Журнальная редакция
Представляем новую работу Ст. Куняева - цикл очерков о судьбах русских поэтов, объединённых под названием "Любовь, исполненная зла…" Исследуя корни трагедии Николая Рубцова, погибшего от руки любимой женщины, поэтессы Дербиной, автор показывает читателю единство историко культурного контекста, в котором взаимодействуют с современностью эпохи Золотого и Серебряного Веков русской культуры. Откройте для себя впечатляющую панораму искусства, трагических противоречий, духовных подвигов и нравственных падений, составляющих полноту русской истории XIX–XX веков.
Цикл вырос из заметок "В борьбе неравной двух сердец", которые публиковалась в первых шести номерах журнала "Наш современник" за 2012 год.
Содержание:
Любовь, исполненная зла - I 1
Любовь, исполненная зла - II 5
Любовь, исполненная зла - III 9
Любовь, исполненная зла - IV 11
Любовь, исполненная зла - V 14
Любовь, исполненная зла - VI 19
Любовь, исполненная зла - VII 22
Любовь, исполненная зла - VIII 26
Любовь, исполненная зла - IX 29
Любовь, исполненная зла - X 34
Любовь, исполненная зла - XI 39
Список использованных источников 42
Примечания 42
С. Ю. Куняев "ЛЮБОВЬ, ИСПОЛНЕННАЯ ЗЛА…"
Любовь, исполненная зла - I
Я человек несовременный - компьютером не пользуюсь, во всемирную паутину интернета не ныряю. А когда друзья удивляются и пожимают плечами - как ты, мол, живёшь без этого? - то говорю им, что в моей памяти хранится столько образов жизни, поступков, имён и событий, столько всяческих мыслей и картин истекшего времени, что мне успеть бы всё это имущество вытащить из сознания, из подсознания, из подкорки, уложить в слова, найти всему этому хаосу достойную оправу. А то ведь вместе со мной всё это пока что виртуальное богатство исчезнет аки дым, растает в небесах, растворится в подлунном мире.
"Нет, весь я не умру" - оно, конечно, так. Но лишь в том случае, если я всё успею сделать согласно русской пословице: "Что написано пером - не вырубишь топором".
Другая же пословица, выражающая сущность всемирной интернет-болтовни, по моему убеждению, звучит так: "Вилами на воде писано".
Примеры такого невежественного презрения к техническому прогрессу в русской литературе не новость. Ведь писала же Анна Ахматова:
Я давно не верю в телефоны,
В радио не верю, в телеграф.
У меня на всё свои законы
И, быть может, одичалый нрав.
Вот почему, когда в начале 2011 года наш автор Сергей Ключников отправил на электронный адрес редакции беседу журналиста И. Панина с несостоявшейся женой Рубцова Людмилой Дербиной и со своей припиской: "Высылаю интервью этого чудовища с Игорем Паниным (который, между прочим, возглавляет отдел поэзии в "Литературке" и подаёт её здесь с явной симпатией). Она нисколько не раскаялась", - я не придал этой беседе серьёзного значения. Ну, что спорить с интернетом? Собака лает - ветер носит… Однако, когда я узнал, что беседа опубликована в "Независимой газете", то задумался. Это уже "написано пером" и потому имеет другую цену.
В предисловии к беседе, приуроченной к 75-летию со дня рождения Николая Рубцова, "жюльнарист" (так называл их Виктор Астафьев) самонадеянно заявил: "Много мифов и легенд ходит об этой смерти, но мало кто пытался объективно выслушать непосредственного свидетеля (! - Ст. К.) Людмилу Дербину. <…> Так повелось, что личностью и судьбой Дербиной интересовалась в основном жёлтая "пресса" да самозванные "защитники Рубцова". Между тем она сама поэт, прозаик, человек талантливый и неординарный".
