– Доченька моя, Наденька… Надюшка моя ненаглядная! Пожалуйста, не умирай, доченька! Как я без тебя?! Без своей Надежды?! Как я без тебя жить буду?! Папа умер… Не бросай меня, доченька, пожалуйста!
Мне было очень жалко маму, но я даже не могла протянуть руку, чтобы погладить её по голове, чтобы утешить её. И ещё: мне стало очень страшно умирать. Так умирать не хотелось!
И тут раздался голос медсестры. Мы даже как-то забыли о её присутствии в кабинете, такой незаметной и всегда молчаливой она была. Медсестра сказала:
– Вам нужна сыворотка.
Я очень обрадовалась, что меня сможет излечить такое простое лекарство, и кое-как пробормотала:
– Мамочка, так у соседей есть корова.
Попроси же у них для меня сыворотки!
– Нет, девочка, тебе нужна не та сыворотка. Противостолбнячная сыворотка.
Мама всплеснула руками:
– Да где же её взять?
– У врача есть сыворотка. В сейфе. Мало. Для начальства или каких-то важных больных. У меня нет ключа к сейфу.
Мама снова зарыдала. Медсестра смотрела на нас внимательно, а потом сказала:
– Несите девочку домой. Я приду к вам вечером.
И она не обманула. Поздно вечером, из темноты показалась её маленькая, худенькая фигурка. Она принесла мне противостолбнячную сыворотку, выкрав ключи от сейфа у Чабана. И потом приходила, делала мне какие-то уколы. Всё – молча, не разговаривая с нами.
И только в последний раз, когда я уже пошла на поправку, она заговорила с нами и сказала маме:
– Ваша Надя будет жить. Пусть живёт за себя и за мою дочку. Мою звали Светочкой. Она умерла от голода. Я отдавала ей от своей пайки, а она всё равно умерла. Угасла Светочка моя. Свет моей души угас. Я не могла допустить, чтобы ваша дочка тоже умерла. Не могла. Пускай меня судят как хотят. Я не могла этого допустить. Живи, Наденька! За себя и за Светочку!
И ушла. Её потом действительно арестовали за хищение ценного лекарства и судили. Больше я никогда в жизни её не видела. Я даже не помню, как её звали, и называли ли её по имени или так и говорили – "беженка", "эвакуированная" или просто "медсестра".
А я вот живу – за себя и за её маленькую Светочку. Две жизни.
Потом поехала в райцентр, поступила в медучилище. Мама дала юбку и кофту бязевую. Стала учиться на вечернем и работать на консервном заводе. Купила ситцевое платье, потом накопила на отрез, и знакомая сшила мне платье из штапеля. Это была такая радость! Потом на рынке купила себе пальто – воротник собачий, подкладка изодрана.
После училища устроилась работать в госпиталь, приду – повешу пальто, так, чтобы никто дыр не видел. А потом мне от госпиталя – а я хорошо работала, старалась – дали однокомнатную квартиру. А ещё позже я счастливо вышла замуж и родила свою дочку. Но это уже совсем другая, и ещё более радостная, счастливая история. А вы говорите: какие там радости?!
Николай Иванович молчал. Она посмотрела на своего попутчика и увидела, что он плачет. Смахнул слёзы тыльной стороной широкой мужской ладони и сказал медленно:
– Вы знаете, а у меня ведь тоже в жизни случалось много радостей. Как я мог забыть о них?! Сам не знаю… Я ведь раньше совсем не такой был! Я был очень добрый! Весёлый! Шутил, улыбался! Пока жена была жива, я часто песни пел. Просто так хожу – и пою… Господи, я был не такой, как сейчас!
Надежда молчала. Потом легонько погладила попутчика по руке своей маленькой ладошкой:
– Я знаю. Вам просто очень одиноко. Не унывайте, не нужно… Вы ведь едете в гости?
Николай Иванович оживился:
– К дочери и внуку. Они – моё утешение. Редко видимся только. Спасибо вам, Надежда.
– За что, Николай Иванович?
– За вашу доброту. За ваш рассказ. Рассказ о радостях Надежды.
