устали, то ли поленились там работники штаба. "Пойдете сами со стрелковыми ротами, - сказал им Жуков. - Переносить срок общего наступления я не могу. Убедитесь, как трудно воевать солдату при таких организаторах, как вы".
Маршал крепко пожал руку Ромашкина. Взяв коробочку с орденом, Василий ответил, как все:
- Служу Советскому Союзу!
Чтобы ускорить вручение наград, генералы стали помогать маршалу.
Разведчики Рогатин, Пролетами, Голощапов получили ордена Отечественной войны второй степени, все остальные, кто был с Ромашкиным и Пряхиным на плацдарме, - Красную Звезду. Много орденов и медалей осталось на столе в коробочках - кому они были предназначены, лежали в земле или на дне реки.
Потом Василий и все награжденные слушали концерт, на этот раз его дал фронтовой ансамбль песни и пляски.
Маршал и генералы на концерт не остались: впереди шел бой, и у них были свои заботы. После концерта обедали - каждая рота, батарея своей семьей. Ромашкин посидел с разведчиками, почувствовал, когда разговоры были в разгаре, что стесняет ребят, и незаметно ушел в штаб. По дороге он встретил Початкина.
- Пойдем к Люленкову, - предложил тот, - там ордена обмывают.
Штабные офицеры охотно приняли их в свою компанию. Заставили Ромашкина снять новый орден, положили в кружку, налили водки.
Это была фронтовая традиция - так обмывали и ордена, и новые звездочки на погоны. Ромашкин выпил, достал орден и поцеловал его на закуску - так тоже полагалось.
- Молодец. Дай бог тебе ещё ! - сказал Люленков Ромашкину.
Орден пошел по кругу, его стали рассматривать инженер Биркин, химик Гоглидзе, связист Морейко, писаря и машинистки, которые сидели за общим столом.
В этот день Ромашкин побывал с Женькой у Ивана Петровича Казакова и у Куржакова. Их ордена тоже обмыли. Вечером, уже пошатываясь, Ромашкин опять оказался в штабе. Здесь остались одни офицеры, они курили, рассказывали анекдоты. Ромашкин подсел к ним, послушал и посмеялся вместе со всеми.
Может быть, все обошлось бы благополучно, если бы не перешли границ недозволенного.
- Вот случилась однажды, братцы, со мной такая петрушка… - Гоглидзе рассказал, как он встретил в поезде женщину и внезапно полюбил ее.
Потом говорил Биркин. За ним опять Гоглидзе. Это был обычный мужской разговор, такой, когда, не называя имен, вспоминают о женщинах, встреченных давно, и говорят чаще всего с явным домыслом, чтобы слушателям было интереснее. Такие рассказы никого не унижают и воспринимаются как анекдоты.
Но вдруг Морейко, разгоряченный выпитым, решил перехлестнуть всех.
- Вот здесь у меня в блокнотике… - Он достал из кармана блокнот с потертыми краями, похлопал по нему белой, будто женской, рукой. - Здесь записаны все, сколько их было. - Он стал читать: - Зиночка из Саратова, Нюрочка из Краснодара…
Ромашкину стало не по себе, он увидел длинный список имен, мокрые губы Морейко, его похотливые масляные глаза. Не помня себя, Ромашкин вдруг встал и влепил увесистый боксерский хук в лицо Морейко. Тот упал на спину, выронил блокнот и несколько секунд лежал, ошалело моргая глазами. Кровь полилась из его разбитых губ. Пошатываясь, Морейко медленно поднялся.
- За что? - спросил он, вытирая рот и размазывая кровь по щеке.
- Правильно, слушай, сделал! - сказал Гоглидзе.
- За что? - спросил ещё раз Морейко и, подвигав губами, выплюнул зуб. - Ты мне зуб выбил.
- И второй выбью, - сказал Ромашкин, угрожающе сжав кулаки.
Люленков и Биркин встали между ними.