Но первым же своим вопросом к Дербиной интервьюер задаёт лживый и провокационный тон всему разговору:
"Людмила Александровна! Недавно я услышал такую историю. Якобы Рубцов незадолго до смерти упорно работал над какой-то поэмой, считая это делом всей жизни. Принёс рукопись в "Наш современник" Станиславу Куняеву, а тот поэму разругал в пух и прах, после чего Рубцов её уничтожил и, решив, что исписался, практически перестал сочинять, всё больше погружался в пьянство и бытовые скандалы, что в итоге и привело его к гибели. Мне это рассказал один поэт, ссылаясь на слова Куняева".
Вот яркий пример того, как создаются лживые мифы и сплетни. Принести "рукопись в "Наш современник", где Станислав Куняев своей властью решал судьбы поэтов и рукописей, Николай Рубцов не мог, потому что в начале 70-х годов главным редактором журнала был вологжанин Сергей Викулов, а Станислав Куняев тогда не был ни сотрудником, ни даже автором журнала… Он возглавил "Наш современник" лишь в 1989 году, через 18 лет после гибели Рубцова.
Жёлтый "жюльнарист", как говорится, слышал звон, да не знает, где он, потому что сам Станислав Куняев в книге воспоминаний "Поэзия. Судьба. Россия", в главе "Образ прекрасного мира", посвящённой судьбе и творчеству Рубцова, написал о том, как осенью 1970 года за несколько месяцев до смерти Николай Рубцов был у него дома и прочитал ему небольшую поэму "Разбойник Ляля". Она не походила на лучшие стихи Рубцова, поскольку была эпической, и самого Рубцова в ней не было, о чём Куняев и сказал ему и добавил, что поэма "нелирическая". А сказал так потому, что сам Николай Рубцов разделял все стихи (даже талантливые) на "лирические" и "не лирические" и первые ценил гораздо выше. Николай тогда даже не расстроился, услышав мои слова, и нечего газетному щелкопёру сочинять глупости, что я "разругал её в пух и прах", что после этого Рубцов "уничтожил поэму", "перестал сочинять" и "погрузился в пьянство и бытовые скандалы".
Лживый вопрос порождает лживый ответ Дербиной: "Если бы существовала такая поэма, то я, разумеется, знала бы о ней… не было ничего такого. Куняев очень много говорит лжи. Как-то я по телевизору увидела его беседу с тележурналистом Станиславом Кучером, и Куняев там сказал, что Рубцов бросил в меня спичку, а я подошла и его задушила. Видите, как всё просто у него получается… А ещё Куняев говорил, будто я ему неоднократно писала. Это неправда. Зачем мне ему писать и о чём? Пусть он предъявит эти письма, пусть обнародует их, если они у него действительно есть! Он говорил обо всём этом так, будто он истина в последней инстанции… Он меня назвал леди Макбет! А как меня можно сравнивать с леди Макбет? Там замысел был злодейский, а в моём случае…
Журналист: - Трагическая случайность?
Л. Д.: Мы на 8 января 1971 года подали заявление в ЗАГС, хотели официально узаконить наши отношения, думали о свадьбе. И тут всё это происходит… Вы хоть представляете, что я почувствовала и чувствую до сих пор? Все эти сорок лет я на Голгофе!"
Со дня смерти Николая в январе 1971 года в течение четверти века я никак не отзывался в печати и даже в своих воспоминаниях о Дербиной. Осудив её в душе, я как бы вычеркнул её из своей памяти, потому что считал, что кощунственно "вкладывать персты" в разверстую рану русской истории, а ещё и потому молчал, что исповедовал истину, живущую в русском народном сознании, которое считает преступление несчастьем, а преступников несчастными, поскольку они душу свою загубили… А к такому несчастью добавить нечего - всё будет лишним.
Однако со временем для меня постепенно прояснялось, что Дербина не только не ужасается своего преступления, но даже чуть ли не гордится собой, посмевшей совершить нечто сверхчеловеческое, и в своих стихах отстаивает своё природное право на подобное "самовыражение"… И тогда я понял, что народное суждение о "преступлении - несчастье" к ней неприменимо.
