Вот таков-то и должен быть образ настоящего молодого бойца, закончившего настоящие курсы. А у поступивших военных вся подготовка сильно напоминает курсы молодого портного, по совместительству разнашивающего барину сапоги, наматывая километры своего строевого передвижения. А когда в монотонной шагистике вдруг образуется пауза, "молодые бойцы" с головой погружаются в чтение очень специфической литературы неизвестного автора, пытаясь найти там что-нибудь для себя полезное Ну, например, то, что "необходимо на войне". Никак. Статья 1, меняется Статьей 2. (Между прочим, на многих экземплярах бесчисленных томов этой литературы есть такая пометочка: "Настоящее издание общевоинских уставов предназначается для вневойсковой подготовки…". Ну конечно! Какая у начинающего военного портного может быть войсковая подготовка?)
И что в итоге получается? В конце этих отстойных курсов? Ну, к примеру, если какое вдруг очередное вероломное нападение неожиданно случится? Что предстанет, в конце-концов, пред кровожадным взором увешанного всевозможным оружием коварного "вероломца"?
А недоуменному взору этого супостата предстанет уныло бредущая куда-то колонна понурых и хромающих инвалидов, наспех наряженных в военную форму с аккуратно пришитыми на нее шевронами и ослепительно белыми подворотничками. Стертые ноги военных инвалидов облачены в резиновые советские кеды, за спинами бредущих болтаются непристрелянные АКМы с пустыми магазинами, а на боку каждого из них топорщится противогазная сумка с противогазной же маской без фильтра (фильтр сильно затрудняет дыхание в противогазе и поэтому является для военных не только лишним, но еще и очень вредным элементом). Завершающим штрихом этой удручающей картины является свернутая скаткой шинель, тяжелым лошадиным хомутом пригибающая каждого военного инвалида к земле.
Враг будет обескуражен. Он не станет стрелять в инвалидов. Враг очень расчетлив: зачем ему без толку тратить патроны? Затаив корыстную надежду на извлечение хоть какой-то для себя выгоды, враг, наверное, все же возьмет инвалидов в плен с целью выпытать у них хоть какую-нибудь военную тайну: "Как боэвой порядк наступлэн мотстрелок батален? Отвэчат, русиш швайн!" "Май нихт ферштейн, - будет, наверное, лепетать очередной допрашиваемый инвалид, - этого я вообще не знаю, могу вам доложить только обязанности военного в строю!" "Тьфу-тьфу, майн гот!" - в отчаянии тогда схватятся за голову захватчики и спешно покинут территорию страны. Эту страну ведь невозможно победить. Потому как некого. Не с кем тут пока сражаться. Но это - пока. У военных, ставших теперь обучаемыми военными, все еще впереди.
Тем временем небольшая часть созревающих в непрерывно куда-то топающем строю прагматиков начинает осознавать свои перспективы на ближайшие пять лет. Большая часть из осознавших без видимого сожаления о напрасно потраченном времени, но с явными признаками возрастающей любви к приобретаемой свободе, пишет рапорта и в спешном порядке покидает территорию лагеря (до принятия Присяги этот разумно-трусливый жест не возбранялся - крышка мышеловки захлопывалась после произнесения священных слов при большом стечении народа). Ну что же, как было написано на дверях одного строгого учреждения: "Каждому - свое".
Оставшиеся в скором времени тоже покидают лагерь и переселяются на так называемые "зимние квартиры", служившие когда-то казармами солдатам Преображенского полка гвардии его Императорского Величества.
Близится принятие присяги.
- Вы должны знать текст присяги наизусть.
- Разве при принятии присяги тексты нам не будут выдаваться?
- Тексты обязательно будут выдаваться, кроме того, чтение присяги по памяти во время проведения официальной церемонии строго запрещено.
- Так зачем же…
- Не рас-суж-дать…
- "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…"
Наконец слова присяги произнесены официально при большом стечении народа, подписи поставлены, знамя поцеловано, гимн выслушан, командирское "добро" на поход в первое увольнение получено. Здесь необходимо пояснить, что армейское понимание слова "увольнение" опять же очень сильно отличается по своему смысловому содержанию от общепринятого. Если в общепринятом смысле в слове "увольнение" изначально содержится какой-то негатив, даже если это "увольнение по собственному желанию", в армейском смысле это слово всегда настраивает военнослужащего на получение целого комплекса удовольствий. От различных вспомогательных слов, употребляемых вместе со словом "увольнение", зависит лишь длительность процесса получения удовольствий. Например, сочетание "увольнение в запас" сулит военному долговременный комплекс удовольствий, изредка прерываемый какими-нибудь сборами, а сочетание слов "увольнение в отставку" переводит военного в разряд неприкасаемых. Жаль, что длится это состояние, как правило, не так долго, как хотелось бы, и протекает на фоне приобретенных за время службы многочисленных заболеваний. В рассматриваемом случае под увольнением понимается четырех-пятичасовое счастье отсутствия на тщательно огороженной и кое-как охраняемой территории, на которой властвуют никому не нужные строгости.
