После ужина Сомоса пригласил Уилсона в свой личный подземный бункер. "Обстановка напоминала логово Гитлера", - говорит конгрессмен. Сомоса провел свои последние дни в Никарагуа в этом бункере, отдавая тщетные приказы о бомбежке городов своей страны, пока сандинисты все ближе подступали к нему. Но в тот вечер Сомоса, воодушевленный победой в Конгрессе, был переполнен энтузиазмом.
Диктатор сидел перед огромным флагом Вест-Пойнта. "Я хочу, чтобы вы знали, что поддержка Сомосы - это не улица с односторонним движением", - заявил он и с ухмылкой достал из ящика письменного стола толстую пачку долларов. Потом он что-то промямлил о пожертвованиях в фонд предвыборной кампании конгрессмена.
"Я чуть не обосрался, - вспоминает Уилсон. - Я сказал: "Пожалуй, не сейчас. Пока что мне не нужны деньги, но, может быть, в будущем…"". Конгрессмен утверждает, что он не собирался брать деньги, но и не мог заставить себя полностью отказаться от предложения. "Искушение было велико, - признает он, так как Сомоса упоминал о сумме в 50 000 долларов. - В те дни это была бы приятная мелочь, но я не взял его проклятые деньги".
По словам Уилсона, его отказ привел к неловкой ситуации. Несмотря на это, диктатор смог завоевать его расположение. Уилсону понравился флаг Вест-Пойнта в бункере, небрежный американский сленг Сомосы, его бравада и дружеские отношения с генералом Александром Хейгом. Кроме того, их сближали теплые чувства к Израилю. Израильские друзья Уилсона с почтением отзывались об отце Сомосы, который открыл Никарагуа для еврейских беженцев из Европы перед началом Второй мировой войны и голосовал за вступление Израиля в ООН. "Он был братом по духу для израильтян, - объясняет Уилсон, - и они поддерживали его до самого конца". Когда пал режим Сомосы, в Никарагуа направлялось транспортное судно с грузом оружия из Израиля. Уилсон полностью разделял мнение израильтян, что политика Джимми Картера в области соблюдения прав человека очень недальновидна и что Сомоса представляет собой гораздо меньшее зло, чем то, что может последовать за ним.
Большинство демократических коллег Уилсона, почти вся американская пресса и впоследствии большинство никарагуанцев считали Сомосу коррумпированным диктатором, виновным в безжалостном применении силы против собственного народа. Но Уилсон смотрел на него через собственные линзы и видел в нем покинутого и преданного союзника США, который оказался в окружении левых боевиков, поддерживаемых Советским Союзом. Ради спасения Сомосы он развязал арьергардные бои в Комиссии по ассигнованиям и даже угрожал торпедировать мирный договор по Панамскому каналу, имевший высший приоритет для президентской администрации. Но расклад сил в Америке не благоприятствовал оголтелому и неразборчивому антикоммунизму, и Уилсону начало казаться, что он исчерпал свои возможности. Такое впечатление сохранялось у него до личной встречи с бывшим оперативником ЦРУ Эдом Уилсоном.
Встреча конгрессмена с этим изгнанником произошла почти случайно, благодаря одной из деликатных проблем, регулярно осаждавших Чарли Уилсона. Он безнадежно воспылал страстью к своей личной секретарше Тине Саймоне. Как и многие другие женщины, состоявшие в его штате, Тина была соблазнительной, жизнерадостной и доступной, но Уилсон завел для себя строгое правило не крутить романы с женщинами из собственного делового окружения. Охваченный любовным томлением, конгрессмен нашел для себя единственный выход: он попросил общего знакомого найти для нее хорошую работу. Так и случилось, что она стала руководительницей конторы, декоратором и секретарем по протокольным вопросам у Эда Уилсона.
Человеческая память недолговечна, и имя Эда Уилсона уже не вызывает живого отклика, но в свое время он был воплощением новых дурных веяний в американской тайной политике. Подобно Курцу из "Сердца тьмы", этот бывший агент ЦРУ взялся служить интересам темных сил. Когда конгрессмен познакомился с Эдом Уилсоном, в "Вашингтон пост" появилась статья, где его обвиняли в работе на Муаммара Каддафи. Но официальных обвинений так и не было выдвинуто, и ренегату удалось убедить многих влиятельных вашингтонских деятелей, что он выполнял некую секретную государственную миссию под глубоким прикрытием.
Впоследствии бывшего оперативника ЦРУ обвиняли в продаже высокотехнологичной взрывчатки режиму Каддафи и в формировании ударных групп для ликвидации политических противников ливийского лидера, но, когда Чарли Уилсон познакомился с ним, Эд Уилсон представился как мультимиллионер, владелец большого лошадиного ранчо в Виргинии и роскошного дома в столице, где он время от времени проводил совещания с бывшими и действующими сотрудниками ЦРУ и другими таинственными личностями.