А к 70-летию со дня рождения Рубцова она даже стала принимать приглашения и рассказывать на телевизионных подиумах об этой трагедии и сотворять о ней новый обеляющий её миф, что случилось в передаче у Малахова "Пусть говорят". Вот тогда-то я впервые согласился на телепрограмме "Совершенно секретно" встретиться со Ст. Кучером в передаче о Н. Рубцове. Про сюжет со спичками, который так разозлил Дербину, я вспомнил лишь потому, что сама Дербина подтвердила мои слова, когда на вопрос журналиста: "А вот некоторые пишут, что никаких спичек, тем более зажжённых, Рубцов в вас не бросал перед самой развязкой, что, мол, Дербина это сама потом придумала…" - запальчиво ответила:
- Конечно, Дербина всё придумала! Дело в том, что я ведь подмела эти спички-то, бросила в мусорное ведро…"
Но, конечно, причину нервного срыва, овладевшего Дербиной, надо искать не в истории со спичками и не в рубцовской ревности, о чём говорила она на следствии. Причина гораздо глубже. И даже создатель уникальной, удивительной книги-энциклопедии "Рубцов. Документы. Фотографии. Свидетельства" (Вологда, 2006), недавно трагически погибший земляк Рубцова Михаил Суров, предположивший, что после милицейского отказа в прописке Дербиной и её дочери на рубцовской жилплощади "терять Дербиной стало нечего. А значит, и терпеть дальше рубцовские "выходки" исчезла всякая необходимость" ("Рубцов без квартиры ей был не нужен"), - был далёк от разгадки трагедии.
Людмила Дербина то ли с искренним, то ли с благородно разыгранным негодованием заявила журналисту "Независимой газеты" о том, что никогда не писала мне никаких писем.
Ну, что ж. Значит, пришло время обнародовать эти письма, которые лежали в моём архиве много лет и остались бы там никому не известными, если бы не это надменное заявление подруги Рубцова.
Первое письмо от неё я получил через несколько лет после того, как она стала отбывать срок своей неволи. В этом письме она обращалась ко мне за сочувствием как к другу Рубцова и пыталась объяснить, что и почему случилось в ту несчастную ночь в рубцовской комнатке. К сожалению, письмо это не сохранилось, и я не могу ничего из него процитировать, но вспоминаю, что такие письма от Дербиной пришли не только мне. Их получили Анатолий Передреев и Анатолий Жигулин, с которым мы однажды встретились и решили не отвечать ей, не вступать с ней в переписку. Не обвинять. Не оправдывать. Не сочувствовать. Не замечать. Как будто её не существует. Именно так мы тогда переживали гибель нашего друга.
Второе письмо я получил в феврале 1999 года, когда Дербина давно уже была на свободе и работала библиотекарем где-то в пригороде Ленинграда. Приведу его целиком, поскольку оно содержит важные подробности из жизни Николая Рубцова.
7/II 99 г. "Здравствуйте, Станислав!
Давно собираюсь написать Вам. И повод для этого был не один раз. Обидно было, что именно Вы, Ваш журнал напечатал шизофренический бред Коняева (№ 12, 1997 г.), но этот бред такой, что каждый здравомыслящий читатель, я думаю, всерьёз его не принял. На этом я и успокоилась.
В № 6 за 1999 г. в своих воспоминаниях "Поэзия. Судьба. Россия" в разделе, посвящённом Николаю Рубцову, Вы приводите отрывки из писем жительницы Барнаула Евгении Нифонтовны Кошелевой, адресованных Вам.
С Женей Кошелевой я переписывалась больше десяти лет, лет тринадцать. Почти все письма в целости и сохранности. Представляете эту кипу? И почти все они - это размышления о Николае Рубцове, о его поэзии, его судьбе. Сейчас я тоже ничего не знаю о ней. Но ещё в начале восьмидесятых годов она сильно болела. Не знаю, жива ли она. Я очень ей благодарна. В неволе я жила её письмами, она была почти единственным читателем моих стихов. Но, конечно же, к некоторым её сообщениям надо относиться критически. Фантазёрка она ещё та. Вот в письме от 22/XII-73 г. Женя пишет Вам: "Судьба мне дала единственную встречу с Рубцовым. Это было в 57 году на Алтае. Дорога шла через сосновый бор. Он сидел на пригорке…" Но этого не могло быть. В 57 году Рубцов бороздил морские просторы на своём эсминце. А на Алтае он был летом 1966 года.
