Наш химик Александр Александрович пригласил нас всех в воскресенье на День открытых дверей в Технологический институт. Из нашего класса ходило несколько человек. Я тоже пошла, хотя знала, что в этот институт я поступать не хочу – химия для меня трудна. Но было очень интересно: огромные аудитории (это ведь еще дореволюционный институт), лаборатории, пропахшие всякими запахами и набитые сложнейшим оборудованием. Перспективы у химии, конечно, большие, но это не для нас – так мы решили с Галкой, когда шли вместе домой. Галка ведь собиралась в физкультурный институт им. Лесгафта, но ее родители категорически против: "Всякие там гимнастики – это баловство, а не профессия", считает ее отец. И поэтому, если уж родители соглашаются на высшее образование для нее, то только при условии "солидного, серьезного" института. Примерно такая же ситуация и у меня. "Женские" профессии врача и педагога мы с Галкой для себя тоже отвергли – медицина меня просто отвращает. Между прочим, звонил Генка Соболев, он уже на втором курсе, и тоже агитировал, чтоб я шла в их медицинский. Но я с ходу отказалась. А он, чудак, стал еще рассказывать о том, какие у него успехи на практических занятиях в анатомичке – так я его даже слушать не могла! На педагогический филфак я бы, пожалуй, пошла, но если бы по окончании преподавать только литературу. Но там ведь большую часть времени отдают русскому языку, а для меня и изучение его, и преподавание одинаково малопривлекательны.
Остается только инженерная профессия. Конечно, никаким "творцом" я в этом деле не стану. Но исполнителем, может быть, буду и не хуже других. Черчение я люблю, к машинам отношусь с большим уважением (правда, я и боюсь одновременно этих самых машин. Ну да постепенно привыкну – вон к Костиному мотороллеру я уже отношусь с симпатией и даже разобралась немного в двигателях внутреннего сгорания). Итак, буду учиться на инженера (как у Маяковского – "Я б в рабочие пошел, пусть меня научат"). Но какого профиля инженер подойдет мне, вернее, я к какому профилю "подойду" – это еще неясно. Мы с Галкой Грачевой решили следить за объявлениями в "Вечерке" о Днях открытых дверей и ходить по институтам, так, смотришь, что-нибудь себе и выберем. И хорошо бы идти в один институт – все легче, когда в незнакомой обстановке не одна.
8 апреля 1941 г.
Вот мне и 18 лет! Совершеннолетие! Что хочу, то и могу делать! Правда, честно говоря, еще совсем не ясно, чего же я хочу, и еще менее понятно то, что же я действительно могу. Но все равно почему-то очень радостно!
Мой день рождения неожиданно прошел даже весело и приятно. Получилось так, что в связи с тем, что в этом году ранняя Пасха, 6-го апреля, мы с мамой поехали в этот день к бабушке в Лигово (папа уехал в командировку). Хотя Бабушка в церковь не ходит, но праздники такие соблюдает и приглашает к себе в гости. Вот мы и решили, что у бабушки заодно отметим и наш с мамой день рождения (мама родилась в марте, но для удобства этот день отмечается вместе, 7-го апреля).
Мы с мамой накануне испекли пирожки, тетя Катя достала творог и сделала настоящую ванильную пасху в деревянной форме, Верушка прибежала на вокзал уже в последнюю минуту, но зато с горшочком цветущих гиацинтов. Как по заказу и день был теплый, солнечный – настоящая весна! – и я смогла обновить свое новое пальто, сшитое из папиного габардинового плаща цвета "беж", с модными деревянными пуговицами (Костиным подарком – сам выточил на токарном станке). Все было в этот день удачно: и на поезд успели, и вагон был полупустой, а как поехали – за окном все от солнца искрится, небо голубое – настоящий праздник!