И они улыбнулись друг другу. И достали из пакета по жёлто-солнечному мандарину. А снег за окнами автобуса всё шёл и шёл, и чёрная дорога и темнеющие деревья становились белоснежными и первозданно чистыми.
Самая лучшая политика
В политехническом колледже города Н. страсти накалялись. В повестке дня значился один-единственный пункт. Единственный, зато крайне важный, и знали о нём все тридцать пять преподавателей, не говоря уже об администрации колледжа. В кулуарах шептались: "К нам едет ревизор!"
Ходили упорные слухи, что будут снимать директора. Директора не жалели: он о родном коллективе не радел, все дела, вплоть до дисциплинарных разборок, скидывал на заместителя по учебной работе, на педсоветах не появлялся, зато наладил связь с областным коммерческим вузом, новоявленным, одним из тех, что как грибы расплодились в поисках лёгкой наживы.
Вуз тут же открыл филиал в колледже, часы в котором вели за гроши сами же преподаватели колледжа по присланным убогим методичкам, неразборчиво отпечатанным, а львиную долю доходов директор клал в карман, обещая будущим выпускникам устами новоиспечённого "открытого университета с дистанционным обучением" за солидные денежки вузовские дипломы. Новоиспечённым университетом заинтересовалась прокуратура, а деятельностью директора – областной департамент.
В колледже давно сложился свой порядок. Коллектив был в основном женский, мужчин немного, и те занимали, как обычно, административные должности: сам директор, замы по учебной работе, воспитательной, практике, АХЧ. Ну плюс психолог, физрук, пара преподавателей технических дисциплин да англичанин, Гергард Валентинович.
Работой дорожили, уроки вели в основном на довольно высоком уровне: старая гвардия, стажисты – те, кто не бросил любимое дело в погоне за длинным рублём.
К директору, который, как английская королева, царствовал, но не правил, привыкли. Заместителя директора по учебной работе, который тянул весь воз административной и учебной работы, уважали. На заместителя по воспитательной работе, который сам почти не работал, зато и к другим не приставал, не обращали внимания – в общём, всё шло своим чередом. И теперь настроение педколлектива колебалось от тревожного к паническому: что день грядущий нам готовит?
Снимут старого директора – кого поставят? Чужака? Одного из замов? Которого? Как изменится жизнь – лучше станет или хуже? Директор хорошо знал, что снимут, и втайне спешно искал новое место работы. Он и без работы мог прожить пару лет не унывая, на хапнутые лёгкие деньги любителей облегчённого "университетского образования".
Заместитель по учебной работе Николай Иванович, спокойный, неторопливый, продолжал много и добросовестно работать: он любил свою работу и хорошо её знал. На большее, похоже, не претендовал.
А вот заместитель по воспитательной работе Юлиан Сергеевич, быстрый, чуткий к смене ветров, обаятельный, как раз претендовал. Чувствовал: наконец-то пришло его время! Куда Николаю Ивановичу до него! Может, он и умный в науках, да ведь это не главное. Главное – по жизни быть умным. А тут ему, Юле, равных нет. Коллеги шутили: "Кто нашего Юлиана проведёт, тот дня не проживёт!"
Юлиан Сергеевич, как говорится, вышел и ростом и лицом, спасибо матери с отцом: высокий, светловолосый, синеглазый. Нос только сплоховал: видимо, от частой привычки держать его по ветру несколько вытянулся и казался чересчур длинным.
Жена давно ныла:
– Сколько можно клоуном быть, воспитательной работой заниматься! Пора стать директором, Юлечка, давно пора! Вон у него зарплата – не чета твоей! Директорская надбавка да особые премиальные – смотри, опять всей семьёй на заграничный курорт ездили! Будут назначать директором либо Николая Ивановича, либо тебя – вы два главных зама… Ты уж подсуетись, Юлечка, а? Пускай тебя назначат! Ну придумай что-нибудь! Ты ведь умный у меня!