В письме ко мне от 29/VII-73 г. она меня спрашивает: "Скажите, мог ли быть Николай Рубцов на Алтае летом (VI–VII) 57 г.? В каком году он вернулся из армии?"
Не думаю, что я могла ей ответить утвердительно. Коля ушёл в армию, во флот в 1955 году. А на флоте служили 4 года. Вот и считайте. Отпуск дали ему только через 3 года службы. Тая его не дождалась, вышла замуж. Так что тот юноша на пригорке, конечно, был не Рубцов. Женя тут выдаёт желаемое за действительное. А теперь, что окончательно меня подвигло на письмо к Вам, это гнусная лживая статья в "Труде" за 27/I 2000 г. Виктора Астафьева. Николай последние полгода вообще не общался с этой семейкой, они были в ссоре. А он пишет, что будто был у нас незадолго до 19/I. Представляет меня как грязную пьющую бабу. Это меня-то! Не был он и в больнице у Коли. Если бы он был, то Коля мне обязательно сказал бы об этом. Эту встречу Астафьев расписал бы, а тут: "Я его вызвал, он ко мне вышел". И вдруг с места в карьер Коля стал ему начитывать старые стихи. В общем, сплошная ложь.
У меня к Вам большая просьба. Я послала открытое письмо Астафьеву в газету "Труд". Посылаю и Вам. Ну, во-первых, пришпильте моё письмо, как и письма еврея Э., к 15-томному изданию "великого" писателя. Шучу, конечно.
А во-вторых, если "Труд" не напечатает, что вполне может быть, то напечатайте Вы, пожалуйста. Вы общаетесь с газетчиками и отдайте в любую газету, в какую считаете возможным. Я полностью полагаюсь на Вас. Николай любил Вас, часто вспоминал. Только и слышишь, бывало: "Стасик, Стасик…"
А я лелею надежду, что, может быть, тот патологоанатом, имя которого держат от меня за семью печатями, хотя бы перед смертью признается, что умер Николай от инфаркта сердца, а не от удушения. Экспертиза была фальшивая. Я уже не сомневаюсь.
Вот у меня и всё.
Желаю Вам творческих успехов, процветания Вашему журналу. Его очень любят люди, в библиотеке нашей его буквально - на разрыв.
С большим уважением к Вам
Людмила Дербина"
Письмо слишком серьёзное, чтобы его забыть, хотя с женщинами всё бывает.
Когда я прочитал письмо Д., обращённое к Астафьеву, то, честно говоря, мне впервые стало жалко её. И без того она живёт с непомерной тяжестью на душе от содеянного, а тут Виктор Петрович унизил её на всю страну, унизил сознательно, мелко и желчно. И, как я сам догадался, много присочинив. Я знал, что Астафьев в своих воспоминаниях ради красного словца не пожалеет ни мать, ни отца. А тут какая-то случайная рубцовская подруга…
Вот почему после некоторых колебаний я исполнил просьбу Дербиной и передал её послание Астафьеву в руки В. Бондаренко, который был автором самой, может быть, резкой и беспощадной статьи "Порча" о Викторе Петровиче, нашем классике, человеке из простонародья, лауреате всех советских премий и Герое соцтруда, авторе знаменитого письма Натану Эйдельману, которым в 80-е годы зачитывалась вся русская патриотическая интеллигенция, писателе, с которым, как с писаной торбой, носилось партийное начальство сначала Вологды, а потом Красноярска, не зная, как ему угодить с квартирами и дачами, человеке, который обернулся таким антисоветчиком, что всем его друзьям-фронтовикам стало плохо от его ренегатства, потому что в последние годы жизни он обнимался с Ельциным, получил деньги на издание 15-томного полного собрания сочинений, куда, конечно, не вошло письмо к Эйдельману, и, в конце концов, поставил свою подпись под позорным письмом, одобрявшим расстрел ельцинскими холуями российского парламента…
Владимиру Бондаренко, как говорится, и карты были в руки. Он без колебаний напечатал 28 марта 2000 года письмо Дербиной, в котором она вспоминает, что Коля Рубцов в сердцах однажды назвал Астафьева "обкомовским прихвостнем".
