Вот записала сейчас про Дворец пионеров, и вместо того, чтобы доклад Пономарева хоть по диагонали прочитать (завтра у меня политинформация), мне вспоминается о Дворце пионеров. Еще когда я была с папой на его открытии, все были поражены, как там оказалось великолепно – прямо дух захватывало! В главном корпусе сохранили все так, как это было при царе – хрустальные люстры, мебель, обитая шелком, паркет в танцевальном зале и ковры в гостиных. Комиссия тогда сомневалась, надо ли приучать ребят к такой роскоши, но Жданов сказал: "Сюда дети по праздникам будут приходить. А в праздник может быть и необычно красиво, так, чтобы на всю жизнь запомнилось".
Была я во дворце и еще один раз – со своими пионерами, когда нас в прошлом году премировали за кукольный спектакль билетами на "Елку". Мы играли там во всякие игры, катались на каруселях (прямо в зале были устроены), водили хороводы вокруг огромной елки, и я тогда забыла о том, что уже не маленькая, что я вожатая и меня ребята зовут "товарищ Нина" – играла и танцевала вместе со всеми.
И вот, вспоминая об этой елке невольно мне приходит на память и то, как в детстве (лет семь мне было) папа разгромил нашу праздничную елку… И это было ужасно! Никогда не забуду рухнувшую на пол елку, звон разбитых игрушек и страшное папино лицо. Я так закричала тогда, что сама испугалась своего крика. Мне показалось, что в руках у папы топор и он замахнулся на елку – такую живую, такую красивую… Хотя никакого топора не было – он просто опрокинул ее и пинал ногами, выкрикивая: "Ведь решено было – никаких елок! Ведь решено!".
Да, было действительно "решено", что никаких елок больше устраивать не будем, так как рождество – "поповский праздник", и еще что-то, не помню толком, как мне объяснял тогда папа, почему до сих пор у нас всегда зимой бывала елка, и для нее столько игрушек покупали, и делали сами, а вот теперь – "нельзя". Тогда, кажется, специальное обращение к населению было в газетах об отмене елок – ну, и папа, как партиец, провел соответствующую работу дома…
И мы с мамой согласились с тем, что я "уже большая и все понимаю", и в этом году обойдемся без елки. Но когда накануне праздника мы с мамой ходили на Клинский рынок и когда я увидела целые ряды зеленых, мохнатых, душистых елок… – я, конечно, уговорила маму купить елку "в самый-самый последний раз". И вот так все это закончилось. И я никак не могу папе забыть этого…
А елок с тех пор у нас в доме не бывает. Хотя праздник этот уже снова везде отмечают с елками и перестали его считать религиозным. Да и вообще у нас дома не бывает праздников. И просто гости к нам редко приходят… Разве только когда бабушка из Лигово приедет, да мамины сестры – Верушка и тетя Катя с мужьями придут. Но это ведь свои, а не гости.
Школьные ребята не любят бывать у нас. И я всегда стесняюсь почему-то, когда заходит ко мне кто-либо из ребят в присутствии папы. Да и когда папы нет дома, ко мне редко кто заходит. Чаще я часами просиживаю у девчонок своих. В прошлом году сначала мы собирались целой компанией у Абелевой – у нее своя комната и бабушка очень добрая. Потом мы с Галкой Грачевой отделились от них и стали уроки делать у нее. Хотя у нее дома тесно и комната одна, темная, окнами во двор выходит. И отец пьяненький частенько. Но он ходит тогда на цыпочках и спешит улечься спать, пока Галкина мама не пришла. А в этом году, как я с Адой познакомилась, я все к ней хожу, хотя и живет она от меня далековато. Галка явно на меня в обиде за Адку и теперь редко меня к себе зовет, все чаще в своей спортивной секции пропадает. Позвала меня тут как-то вместе из школы домой идти, а я спешила на занятия в Эрмитаж, сказала, что, может, мы лучше завтра с нею вечером погуляем. А она: "А завтра у меня занятия. Конечно, не такие возвышенные, как у тебя – обычная тренировка по прыжкам в длину"… Демонстративно повернулась в другую сторону и ушла. Обидно мне, что Галка так… Просто она к Адке ревнует. Я их пыталась познакомить, но они не понравились друг другу. А спортсменка она хорошая: я еле на БГТО сдала нормы, а у Галки уже юношеский разряд ГТО 1-й ступени. Правда, я легко сдала на значок Юного Ворошиловского стрелка, а у нее почему-то со стрельбой не ладилось, наверное, зрение подводит, а признаваться не хотела, сказала, что ей некогда в тир ходить, что у нее все свободное время стадионом занято. Так у нас с Галкой и продолжаются прохладные отношения, хотя вроде и не ссорились, однако теперь вместе бываем редко.