И Юлиан Сергеевич действовал изо всех сил: он уже сделал несколько ходов, и ходов неотразимых. Накануне приезда комиссии из департамента подпоил физрука, да так капитально, что было понятно: завтра урок физкультуры не состоится и на первой паре радостная группа студентов будет околачиваться возле расписания. Студенты бездельничают, а преподавателя – нет! Кто отвечает?! Зам по учебной работе! Плохо работаете, уважаемый Николай Иванович! Теперь нужно было устроить опоздание на работу самого Николая Ивановича:
– Никл Иваныч, завтра надо на комиссию по делам несовершеннолетних с утра, и документы захватить кое-какие в администрации городской, а у меня жена разболелась, надо в больницу завезти на приём, зайдите за меня, а?
– Вроде с утра комиссия должна приехать…
– Не, они завтра не приедут. Откуда знаю? Точная информация, сам слышал, при мне директору звонили.
– Хорошо, зайду.
– Да, Никл Иваныч, благодарю, Никл Иваныч, вы всегда выручаете!
Молчит Иваныч, только головой кивнул, никакого политеса, эх, не тягаться ему с Юлианом Сергеевичем, нет, не тягаться – как не тягаться коню-тяжеловозу с арабским скакуном, стремительным и грациозным.
Так… Значит, к приезду комиссии зама по учебной работе нет, группа, самая большая на курсе, радостно бездельничает, физрук в запое. Если Иваныч спросит потом, почему сказал, что комиссии не будет, отвечу: перепутал. Да и какая разница, что отвечу, если я стану директором?! Могу и вообще не отвечать!
И вообще, нужно другого зама назначить… С Иванычем уже работы не будет… вот по английскому преподаватель, дружбан старый, Гергард Валентинович – этот подойдёт.
– Гера, ты рабочую программу Иванычу сдал?
– Давно.
– Ты её попроси назад, на доработку, а когда брать будешь, да перед концом рабочего дня, то попроси несколько папок со всеми программами по специальностям, дескать, полистать, как председателю цикловой комиссии, проверить своих преподавателей.
– Да я их уже всех проверял, сам и собирал с них, ты ведь знаешь…
– Ну что-нибудь придумай. А потом папки – в кабинет к себе. И домой пойдёшь – ключи от кабинета на вахте не оставляй, понял?
– Ну и что дальше?
– А завтра – заболеешь. Комиссия программы попросит, а они у тебя! Ну, что молчишь? Ты хочешь, чтобы твой друг стал директором, или нет? А сам хочешь замом стать или так и будешь преподавателем до конца жизни? Зарплату повыше не желаешь, нет? И кто это мне жаловался, дескать, старая тачка развалилась?! До конца жизни на своём рыдване колесить будешь?!
– Подло как-то…
– Это, Гера, называется – политика… И потом, Иваныч и сам директорства не желает. Он же свою работу любит: расписание своё, учебные планы, посещение уроков. Всю эту тягомотину, всю эту занудную тягомотину! Ему всё это нравится! Как это может нормальному человеку нравиться, я не знаю, но ему это точно нравится! Мы ему только услугу окажем, избавив от неподходящей должности! Понимаешь, у-слу-гу! Доброе дело сделаем!
– Политика… – с непонятной интонацией протянул Гера и ушёл, не оборачиваясь.
"Поломается, да сделает", – думал Юлиан Сергеевич.
И вот настало завтра, и всё получилось по плану, просто и легко: и физрук не явился, и студенты оглушительно смеялись во время первой пары, стоя у расписания. И некому было заменить физрука, и комиссия, проходя мимо расписания, первым делом спросила о прогульщиках, а потом об отсутствии зама по учебной работе. И Юлиан Сергеевич, встретивший гостей у порога, провожал их чинно к директору и про отсутствующего коллегу объяснил коротко:
– Опаздывает, к сожалению. Часто ли опаздывает? М-мм… Он у нас очень хороший работник, только вот, к сожалению, несколько неорганизованный.
С удовольствием отметил вытянувшиеся лица департаментских. С ещё большим удовольствием наблюдал, как не мог найти папки с учебной документацией здорово опоздавший Николай Иванович, и суровый Кобранов, председатель комиссии, хмуро качал головой, не принимая оправданий.