Газету "День литературы" после её выхода с письмом Дербиной я отослал ей в Питер, но от себя не написал ни слова, потому что всё, что она эти десятилетия говорила о роковой январской ночи, отталкивало меня либо фальшью, либо беспредельной гордыней. Она никак не могла найти единственно верных слов ни для себя, ни для мира, ни для Господа Бога. Поскольку "День литературы" опубликовал письмо Дербиной в сокращении, я публикую его целиком.
"МОСКВА Газета "ТРУД"
Открытое письмо писателю Виктору Астафьеву.
Виктор Петрович!
Давно приучаю себя не реагировать на камнепад клеветы, который сыплется на меня вот уже почти 30 лет. Да вот, не получается. Всё во мне восстаёт, хотя давно надо быть бы по-христиански смиренной и молиться за обидящих и ненавидящих меня.
Вот, наконец-то, и Вы публично высказались в газете "Труд" (27/I-2000 г.) и заклеймили подлую убийцу Николая Рубцова. Я читала и не удивлялась, потому что давно поняла Вашу суть: Вы навеки уязвлённый человек, в Вас живёт неиссякаемая злоба на весь человеческий род, которому Вы всё мстите и мстите за пинки, которые некогда получили. Теперь-то, уж давно обласканному властями, осыпанному всеми возможными наградами и премиями, надо бы подобреть, если уж не милосердным, то хотя бы снисходительным быть к людям и их человеческим слабостям. Но Вы обязательно должны кого-то унижать, кого-то жестоко высмеивать, хотя бы походя, но куснуть, ужалить. Вы как писатель далеко идёте в художественном вымысле в своих романах. На то они и романы. Но художественный вымысел о конкретных людях может называться только одним именем. Ложь должна называться ложью.
Давайте-ка разберём Вашу статью "Гибель Николая Рубцова" и кое-что уточним в ней, поскольку я ещё живая и могу напомнить Вам то, что Вы с течением времени, может, и подзабыли уже. Ясно одно, что мне придётся защищать от Ваших, мягко сказано, "неточностей" не только своё достоинство, но и память Николая Рубцова.
Вы пишете, что были в квартире Рубцова накануне трагедии: "…Дома были оба и трезвые… - Когда сочетаетесь-то? Они назвали число. Выходило, через две недели после крещенских морозов".
Но Вы в январе 1971 года у нас не были. При мне в квартире Рубцова Вы были единственный раз в феврале 1970 года. Вы пришли к нам вечером в длиннополом пальто, в таких интересных сапогах, у которых голенища были, как валенки. Вы даже не разделись. Расстегнув пуговицы пальто, Вы присели на стул. Речь шла в основном о Вас, о том, какой Вы умудрённый жизнью человек, прошли войну, всё видели-перевидели, всё испытали и теперь уже на три аршина в землю видите всё. Минут через 15–20 Вы ушли, так и не встав ни разу со стула.
Естественно, что никакого диалога о сроках нашего бракосочетания быть не могло, поскольку в то время даже и речи не заводилось на эту тему между нами, т. е. между Рубцовым и мной. Заявление в ЗАГС мы подали 8 января 1971 года, а день бракосочетания нам назначили на 19 февраля, т. е. от крещенских морозов до этого дня выходило не две недели, а ровно месяц.
"Дома были оба и трезвые". Сразу же делается акцент на то, что в квартире проживают двое пьяниц. У меня к Вам вопрос: "А Вы меня когда-нибудь видели пьяной?" Слава Богу, проблемы с алкоголем у меня никогда не было за всю мою жизнь.