Невский проспект наводнен новоиспеченными военными и патрулями. Патрули сегодня не зверствуют, а в весьма неприсущих им интеллигентных выражениях корректируют диковатое поведение легко узнаваемых первокурсников. А узнавались новоявленные обучаемые военные действительно легко: были они какие-то поразительно новые, суетливые в выполнении обряда воинского приветствия (в быту этот обряд двусмысленно именуется отданием чести), с сиротливой прямой нашивкой-первокурсницей на рукаве, из-за которой в народе эту категорию военных нарекли "минусами".
Далее, как в песне: "…попьет кваску, купит эскимо, никуда не торопясь, выйдет из кино". Но это только первые увольнения. Дальнейшая жизнь внесла дополнительное понимание относительности утверждения "никуда не торопясь". Здесь авторы этого часто исполняемого в те приснопамятные годы военно-строевого хита сильно погорячились. В отличие от "гражданской сволочи"-студента, время у обучаемого военного отмасштабировано совершенно иным способом. Возьмем, к примеру, любовь. Если студент может себе позволить затратить целый месяц на период вегетативного развития глубокого чувства с последующим его переходом к реализации основного инстинкта, то обучаемому военному (особенно в начале обучения) на все эти мероприятия часто отводится не более четырех часов. И он успевает! Успевает еще и батонов со сгущенным молоком закупить для восстановления подорванного диким темпом здоровья. И вот так, с батонами наперевес и торчащими из карманов банками, с выражением лица неподдельно счастливым, успевает предстать с докладом о своем благополучном возвращении за считанные секунды до окончания срока дарованной ему свободы.
В баню…!!!
Хитро переплетаясь, текли учебные и военные будни. От бани и до бани протекали они. А почему "от бани и до бани"? - спросите вы. Да потому, что баня для военного это праздник, а мы как-то привыкли ставить себе некие светящиеся бакены в безликом и равнодушном течении реки жизни в виде хоть каких-нибудь праздников. "В чем же тут может состоять праздник? - не унимается неискушенный читатель. - Ну пошел себе и никуда не торопясь помылся с мылом, почувствовал приятную свежесть тела, попил пивка, расслабился, посидел себе, отдохнул. Так можно поступать каждые выходные. Обыденно это все - не празднично как-то". Да, большой скептик попался мне в читатели, придется остановиться на специфике помывки военного в бане.
Как вы думаете, когда можно помыть военного в городской бане, не смущая при этом гражданское население? (Встречаются такие случаи, когда на территории компактного проживания военных баню почему-то забывают построить). Правильно, в этом случае военного можно помыть - либо ранним утром, либо поздним вечером. Когда трудовой народ либо еще спит, готовясь что-то выдать на гора или что-то отложить в закрома текущей пятилетки, либо этот народ уже спит (предварительно помытый), освобождаясь от последствий раскрепощенного социалистического труда. А военный - это ведь существо не только бесполезное, но и большей частью еще и вредное: мало того что на гора он ничего не выдает, так еще и норовит умыкнуть, поганец, из этих самых закромов что-нибудь эдакое… якобы на поддержание собственной, так сказать, боеготовности. Сильно помогал в свое время выживать военному звериный лик империализма, в дикой злобе взирающий на мирный гражданский люд с плакатов советской наглядной агитации. Если бы не этот зверский лик, военного давно бы уже просто и быстро уничтожили как класс. В последствии, наступившем сразу же за советскими временами, так все и получилось. Как только в нежданно наступившую эпоху "нового мышленья и плюрализма" началась трансформация стран нашего "вероятного противника" в страны наших "вероятных друзей", сразу начал устойчиво хиреть наш военный. Постепенно перестала разрабатываться и поступать в войска новая техника, ощутимо сократилось реальное денежное содержание военного, а потом ему перестали платить вовсе. Правда, не платили временно, месяца по три-четыре. В общем, месяцами не платили военным и все время предлагали немного потерпеть. Помедитировать. На три-четыре месяца уйти в какую-нибудь нирвану, впасть в состояние цзэн или еще куда-нибудь впасть военным предлагали. Так или иначе, в конце-концов, предлагалось каждому военному куда-нибудь свалить вместе со всем своим семейством и сопутствующим семейству проблемами, в какие-нибудь бесплотные и потусторонние сферы. Временно, конечно. Будь спок, военный, не переживай, когда-нибудь все нормализуется. А пока - отвали, не до тебя сейчас.