Но и до этого охлаждения Галка бывать у меня не любила: "Слишком у вас чинно как-то. Не знаешь, куда сесть, куда встать…" Она преувеличивает, конечно, но вообще-то по сравнению с их домом у нас действительно все слишком "чинно". Если ее глазами поглядеть на нашу квартиру, то разница во всем, даже при входе уже все по-другому. У них вход со двора, по черной лестнице, где ведра мусорные и кошки бродячие, через кухню с примусами (им газ еще не провели), прямо в комнату. А пальто и галоши в коридоре не оставляют (там темно и тесно), и все раздеваются, придя с улицы, в углу комнаты. А у нас – старый "барский" дом, парадная красивая, где ступени по праздникам добела отмываются, и до сих пор по краям их медные шишечки сохранились: раньше, до революции, лестницу эту ковром снизу доверху покрывали, и он металлическими прутами к этим шишечкам крепился. Двери в квартире высокие, дубовые, коридор длинный, из трех отсеков, и хотя, как и у Галки, темный, но у нас всегда лампы включены, а пальто, сундуки, шкафы – аккуратно по углам. У каждого свое хозяйство возле двери своей комнаты. У нас в квартире шесть семей, а у Галки – четыре, но у нас подобрались такие жильцы, что все мы поддерживаем идеальную чистоту и дежурим все строго по графику. И уж так заведено, что, сдавая в конце недели свое дежурство, надо не только вымыть полы во всей квартире, но и натереть их мастикой до блеска. Мне тоже достается с этими полами, но зато приятно, когда гости хвалят нашу квартиру. В конце коридора – огромная кухня, и после того, как провели газ, примусы и керосинки теперь редко кто зажигает, разве только когда воду для стирки греет, – и потому нет у нас теперь чада и копоти. Есть в нашей квартире телефон и даже ванна. Хотя ванна такая старая, что пользоваться ею нельзя (она медная, и вся полуда с нее слезла) – и мы ходим в баню. Но все же в те дни, когда в кухне кто-то располагается с корытом на целый день, то в ванной комнате можно и умыться, и постирушку сделать, правда, неудобно тогда кастрюли с горячей водой из кухни носить.
А в Галкиной квартире и кухня тесная, и ванной нет.