Пришли к бабушке, а у нее все занавески, все салфетки накрахмалены и подсинены до голубизны, на окнах расцвели герани и фуксии, а на столе – любимая бабушкина роза три бутона раскрыла! А как поставили рядом лиловые гиацинты, да расставили вокруг куличи (бабушкино непревзойденное искусство – высокие, душистые!), да крашеные яички, да пасху, да пироги всякие, да принесли начищенный до золотого сияния фырчащий самовар, так глаз от стола не отвести - так красиво было!
И тут стали меня подарками одаривать (дополнительно к новому пальто и желтому кожаному портфелю с двумя замками – папа мне свой подарил, и очень кстати, так как мой стал совсем неприличным). И получилось, что меня нарядили буквально с головы до ног: тетя Катя связала мне пуховый берет и шарфик салатного цвета (очень подходит к цвету пальто), Верушка подарила маленькую дамскую сумочку (мне давно такую хотелось) и пару фильдекосовых чулок (тоже весьма ценное приобретение). И даже бабушка сделала мне подарок – связанные из тонких белых ниток кружевной воротничок и манжеты. Я их сразу приметала к платью, и мое парадное серое платье стало сразу очень нарядным. Конечно, я тут же и берет с шарфом и новым пальто примерила, и с новой сумочкой в руках побежала в переднюю и повертелась там перед зеркалом (Верушка смеялась, что напрасно я и чулки не надела). И должна сказать, что я себе даже понравилась и, главное, в таком облачении я действительно похожа уже не на школьницу, а на студентку. Жаль только, что рост у меня маловат – всего 157 см.
Не считала я себя до сих пор "барахольщицей", но, оказывается, все-таки очень приятно получить в подарок так много красивых и нужных "тряпок". А Верушка еще начала меня причесывать по-разному, и все обсуждали, и пришли к выводу, что мне больше не надо черный бант на затылке носить (я отращиваю волосы), а лучше подстричься коротко, более современно. В общем, получилось так, что я в этот день была в центре внимания. Мама похвасталась тем, что получила от меня подарок, приобретенный на заработанные деньги (а мне было действительно приятно купить из своей "зарплаты" для мамы хорошие духи), и меня принялись хвалить за это и за то, что учиться стала лучше, и просто за то, что "такая большая выросла". И даже пуговицы, сделанные Костей, очень одобрили, расспрашивали про него и сказали, чтобы я пригласила в одно из воскресений к нам, чтобы с ним познакомиться. (Не пойдет он знакомиться…).
Потом Верушка заспешила куда-то, и хотя ее удерживали, она все равно уехала. У Верушки "роман" с каким-то семейным человеком. И бабушка, и тетя Катя с мамой очень осуждают ее за это. Бабушка считает, что все это оттого, что у нее детей нет и "много времени свободного". Тетя Катя на эти слова вспыхнула и сказала, что у нее тоже детей нет, но дядя Ваня никогда не имел оснований в чем-то упрекнуть ее. На этом разговор оборвался, видимо из-за меня – смешно, будто я еще маленькая. Я поняла, что Верушка, наверно, разведется с Алексеем, и огорчилась – они казались мне всегда такой хорошей парой. И Алексея жалко: как он будет без нее? Он называет ее "мой пушонок", "моя Веруська". Смотреть на них – веселых, красивых – всегда приятно. И бывать у них, в их крохотной комнатушке на Лермонтовском, я тоже очень люблю.
Пришел с ночной смены Николай, посидел с нами немного за столом и ушел спать. А мы после обеда отправились гулять, благо день стоял такой теплый. Бабушка показала свои клумбочки и грядки, где что посеет, где что уже осенью посадила. Ни у кого в доме не вырастают такие красивые цветы, как у нее! Бабушка не удержалась и уже взялась за грабли, за лопату, но мы, конечно, отняли у нее, усадили на скамеечку и по ее указаниям немножко убрали мусор и прорыхлили землю. Дворик у бабушки окружен черемухой и сиренью. Когда все зацветает, то голова от ароматов кружится! Как только закончу с экзаменами в школе, стану приезжать в Лигово, чтобы здесь, в тишине и красоте, готовиться к сдаче экзаменов в институт. Бабушка вообще зовет пожить у нее все лето – ведь на дачу мы в этом году не поедем, А что, может, и все лето поживу. Буду на взморье ходить. Костя со своим роллером приезжать будет – в Гатчину съездим, в Петергоф, в Павловск.