Чарли раньше никогда не встречался с настоящим оперативником ЦРУ, и Эд Уилсон вполне соответствовал его ожиданиям. "Он был выше меня, весил около 250 фунтов и выглядел очень зловеще, но у него оказалось хорошее чувство юмора, и с ним приятно было пропустить по стаканчику".
Конгрессмен стал назначать свидания со своей бывшей секретаршей в этом экзотическом городском доме. Здесь, во время щедрых возлияний, Эд Уилсон знакомил Чарли с настоящими методами работы и устройством дел в ЦРУ. "Эд убедил меня, что он лично убил Че Гевару, - сказал Уилсон, - и я подумал: черт побери, если он добрался до Че, то тем более сможет прикончить этого маленького подонка Ортегу (лидера партизан-сандинистов)". Общение с ренегатом из ЦРУ словно зажгло лампочку в голове Чарли Уилсона: если Джимми Картер не собирается спасать репутацию Соединенных Штатов, то они с Эдом Уилсоном просто должны прийти на помощь "Тахо" Сомосе.
Встреча была организована в клубе "Палм-Бэй" в Майами-Бич, любимом уголке Сомосы для отдыха по выходным. Диктатор приехал со своей пылкой любовницей Динорой Сэмпсон, а Чарли взял с собой Тину Саймоне и Эда Уилсона. Сомоса выглядел очень заинтересованным, когда Эд Уилсон стал рассказывать про тысячную армию бывших оперативников ЦРУ, которую он может набрать для расправы с сандинистами. "Мы пили, все больше распалялись, снова пили, убивали Ортегу, убивали всех подряд, а потом Тахо пригласил Тину потанцевать с ним".
Все шло как по маслу, но тут диктатор, опьяненный алкоголем и видением тысячи головорезов ЦРУ, расправляющихся с его противниками, начал заигрывать с Тиной. Все произошло так быстро, что оба Уилсона не могли поверить собственным глазам. Динора, очень спортивная девушка, занимавшаяся тяжелой атлетикой, растащила танцующих, наорала по-испански на своего любовника, потом сорвала с Сомосы очки и растоптала их.
Можно лишь представить, какие чувства испытывал военный диктатор после такого унижения. Ему было нелегко вернуться к столу. Возможно, его внезапный отказ от предложения Уилсона был продиктован желанием самоутвердиться, но, скорее всего, стороны не сошлись в цене. Сомоса был известным скрягой, и конгрессмен до сих пор помнит, как изменилось его лицо, когда Эд Уилсон сказал, что может спасти диктатора всего лишь за сто миллионов долларов - по сто тысяч на человека. К его немалому разочарованию, Сомоса ответил, что "об этом не может быть и речи", и сразу же сменил тему. Впоследствии Уилсон признал, что мероприятие было проведено "на любительском уровне". Стремясь обелить эту первую неудачную попытку узурпации внешней политики США, он объяснил: "Я хотел сделать что-то полезное, чтобы Ортеги во всем мире получили хороший урок и держались подальше, пока Картер не одумается или пока у нас не появится новый президент".
Вскоре после этой встречи Сомоса утратил поддержку даже в деловых кругах своей страны. Семнадцатого июля 1979 года, когда войска мятежников подошли вплотную к столице, диктатор бежал из Никарагуа. Это было не лучшее время для Уилсона, но несчастья только начинались. Немногим более года спустя Чарли увидел на первой полосе "Вашингтон Пост" фотографию рыдающей Диноры Сэмпсон. Она успела выбраться из пылающих останков белого "мерседеса" Сомосы в Асунсьоне, столице Парагвая - единственной страны, изъявившей желание предоставить убежище бывшему диктатору. Убийцы всадили в него восемьдесят пуль и завершили дело выстрелом из подствольного гранатомета, Вскоре после этого Джек Мэрфи, втянувший Уилсона в никарагуанскую аферу, был пойман на взятке, предложенной ему агентом ФБР в ходе проверочной операции, и отправился в тюрьму. Между тем Эд Уилсон, обвиненный в незаконном сотрудничестве с Каддафи, превратился из охотника в добычу Его настигли на Багамах, осудили и приговорили к пятидесятидвухлетнему заключению, которое он отбывает по сей день.