Ну, а если взглянуть на нашу комнату Галкиными глазами, то в ней, пожалуй, и действительно негде "встать и сесть". Не то чтобы в ней тесно было – комната большая, а от высоких потолков еще больше кажется. И два окна высоких на улицу выходят – светло. Но светло у нас еще и оттого, что много у нас в комнате белых чехлов, салфеток. (До чего же интересно, оказывается, описывать "с натуры" все, что вокруг, так, будто это все я сама впервые вижу!..) Обои у нас голубые, и на их фоне выделяются крахмальные полотняные, с вышивкой, занавеси на окнах и портьеры на двери. В центре, как водится, большой обеденный стол под белой скатертью (когда обедаем, то покрываем сверху клеенкой, тоже белой – мама цветных не любит). Передний левый угол, возле окон, занят диванчиком с гнутой спинкой и креслицами, стоящими вокруг круглого столика. Кресла в чехлах из сурового полотна (отстиранного до белизны), на столике – белая круглая скатерть с ажурной вышивкой по краям. (Все вышивки у мамы – "ришелье" или белая мережка). В правом углу, где я сейчас сижу, – маленький письменный столик. В промежутке между окнами – этажерка, вернее, шкафчик с полкой. Покрыт он сверху тоже салфеточкой с вышивкой "ришелье". И стоит на нем круглый аквариум с рыбками. Папа любит рыб, хотя заниматься ему ими некогда, и рыбы на моей ответственности. На полке этажерки хранятся прочитанные газеты – папа не разрешает выбрасывать раньше, чем через месяц, и очень ругается, если какая пропадет. В шкафчике лежат книги: сочинения Ленина–Сталина, "Капитал" Маркса, стенограммы съездов. (Помню, как несколько лет назад папа из одной своей красивой книги, посвященной вождям, вырезал цветные вклейки с портретами Бухарина, Троцкого, еще кого-то, а их фамилии вычеркивал из текста чернилами.) Из художественной литературы у нас есть несколько томиков Горького и "Избранное" Пушкина и Гоголя. Книг мы не покупаем, так как папа считает, что надо пользоваться библиотеками, и если надо, то мама действительно может принести книги со своей работы. Все это так, но мне частенько жалко возвращать книги в библиотеку, и я завидую тем, у кого дома много книг (а у Ады дома целая библиотека – ее отец всю жизнь собирал книги. И вот отца уже нет, а книги остались…).
Отвлеклась от описания нашей комнаты. Итак, я сижу за письменным столиком. Стоит он "углом", а в самый угол втиснута этажерочка на высоких тонких ножках, и на ней (конечно, покрытой салфеточкой) вечнозеленый аспарагус в большом горшке. Цветы у нас и на окнах – все в аккуратных керамических горшочках (мама не любит "банок-склянок"). Дальше, по правой стене, туалетный столик, так мы его называем, хотя это просто ножная швейная машина под белой, очень красиво вышитой салфеткой. На "столике" этом – старинное зеркало в раме красного дерева и всякие флакончики, вазочки, "саше" для гребенок и носовых платков. Кстати, "саше" для платков из голубого шелка, вышитое гладью яркими анютиными глазками, – мое изделие к маминому дню рождения. И это единственная цветная вышивка в нашем доме.
Вплотную к туалету – старинная большая кровать с никелированными прутьями и шариками наверху. В детстве я любила их откручивать, и за это мне попадало. Кровать красуется горой подушек (каждая наволочка вышита по углам английской белой гладью) и вышитым крахмальным покрывалом. В "ногах" кровать заслонена ширмой – ажурная деревянная решетка ее окрашена белой масляной краской и затянута с изнанки светло-голубой тканью. Ширма скрывает также и платяной шкаф. Ночами я этой ширмой заслоняю свой диванчик, на котором сплю. После шкафа в углу сверкает своими ослепительно белыми изразцами высоченная, до потолка, печка. Дров она пожирает немало, и таскать их на четвертый этаж из сарая во дворе, да еще по крутой "черной" лестнице, нелегко. Но зато печь эта – мы ее зовем "камин" – здорово украшает комнату. И как же приятно зимой сидеть перед открытой дверцей догорающей, жарко протопленной печи! Дверцы у нее и лист на полу перед нею – из отличной золотистой меди, и я мелом надраиваю их до зеркального блеска (это была моя любимая работа еще в малышовом возрасте). И, наконец, по короткой стенке, между печью и входной дверью – мой диван, на котором я сплю, обычный, с валиками и тремя подушками. Вообще-то он покрыт ковровой тканью вишневого цвета, но на нем всегда светлый чехол и большой мешок-подушка в изголовье, куда я убираю на день постельное белье.