Уже к вечеру мы все отправились к дяде Васе – это старший бабушкин сын, он с семьей живет тоже в Лигово, но на другом конце. Бабушка положила в корзиночку несколько красных яиц, завернула в салфетку большие ломти пасхи и кулича – внучат угостить, у дяди Васи трое ребят.
Живут они в половине маленького деревянного домика, комнатки тесные, душные. Дядя Вася сидел за круглым столом, подвыпивший и веселый. Его жена Мария, видимо, только что ссорилась с ним, ребята – Толька, Игорь и Олежка – возились на кровати. Увидев нас, все засуетились, дядя Вася бросился нас усаживать, Мария спешила убрать бутылку и рюмки со стола, и даже ребята притихли. Тольку мать вытолкнула вперед, чтобы поздоровался с нами, и он очень застеснялся, когда бабушка стала угощать его принесенным, а тетя Катя спрашивать, как он учится в школе, озорничает ли. (А что ответишь на такие вопросы?) Хоть это и мои двоюродные братья, но вижу я их редко – раза два в год приезжают они в Ленинград. Когда я была меньше, то любила играть с ними. Все они белоголовые, румяные, сероглазые. У Тольки волосы очень красиво вились крупными кольцами, закрывая лоб и уши, но теперь ему уже 13 лет, его остригли и стал он такой стеснительный, что и со мною не только что играть, но и говорить не отваживается: голову опустил и что-то бубнил в ответ. А по глазам видно, что только и ждет, чтобы удрать и снова "давить масло" из Игорька и Олежки.
Побыли мы у них недолго, от чаю отказались, дядя Вася что-то невразумительное плел о своей новой работе, Мария начала жаловаться на него и заплакала. Тетя Катя сказала, что они оба виноваты, намекнула, что Мария тоже не прочь приложиться к рюмочке. Дядя Вася захохотал: "Вот, вот! В кои веки мои дорогие сестреночки к нам в гости собрались! Я уж подивился – с чего бы это? А оказывается, они надумали нас уму-разуму учить! Ну уважили! Ну спасибо! – и стал по клоунски раскланиваться. Бабушка резко оборвала его: "Детей бы постеснялся!" – и первой встала из-за стола. Мария догнала нас на веранде, еще что-то рассказывала и плакала. Мама обещала ей поговорить с кем-то насчет другой работы для дяди Васи, а то он на этой сопьется.
Так мы ушли в испорченном настроении. По дороге говорили о дяде Васе, вспоминали, каким красивым и веселым был он в молодости, каким отличным мастером был – "Любая работа в руках горела!". Как играл на гитаре и мандолине, как хорошо пел. А потом – "Как с цепи сорвался". Думали, что семья его образумит, дети, а получилось наоборот. "И в кого только он такой уродился?" – повторяла бабушка, а потом сама себе ответила: "Видать, в отца он пошел. Весь – батя родимый".