Комиссия работала весь день, а в конце дня администрацию колледжа собрали в кабинете директора, и Кобранов в полной тишине сказал:
– Департамент намерен провести кадровые перестановки в вашем колледже. Вы знаете, что вопрос о смене директора уже решён. Учитывая сложность работы заместителя директора по учебной работе, который в учебном заведении несёт основную нагрузку, мы планировали оставить Николая Ивановича на его должности, а директором колледжа назначить заместителя по воспитательной работе, Юлиана Сергеевича.
Юлиан затаил дыхание. Кобранов обвёл взглядом присутствующих, и у всех мелькнула мысль: "Вот уж говорящая фамилия – как глянет своими маленькими глазками, так пот прошибает". А Кобранов остановил немигающий взгляд на Юлиане Сергеевиче и ледяным голосом продолжил:
– Мы предполагали, что вы, Юлиан Сергеевич, вместе с Николаем Ивановичем составите надёжный тандем и сможете вывести колледж на достойное место среди учебных заведений области. Но, к нашему большому сожалению, в работе Николая Ивановича мы нашли ряд недочётов. Ни для кого не секрет, что зам по учебной работе – главная тягловая сила любого учебного заведения, его труд – один из основных факторов успеха для подготовки конкурентоспособного, обладающего всеми профессиональными компетенциями выпускника. При хорошем заме по учебной работе и директору работается легко, был бы он порядочным и принципиальным человеком. Департамент проанализировал ситуацию в вашем колледже и принял решение: заместителем по учебной работе станет Юлиан Сергеевич, а Николай Иванович, при такой мощной поддержке, попробует себя в роли директора. Успехов в работе!
Когда все вышли из директорской, Юлиан Сергеевич долго стоял в коридоре. Потом медленно спустился в кабинет Гергарда Валентиновича, который явился с перебинтованной рукой аккурат к занятиям на вечернем отделении. Юлиан Сергеевич помолчал, а потом сказал тоже медленно:
– Гера, это просто ерунда какая-то… Всё получилось наоборот, ровным счётом наоборот. Я не понимаю… Почему, Гера?
Гергард Валентинович улыбнулся печально и ответил:
– Знаешь, а ведь Бог шельму метит. Вот тебе, Юль, и политика. Honesty is the best policy. Английская поговорка, Юля.
Юлиан Сергеевич поднялся к себе, долго сидел, глядя в окно и ничего не видя в нём. Потом задумался: бест полиси – это лучшая политика. Что там бормотал Гера о лучшей политике? В чём лучшая политика?
Он никак не мог вспомнить перевод Honesty. И отчего-то стало очень важным вспомнить. Как будто если он поймёт слова Геры, то поймёт и всю чудовищную несправедливость того, что произошло.
В голове мелькало разное: "толерантность, креативность, коммуникабельность, дипломатичность, лабильность, гибкость" и тому подобное… Юлиан Сергеевич достал с верхней полки спрятанный за солидными папками маленький потрёпанный словарь, открыл нужную страницу. Honesty в переводе значилось – "честность". "Честность – лучшая политика". И кто бы мог подумать?!
Звонок по сотовому телефону
Эта история случилась со мной на днях, когда я ездила из Оптиной пустыни в Козельск по послушанию. Послушание выполнила. Пришла пора возвращаться в монастырь. А день уже заканчивается, маршрутки перестают ходить. Вот и в Оптину последняя по расписанию пошла. Бегу я за ней, а сумка тяжёлая. Нет, точно не успею… И не успела. Можно и пешком, конечно, дойти, но вот поклажа моя… Да и устала под конец дня…
Подходит рейсовая маршрутка, которая по городу ездит. Пустая почти. Сажусь я в неё и спрашиваю:
– А вот только что оптинская маршрутка ушла. Мы её не догоним на какой-нибудь из городских остановок?