Сидя в своей камере максимального режима безопасности в Уайт-Дир, штат Пенсильвания, он продолжает настаивать, что всегда действовал по указанию так называемого "внутреннего ЦРУ". Тина Саймоне, подруга конгрессмена, имела все основания бояться за свою жизнь. После дачи показаний против Эда Уилсона она бесследно исчезла в недрах федеральной программы по защите свидетелей. Никарагуанские сандинисты, которых Уилсон собирался остановить, неожиданно превратились в головную боль Рональда Рейгана, практически не скрывавшего якобы секретную кампанию по финансированию "контрас".
Чарли Уилсон остался невредимым, но неудовлетворенным. Он вмешался в ход событий, убежденный в своем бескорыстном желании предотвратить угрозу, которую его страна еще не успела распознать. Он действовал по зову сердца, но явно недостаточно поработал головой. Когда все закончилось, он умудрился выставить себя опасным глупцом. Одним из последствий этой неудачи было вступление Уилсона в живописную пору кризиса среднего возраста: отчаявшийся патриот, убежденный в том, что его страна движется к катастрофе, но больше не уверенный, что он может сыграть роль в ее спасении. На короткое время, вдохновленный мужеством афганских партизан, он вышел из ступора и смог удвоить бюджет ЦРУ для финансирования сопротивления в Афганистане. Но это был всего лишь минутный порыв, а потом он снова погрузился в "самый долгий в истории кризис среднего возраста".
В ретроспективе поражение Сомосы было поворотным моментом для Уилсона, но он лишь позднее осознал позитивный импульс этого события. Он обнаружил, что даже в заведомо проигрышном деле ему хватает воли и влияния, чтобы утереть нос самым высокопоставленным бюрократам. Но самым важным для его будущей афганской кампании было то обстоятельство, что он пересек черту и попробовал силы в проведении собственной зарубежной операции при содействии опального агента ЦРУ, который не боялся нарушать правила.
ГЛАВА 3.
СЛОН В ПОСУДНОЙ ЛАВКЕ ЦРУ
Гаст Авракотос не учился в Гарварде. Он не имел влиятельных родственников и не проводил летний отпуск в экзотических странах. Он не унаследовал денег, теннисных кортов или хотя бы классической приятной внешности. Он был сыном греческих иммигрантов из Эликиппы, штат Пенсильвания, а ЦРУ просто не заглядывает в такие места для вербовки своих элитных сотрудников. Элекиппа была обычным сталелитейным городком; между тем в Агентстве с самого начала его существования было принято комплектовать тайную службу людьми с хорошей родословной. Британцы выбирали своих лучших шпионов по этому принципу, и основатели ЦРУ приняли за образец британскую модель. Они одевались по-джентльменски. В детстве их высшие чины ходили в привилегированные частные школы, а в юности обзаводились полезными знакомствами в Оксфорде и Кембридже. Они представляли особую касту, столетиями принимавшую участие в шпионских играх, и привыкли считать, что происхождение и образование многое значит.
Во всяком случае, такие легенды ходили о британцах. Вполне естественно, что в 1947 году, когда Конгресс утвердил создание ЦРУ, американцы стали привлекать на секретную службу представителей того же класса. Им в значительной степени удалось пополнить свои ряды отпрысками истэблишмента.
Взять, к примеру, Арчи Рузвельта, внука Теодора Рузвельта. Блестящий выпускник Гротона и Гарварда, типичный гуманитарий со знанием шести языков и здоровой тягой к приключениям, он принадлежал к первому поколению оперативников Агентства. На первый взгляд, он влачил довольно унылое существование в качестве чиновника среднего уровня в иерархии госдепартамента. Но "все" знали, что Арчи работает на ЦРУ, и лишь немногие уклонялись от приглашения на одну из его элегантных вечеринок в Джорджтауне.
В гостях у Рузвельтов всегда возникало ощущение, что находишься одновременно в центре прошлого и настоящего. Дальний родственник Арчи, журналист Стюарт Олсон, любил говорить: "Мужчина не должен покупать мебель; он должен иметь ее". В доме Арчи на стене были развешаны портреты его предков и господствовала патрицианская атмосфера, создаваемая сочетанием старого дерева, восточных ковров, сияющего серебра и добродушных лиц верной прислуги.
Арчи умелой рукой направлял ход своих званых вечеров, которые считал "неформальными", потому что гостям дозволялось приходить в темных костюмах, а не в смокингах. За столом было мало общих разговоров. В соответствии с требованиями ритуала, каждый мужчина должен был сначала обратиться к женщине, сидевшей справа от него, а потом, выждав удобный момент, повернуться и завести разговор с партнершей по ужину слева от него. Лишь после того как дамы оставляли мужчин наедине с бренди и сигарами, разговор мог перейти на государственные дела.
Тогда Арчи мог рассказать о последнем восстании курдов или о том, что сейчас на уме у его друга, иранского шаха. Но даже здесь информация выдавалась крайне тщательно и осторожно. ЦРУ никогда бы не пришлось подвергать одного из Рузвельтов испытанию на детекторе лжи - благоразумие было частью noblesse obligeчеловека, интуитивно умеющего хранить секреты.