А ведь правда, Иван Кондратьевич, мой дедушка, по рассказам мамы, в молодости был тихим, добрым, очень уважали его за то, что прекрасный кузнец. Но с каждой получки он напивался и, когда приходил домой, то все ребята прятались под кровать, а бабушка вооружалась скалкой и начиналась тут баталия… И бабушка часто в синяках ходила. А как протрезвеет, прощения просит и снова тихо живет до очередной получки. Я его помню, он умер семь лет назад. Стеснительный старичок с тихим голосом и рыжеватой бородкой, он казался мне похожим на "дедушку Калинина". Тетя Катя, мама и бабушка начали вспоминать свое детство, как из Лигово каждый день в школу на поезде ездили, как бабушка успевала за ночь перестирать, высушить, а утром выгладить всю одежку для всех пятерых, так как на смену нечего было надеть. Да к тому же бабушка старалась, чтобы ее дети выглядели "не хуже господских" и потому крахмалила оборочки и кружевца для девочек, мальчиков наряжала в короткие штанишки, светлые рубашки, чулки, которые так быстро рвутся (до сих пор бабушка умеет великолепно штопать). К огорчению бабушки, волосы у всех детей, кроме Васи, не вились, и вот она вечерами закручивала всем волосы на папильотки, а утрами расчесывала прекрасные кудри. И все соседки говорили: "Дети у Анны Михайловны – как куколки!". Тетя Катя с мамой и теперь, через столько лет, вспоминают, как было больно и неудобно спать в этих папильотках, как Верушка однажды проснулась ночью и плакала, пытаясь содрать их с головы: ей приснилось что-то страшное. Но рассказывают об этом смеясь и не осуждая бабушку – "Красота требует жертв". Вспомнили о том, что и Колю, младшенького, любимца всех, очень красивого в детстве, бабушка до шести лет одевала как девочку, и кудри (тоже завитые) у него были до плеч. Его детская фотография до сих пор стоит у бабушки на этажерке, ну будто головка с картины Грёза! Только очень уж суровый взгляд у этого "ангела". Так вот, Коля в конце-концов взбунтовался и однажды остригся наголо. Бабушка тогда очень плакала. Но зато Николай отвоевал себе право быть мальчиком.
Снова заговорили о дяде Васе – он с детства был очень живой, ласковый, но одновременно и озорник отчаянный. Бабушка его и наказывала по-всякому, и била – ничего не помогало. Но нашлось одно наказание, которое пугало его больше всего, – это когда его привязывали на весь день веревкой к ножке стола и ставили перед ним только кружку воды и горбушку хлеба. Правда, забывал он наказания быстро, не озлоблялся, к матери снова ластился и любил играть и нянчиться с младшими сестренками. А когда родился Коля, он вдруг сбежал из дому и около года был "в бегах". Потом снова вернулся в семью, устроился учеником в мастерскую. Его там хвалили, он быстро начал зарабатывать и превратился в такого красивого и бойкого молодого человека, что на него "все барышни заглядывались". А теперь он уже и отец семейства, а пьет все больше и больше. Видимо, он в дедушку уродился.
А Николай совсем другой: он и в детстве был молчуном, играл всегда один. А теперь ему уже 28 лет, живет он с бабушкой, не женился. Выучился на механика, работает на электростанции возле вокзала. На работе его очень ценят, он не пьет, не курит, все деньги до копейки бабушке отдает. Но бабушка побаивается его, жалуется, что иногда "неделями от него слова не услышишь", и ждет она не дождется, когда он, наконец, женится.
Слушала я бабушкины размышления о том, почему у нее такие непохожие сыновья, и пришла к выводу, что наверное к Васе и к Коле в детстве очень по-разному относились, вот у них и характеры стали разные. Бабушка в молодости была властной, строгой (ее до сих пор все ее дети, и я, конечно, только на "Вы" зовут). В детстве я ее боялась. Но ведь Колю она очень любила и любит больше всех своих детей (сама говорила), почему же он так суров с нею и даже будто не очень любит? Сложно все с этими любовями…
Проводили мы бабушку до дому и отправились на вокзал. Приехали домой уже заполночь.
Чтобы закончить о своем дне рождения, еще надо сказать и об Адкином подарке. Она подарила мне сборничек стихов Маргариты Алигер. Это имя я впервые слышу. Многое мне очень понравилось и особенно – стихи, которые начинаются словами:
"Я хочу быть твоею милой,
я хочу быть твоею силой…",
а кончаются:
"Где б ты ни был, – меня ты встретишь,
все равно ты меня заметишь,
и полюбишь меня навек!".
В общем, я рада и своему дню рождения, и подаркам, и тому, что уже весна (правда, сегодня снова хмуро и слякотно). И главное тому, что скоро лето, институт и много всякого неизвестного, но интересного!
Расписалась я сегодня и чуть не забыла – завтра же у меня политинформация, а газеты до сих пор не просмотрены. Сейчас быстренько перелистаю их "по диагонали".