Но при этом предполагалось, что физическая оболочка военного должна всегда находиться на службе и держать себя на службе в прежней строгости:
- Никаких подработок, вы должны всего себя посвящать военной службе. Всего, понимаете? Без остатка!!!!
- А деньги? В смысле денежное содержание? У меня семья, понимаете ли… Содержать бы надо…
- Семья у него. Деньги ему вдруг понадобились! Экий же вы, батенька, меркантильный! А о Родине вы уже, конечно, забыли?! О защите ее протяженных рубежей?!
- Нет-нет, я-то помню, конечно же, но очень уж кушать хочется. Я то еще как-нибудь потерплю. Перебьюсь как-нибудь. Мы же помним: присяга там, тяготы, лишения и все такое… Только вот семья… А содержания все нет и нет…
- Нет и нет. Семью свою прожорливую могли бы уже и к теще давно отправить. Теща-то, небось, пенсию уже получает? И что, не может прокормить семью военного? Ох уж эти тещи! Ну ладно, а вы что, не можете ни у кого занять?!!! Это же ненадолго все. Зато как свалится потом на вас многомиллионное состояние…
- Блажен, кто верует. А у кого же сейчас занять-то? Олигархи с банкирами не дают. Не из жадности. Они вообще-то очень добрые по своей сути ребята. Просто очень сильно заняты они сейчас приватизацией отечества. А отечество у нас большое. Ну, в общем, не до нас им пока. Сами понимаете. Вот закончат дележ и, может, тогда что-нибудь и дадут нам. Взаймы. С последующей отработкой в форме защиты обширных завоеваний их тяжелого капиталистического труда.
- Какой вы, право, говорливый и нерешительный какой-то. Олигархи ему, видите ли, в долг не дают. Олигархи не дают - займите у сослуживцев, в конце-то концов! Делов-то… Головой надо думать. Займите, а сами на службу!
- Так ведь у сослуживцев-то, у них ведь…
- Мол-ча-а-а-ть! Слу-жи-и-и-ть!
И военные по этой команде вновь становились в позу, хорошо знакомую дрессированным служебным собакам. И продолжали в ней (в позе, в смысле) служить дальше за миску овощного супа.
Так вот, о бане и сопутствующей ей воинской экстравагантности. Представьте себе такую картину. Темное зимнее раннее утро (где-то около - 5.00), колонна, состоящая из сотен военных, попахивая по ходу своего движения приятной смесью запахов немытых тел, кирзы и гуталина бодро марширует по сонным ленинградским улицам, лавируя между вечно дымящимися канализационными люками старой части города.
Надо отметить, что в непритязательные те времена народ сильно полюбил этот запах марширующих куда-то военных колонн. Этот запах внушал народу непоколебимую уверенность в завтрашнем дне. И когда военные колонны почему-то никуда не шли, а уверенность народа была чем-то поколеблена, в ход пускался шедевр парфюмерной продукции того болотистого в своем застое и отстойного такого времени - одеколон с поэтическим названием "Вот солдаты идут…".
Но сегодня военные колонны куда-то двигались, и одеколона народу не требовалось. На одеколоне сегодня можно было здорово сэкономить. Идущих куда-то военных этот факт всегда радовал. Глубокая, плохо скрываемая радость переполняла марширующих. Им хотелось петь, но почему-то не разрешают этого делать военным. "Что такое? Почему нельзя?" Молчат, сурово поджав губы, командующие строями военноначальствующие. Опять, наверное, виноват этот, язви его в душу, чуткий отдых гражданского населения.