От двери на левой стене – старенький буфет, темный, к маминому сожалению, и потому с крахмальной вышитой дорожкой вдоль его полки. Затем – низкий шкафчик, на который сверху, на поднос, ставят чайник и кастрюли, когда обедают, а внутри его папа хранит свои тисочки, молотки и другие инструменты (которые достает теперь все реже и реже, а ведь он так любит мастерить!) Затем вдоль стены – пианино, тоже очень старенькое, плохо отполированное и поэтому укрытое двумя дорожками, вышитыми "ришелье" – и сверху и по крышке. А что-то, действительно, не многовато ли у нас всяких салфеточек? Их надо так аккуратно стирать, крахмалить, гладить!.. Теперь мама доверяет это и мне, а раньше все сама. И как только она успевала? Каждую свободную минуту она берется за продолжение вышивки очередной салфеточки или чинит старые. Да и тетя Катя, и Верушка никогда не приходят к нам в гости без работы – всегда что-нибудь вышивают или вяжут. И бабушка вяжет бесконечно. У нее в Лигове любая занавеска, любое полотенце сияют белизной и крахмальными кружавчиками из белых ниток. Это, видать, наследственное. Мне вышивать нравится тоже, но когда я вырасту, то в моем доме будет все проще и не так ослепительно чисто.
Снова отвлеклась. Уже заканчиваю. Пианино примыкает к нашей "гостиной" – креслам вокруг круглого столика, о чем я уже говорила. А вокруг стола, что в центре комнаты, шесть стульев – тяжелых дубовых, с кожаными спинками. Возле кровати – ночной столик с настольной лампой, в нем лежат мои учебники и тетради. На стенах у нас: слева, над пианино, картина в красивой золоченой раме "Закат на море". Раньше эта картина очень нравилась мне, а теперь, после Эрмитажа, я понимаю, что это что-то вроде подражания Айвазовскому. Ближе к углу висит на стене чучело – голова лисы, моя любимая игрушка в детстве (ее снимали иногда и разрешали поиграть) – лохматая, рыжая, с хорошенькими стеклянными глазками и настоящими зубами.
А на правой стене, прямо над туалетом, папа повесил лет пять назад принесенный откуда-то с работы большой портрет (1 х 1,5 м) Ворошилова. В раме вишневого цвета, под стеклом… Так уж мама уговаривала его снять этот портрет, но папа ни в какую. Еще и сердится: "Чем он тебе помешал?". Я люблю Ворошилова и других героев Гражданской войны, но все же портрет дома, да еще такой большой… Но возразить папе нельзя. Так он у нас и висит.
Что еще сказать про наш дом? Да, чуть не забыла: основную парадность нашей комнате придают, конечно, полы – паркет, всегда натертый до янтарной желтизны. Поддерживать его всегда в таком состоянии – тоже немало времени требует. А перед праздниками мы с мамой проводим капитальную уборку, и тогда мыть полы – самая трудная работа: надо на коленях драить каждую паркетинку (непременно вдоль волокон дерева), затем покрывать мастикой, ждать, пока просохнет, и, наконец, щетками и суконками натирать его до блеска. Ходить по такому полу почти невозможно, и поэтому от двери, между столом и буфетом, к креслам ведет парусиновая дорожка (ох, как трудно ее стирать!), а пространство между креслами и кроватью покрыто стареньким ковром.
Вот сколько написала! Начала с того, почему Галка у нас бывать не любит, а получилось вроде подробной описи, как если бы это был музей, как квартира-музей Некрасова, где мы были недавно.
Кончаю, надо еще к политинформации подготовиться.
18 февраля 1940 г.
В газете:
"Соглашение, отвечающее интересам СССР и Германии" (это о хоздоговоре).
"Итоги 1939 сельхоз. года и задачи на 1940 г." (доклад Н.С.Хрущева);
Отчетно-выборные собрания в первичных парторганизациях;
Трансляция оперы Вагнера "Валькирия" из Москвы для Германии.