Ну вот. Перелистала. Международные события даже дважды перечитала. И снова остаюсь в недоумении, как баран перед новыми воротами. Ну вот как, к примеру, понять такое: 6-го апреля в газетах опубликован "Договор о дружбе и ненападении между СССР и Югославией". А 7-го апреля очень коротко, без комментариев, сказано, что Германия объявила войну Югославии и Греции, и уже совершен налет германской авиации на Белград.
Но ведь если мы заключили договор о дружбе с Югославией, то должны бы вступиться за нее? Или хотя бы одернуть Германию? Несмотря на то, что они тоже наши друзья. А мы молчим… Может, это мы еще не успели среагировать и на днях что-нибудь скажем официально по этому поводу? Буду следить за газетами ежедневно.
А вот за эту тетрадь сяду, наверно, не скоро – очень уж большая загрузка в школе, и вечерами, после уроков, я еле добираюсь до кровати. Даже с Костей "встречаемся" только по телефону.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Лето-осень 1941-го
21 июня 1941 г.
Все! Школа закончена! Даже не верится. Сегодня вечером вручение аттестатов и выпускной бал. А потом начинается новая жизнь!
И я решила пешком пройтись по своему любимому маршруту – на Петроградскую сторону. Взяла с собой несколько бутербродов, книжку (которую потом ни разу и не открыла) и отправилась. По Фонтанке до цирка, там свернула к Садовой, посидела в Михайловском садике (как в нем малолюдно, тенисто, как таинственно просвечивают сквозь деревья пламенеющие стены Михайловского замка. Зелень и багрянец – так красиво!). Потом через Летний сад прошла и не могла налюбоваться вековыми липами и кленами, их умыло ночным дождем и они будто помолодели. А как вышла на набережную, так просто дух захватило – до чего же красиво вокруг! Нева сегодня почти синяя, белые облака в ней мельтешат, на другой стороне голубеют в дымке минареты мечети. Шпиль Петропавловки как солнечный луч слепит, а вдали, будто плывет, Биржа в обрамлении Ростральных колонн. Шла я через Кировский мост, все останавливалась и мысленно старалась как бы сфотографировать город в различных ракурсах: сначала противоположный берег, а потом оборачивалась и впитывала все то, что там осталось. А потом попробовала медленно повернуться, чтоб круговая панорама получилась – вот если такую цветную фотографию можно было бы сделать! Но тут ко мне подошел молоденький милиционер, козырнул и сказал: "Гражданочка, здесь нельзя останавливаться". Я в ответ рассмеялась, козырнула, сказала: "Слушаюсь!" и побежала. Бегать-то разрешается? На мосту так здорово обдувало ветром – платье стало, как парус и несло меня вперед. Следующую остановку я сделала у памятника "Стерегущему". Возле скамейки, где я сидела, смешной мальчишка дрессировал щенка. А щенок почувствовал, что у меня в сумке хлеб с колбасой и начал скулить и лезть ко мне на колени. Пришлось вытащить мои припасы и поделить их на три части. Общими усилиями мы быстренько все умяли, щенок после этого решил, что я его новая хозяйка и увязался вслед за мной. Мальчишка догонял его, тот вырывался, еле отвязалась от них.
С удовольствием прошлась по улице Красных Зорь. Я люблю эту улицу, но получалось так, что я по ней только ездила на трамвае. А тут шла не спеша, разглядывала людей, дома, даже во двор дома, где жил Киров, заглянула. Дом этот отремонтирован, и скоро здесь откроют музей Кирова. На площади Льва Толстого мне очень нравится здание банка, похожее на старинную крепость. В саду имени Дзержинского сделала еще одну остановку – посидела на искривленном стволе плакучей ивы, их тут много на берегу Невки. Неподалеку трамваи, машины, а здесь тишина, стрекозы кружатся, будто не в городе, а где-нибудь в деревне. И даже хорошо, что этот парк неухоженный, с заросшими дорожками, и в нем можно посидеть на травке.