А как было бы весело и даже, можно сказать, экстравагантно, когда во всю мощь молодых, не единожды прорентгененных с положительным заключением, легких можно было бы взять и грянуть в утреннем экстазе: "Щорс идет под знаменем, красный командир! Э-эээ-эх, красный командир!". Народ бы в радости кинулся открывать окна. Народ с увлечением подпевал бы! Но куда там, народу-то. Все эти немощные подпевки сразу безнадежно утонули бы в мощном и раскатистом прославлении истекающего кровью за трудовой народ бесстрашного командира! Восторг народа еще более усиливался бы от радостного осознания того, что военных наконец-то мыться повели! Народ внутренне преисполнялся бы тихой гордостью за нашу потенциальную непобедимость: попробовал бы кто-нибудь поднять в четыре утра изнеженного американского рейнжера и предложить ему помыться! А наши ничего, с желанием встали и идут себе, светятся от бодрости и что-то спеть хотят они на радостях.
Даже проживающий тогда приблизительно в тех же местах и без того вечно брюзжащий, а теперь еще и не вовремя разбуженный старик Козлодоев (старик только было забылся в своем коротком и призрачно-похотливом сне), воспетый впоследствии Б. Гребенщиковым, благодушно так, без злобы просто усмехнулся бы, прошаркивая в мокрых брюках во всегда вожделенный им сортир. Но, увы, военным отдан приказ: петь сегодня нельзя, пусть даже и такая вот буйная радость раннего утреннего пробуждения переполняет их незатейливые, простые такие и вместе с тем полные благородства сердца.
Ну вот и баня. Оказывается, военных тут и не ждали. И не ждали каждый понедельник. Знали ведь, что военные каждый понедельник… В строго определенное время… Но почему-то каждый понедельник в это время военных и не ждали здесь никогда… То ли военных ждали в какой-то другой день и другое время, то ли все-таки военных ждали именно в понедельник, но они, военные эти, всегда умудрялись неожиданно так прокрасться и нагрянуть в одно и тоже время, чтобы использовать фактор внезапности. Зачем тут нужен-то был этот фактор? Это же не боевые действия? Извините, это уже такая у военных выработалась привычка. Такая у них уже появилась, как говорится, вторая натура. Вот и доигрались они в очередной раз со своими дурацкими привычками. Ну и что? Чего, в конце-концов, добились они? Только ошарашили они в очередной раз безобидных и скромных в нерадивости своей работников этой отстойной тогда сферы. Ошарашенные лентяи сферы виртуальных бытовых услуг суетливо растерялись. И тут вдруг выяснилось, что котлы с водой еще под прогрев они не ставили, но готовы сразу же исправиться. Сейчас они обязательно что-то там зальют, подожгут и что-то наконец включат. Включат, и уже через каких-то полчаса будет уже аж +C. А через эти полчаса колонна военных уже должна двигаться в обратном направлении Выполнение распорядка дня - это ведь самое святое дело абсолютно для каждого военного. Ну да ладно, зачем военным эти пижонские +C, чай не буржуи они недобитые какие. К тому же закаляться надо смолоду и всеми силами стремиться к результатам покойного ныне дедушки Порфирия Иванова. И вот уже липнут ступни к стылому кафельному полу, иней серебрит полки парного отделения, тоненькой струйкой набирается в скорбный тазик прохладненькая, приятно бодрящая и освежающая организм, мягкая такая, истинно питерская водичка. Но ведь даже по бездушной дедушкиной методике время закаливания должно быть строго ограничено. Военные методик никогда не читают, но уже чувствуют - дед был прав. Движения военных начинают приобретать судорожный характер и паралитически учащаются. Скорей, скорей облиться, теперь растереться и наконец одеться. Одеться не со стыдливо-ложной целью прикрытия безоружной своей наготы, а дабы преградить пути утечки остатков жизненного тепла из постепенно синеющего и покрывающегося озабоченно-глубокими морщинами тела.
Но вот как раз этого-то спасительно быстрого одевания может и не получиться у военных. Во всяком случае получалось оно у них далеко не всегда. И вовсе даже не потому, что это были какие-нибудь особо медлительные военные. Все дело в том, что ношенное неделю нижнее белье изымается у каждого военного еще на входе в помывочно-морозильное отделение. Изымается строгим каптерщиком (лицо материально ответственное и морально всегда озабоченное). Изъятие происходит после тщательной проверки белья на комплектность (а не загнал ли этот военный свои потертые на коленях трусы куда-нибудь налево с целью, так сказать, своего личного обогащения?). Если каптерщик комплектностью удовлетворен, белье кидается в общую кучу. Причем каждый предмет белья имеет свою общую кучу, и общее количество куч различных предметов нижнего белья военного может приближаться к цифре пять.