Запишу совсем коротко, тороплюсь на занятия в Эрмитаж, а вечером еще надо сочинение написать. Очередная политинформация прошла у меня хорошо – о заключении хозяйственного договора с Германией и еще всякое, что было интересного в газетах за несколько дней – так лучше получается, чем из одной-единственной газеты читать. Меня заинтересовало, как ловко слепые сетки вяжут. А одна старушка (зрячая) говорит: "Мы все умеем сетки плести – дома подрабатываем. Если хочешь, и тебя научим". И научили меня самому простому рисунку. Пригодится.
На перемене прибегали мои пионеры – просили, чтобы я хоть на репетиции их кукольного театра приходила, а то Таня это дело не любит и не хочет продолжать. Не знаю, как быть: времени у меня явно нет. Договорились, что один из мальчишек (он теперь у них вроде режиссера) будет ко мне подходить после уроков и мы по пути домой с ним обсудим, что и как надо репетировать. А на генеральную репетицию я к ним приду.
В школе у нас новый учитель по химии – пожилой, толстый дядя. Он профессор в Технологическом институте. Рассказывает так, что заслушаешься. Нас всех называет на "Вы" и как со взрослыми во всем.
Все. Побежала. В Эрмитаже мы с Адкой договорились встретиться после занятий.
26 февраля 1940 г.
В газете:
Районные партконференции;
Песнь песней марксизма;
Речь Гитлера;
Итало-Германское торговое соглашение;
Собрание юных артиллеристов;
Статья С. Образцова о Маяковском.
Прочитала сейчас речь Гитлера (завтра ее надо будет использовать для политинформации), и что-то страшно: очень уж французов и англичан ненавидит. Говорит: "Судьба не допустит, чтобы германский народ стал народом рабов. И сегодня я исполнен этой веры. Мы должны победить – и мы победим!" И в конце речи он сказал словами Лютера: "Это нам удастся, даже если бы весь мир был полон чертей!" Смешная какая фраза для официальной речи… Никаких комментариев к выступлению этому нет, и я не знаю, что буду говорить завтра женщинам на фабрике.
Читаю сейчас "Очарованную душу" Ромена Роллана. Правда, кое-что и пропускаю (трудные отступления о политике), но сама книга ошеломила меня. Какая там Аннета! Столько у нее сил, мужества! – одна против всех. И как ужасно, что сын Марк совсем ее не понимает. Ведь она его так любит, а он – "как волчонок". Я еще только до середины прочитала, надо будет у Адки последние два тома взять. В этом году мне еще роман Юрия Германа "Наши знакомые" очень запомнился: могу просмотреть его мысленно весь с начала до конца, будто кино. (Между прочим, не буду даже объяснять, почему и как я пришла к такой мысли, но после книги Германа я решила, что никогда не буду иметь детей. Лучше уж я буду каким-нибудь другим образом полезна людям, чем это…)
Химик наш новый – прекрасный преподаватель. Я даже подумала: а может, мне после школы в Технологический институт пойти? Ведь насчет будущего у меня абсолютная неясность. А многие наши ребята уже точно знают, куда поступят: Галка Грачева – в физкультурный им. Лесгафта, Генька Левин – на мехмат, Шурик Королев – в Академию художеств (здорово он рисует!), Лилька с Мариной – на ин. яз, Аркашка Львович и Котька Кудряшов – в медицинский. И даже наш "сорвиголова" Венька Прайс (ну вот, впервые назвала и даже написала его имя…), хоть и дурачится, и уверяет, что он "профессиональным путешественником" только хотел бы быть, но, тем не менее, через день регулярно бегает со своей скрипкой мимо нашего дома в музыкальную школу и после явно пойдет в Консерваторию. Всем все ясно, кроме меня. Правда, Ядвига Адольфовна хвалит меня за сочинения и ответы по литературе и говорит, что мне следовало бы, вероятно, "совершенствоваться в этом направлении", но я как-то не очень представляю себе это самое филологическое направление, а быть учительницей не хочу.