Независимо от того как долго он служил в ЦРУ и как далеко продвинулся по служебной лестнице, Гаст Авракотос всегда испытывал нечто общее с нищим уличным мальчишкой, который прижимается носом к стеклу и наблюдает за светской вечеринкой, зная о том, что его никогда не пригласят на такое мероприятие. Ужин у Арчи был далеко не единственной вещью, заставлявшей Авракотоса чувствовать себя чужаком. "В 1961 году, когда я поступил на службу, почти все сотрудники ЦРУ кичились своей долбаной голубой кровью, - говорит он. - В том году они только начали допускать евреев в свой круг, но по-прежнему не было никаких чернокожих, испанцев или женщин и лишь жалкая горстка греков и поляков".
Некоторые знакомые Авракотоса пускались на разные уловки в своем стремлении получить приглашение на званый ужин к Арчи. Они считали, что, если их хотя бы увидят рядом с этим патрицием, их карьера будет обеспечена. Но Авракотос не лебезил перед сыновьями управляющего сталелитейного заюда в Эликиппе и не боялся говорить, что он думает об "аристократах" из ЦРУ. По его мнению, они были связаны круговой порукой, чтобы не пускать наверх таких, как он, и более того, "половина из них получала свои должности только потому, что они отсасывали у внука Генри Кэбота на заднем дворе какой-нибудь частной средней школы".
Не сомнений, что Авракотос вел себя вызывающе и был готов к драке. Но он все-таки подружился с несколькими сотрудниками, происходившими из хороших семей, и признавал, что некоторые настоящие аристократы, вроде Рузвельтов, по крайней мере заслуживают этого звания. Тем не менее, продвигаясь по служебной лестнице, он проникся к определенным представителям высшего света нескрываемым отвращением, граничившим с классовой ненавистью.
ЦРУ не открывало свои ряды для одаренных "новых американцев", таких как Авракотос, до 1960 года, но это не имело ничего общего с общественной сегрегацией. В те дни никаких квот по приему на работу уже не существовало. Но у представителей первого поколения иммигрантов, выросших на улицах Америки и говоривших на языках Старого Света, имелись определенные преимущества, которые ЦРУ научилось ценить.
В начале холодной войны Вашингтон захлестнула волна паники перед коммунистической угрозой. В каждом городе в 1950-е годы регулярно включались сирены воздушной тревоги. Десятки миллионов детей привыкли спускаться в бомбоубежища или залезать под стол во время учебных занятий по подготовке к советскому ядерному нападению. В каждом уголке земного шара чудились темные происки коммунистов.
Задача, поставленная перед ЦРУ в те годы, лучше всего изложена в одном красноречивом параграфе из обращения к президенту Трумэну, где ему объясняли, почему Соединенные Штаты должны отказаться от традиционной "честной игры" в схватке за господство над миром:
"Теперь ясно, что мы столкнулись с беспощадным противником, который открыто заявляет о своем стремлении подчинить весь мир… В такой игре нет правил, поэтому в ней неприменимы общепринятые нормы человеческого поведения. Если Соединенные Штаты собираются выжить, они должны использовать более хитроумные, изощренные и эффективные средства, чем те, которые используются против нас".
Детство и юность Авракотоса как будто специально подготовили его к превращению в такого шпиона, каких советники Гарри Трумэна рекомендовали взращивать в ЦРУ и натравливать на коммунистов. Этого человека не нужно было учить, как "подрывать и уничтожать" своих противников.
Эликиппа - один из тех американских промышленных городов, которые называют "плавильными котлами". Иммигранты со всего мира стекались сюда в поисках работы на огромном сталелитейном заводе, построенном компанией "Джонс и Лафлин". Но жители этого стального города не теряли своей национальной гордости, как и чувства этнической ненависти. Вы по-прежнему можете слышать нотки рабочего гнева в голосе Авракотоса, когда он едет вверх по склону холма к Шестому кварталу, где когда-то жили менеджеры завода в своих каменных домах с пятью или шестью спальнями. Он называет их "бездельниками" и отзывается о них с таким же презрением, как и об "аристократах" из ЦРУ.
Когда компания "Джонс и Лафлин" основала производство в Эликиппе, раскинувшейся посреди пологих холмов к северу от Питгсбурга, она не давала конкретных рекомендаций по поводу того, где должны жить ее работники. Но в каждой этнической группе хотели жить, жениться, гулять и ходить в церковь только со "своими". Еще в 1980 году на местном сталелитейном заводе трудилось 18 000 рабочих.