Водитель оборачивается ко мне не спеша. Смотрит на меня тяжёлым взглядом. Сам здоровый такой. Ручищи на руле огромные лежат. "Вот это здоровяк", – думаю…
А он отворачивается и угрюмо так цедит сквозь зубы: "Не, не догоним". Достаёт из кармана сотовый телефон и начинает кому-то названивать. "Ну, – думаю, – конечно, если ты во время движения своей маршрутки ещё и по телефону будешь лясы точить, то точно не догоним". А он так спокойно чего-то там болтает. Сижу я и злюсь на саму себя, что на маршрутку опоздала, на погоду дождливую, слякотную. На здоровяка невежливого. Хотя знаю, что злиться – смысла нет. "Никогда не бегите за уходящим автобусом – это был не ваш автобус…"
И осуждать ведь – тоже нельзя. Сижу и пытаюсь придумать добрый помысел об этом здоровяке. Я когда-то даже рассказ написала – "Фабрика добрых помыслов". Там речь идёт о словах Паисия Святогорца. Старец писал о том, что необходимо терпеть немощи окружающих людей, покрывать их любовью. Не поддаваться помыслам осуждения, недоверия.
А для этого придумывать добрые помыслы в отношении окружающих. Пытаться оправдать их, пожалеть. Понять, что, возможно, у них были добрые намерения, просто не получилось воплотить их в жизнь. Пожалеть, даже если этих добрых намерений не было, придумать добрый помысел о таких людях. Старец называет эту мысленную работу "фабрикой добрых помыслов".
Маршрутка наконец-то с места сдвинулась. Здоровяк наболтался. Еду я и пытаюсь добрый помысел о нём придумать. Чтоб не осудить его, а оправдать как-то.
"Так, – думаю, – может, он маме звонит часто. Даже с дороги. Беспокоится о матери… Или нет. Вот ему срочно нужно детям позвонить. Проверить, что они там делают одни дома… А то, может, жена ждала звонка важного…" Еду и чувствую, что раздражение отошло. Вот и здоровяк мне уже кажется не таким вредным. А что? Хороший, наверное, человек… Просто вот озабочен срочными делами…
Смотрю в окошко: луч солнечный сквозь тучи пробился. Ура! Дождь кончается! Хорошо-то как!
Подъезжаем мы к остановке. Тут здоровяк ко мне оборачивается и говорит:
– Догнали мы оптинскую маршрутку. Пересаживайтесь.
Вот здорово-то! И с чего я взяла, что взгляд у него тяжёлый? Обычный такой взгляд… Можно сказать, даже добрый…
Быстро пересаживаюсь в оптинскую маршрутку. Она тоже полупустая. Протягиваю водителю деньги. А он спрашивает:
– Ну что, чуть не опоздали? Улыбаюсь в ответ:
– Да, я уж настроилась пешком идти. Вот погода только сырая да сумка тяжёлая.
А водитель, парнишка молодой, улыбается мне и говорит:
– Да, пришлось бы вам пешком топать, если б не друг мой, водитель городской маршрутки, на которой вы ехали. Он мне позвонил и попросил притормозить немножко на остановке. Говорит: "Тут пассажирка одна к тебе опоздала. С сумкой большой такой. Ты уж её подожди, ладно? Жалко сестрёнку". Я и притормозил.
Вот тебе и здоровяк угрюмый! Сестрёнкой меня назвал…
Благодарю тебя, отче Паисий, за твоё наставление о "фабрике добрых помыслов"!
"Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей!"
Права человека
– А вот и Костя из школы пришёл! Мы с Мишуткой тебя уже заждались! – Ласковый голос мамы, радостное сопение трёхлетнего братика, аромат маминых шанежек…
Как хорошо с мороза вбежать домой, бросить в прихожей заснеженный портфель и пальтишко, погреть замёрзшие руки под горячей водой в ванной и сесть за стол на уютной кухне, где светло и тепло, и так вкусно пахнет. И мама наливает душистый чай в большую чашку с цветочками, это его, Костика, чашка, и накладывает на тарелку румяные шанежки с пылу с жару – ждала мама своего сыночка. А за окном – метель, синие сумерки спускаются на заснеженный город. Ничего, пускай спускаются – дома светло и тепло! И под ногами уже ползает Мишутка со своей любимой машинкой.
– Сынок, ты чего такой задумчивый? Кушай, а то остынет!
– Мам, а к нам сегодня приходил ом… нет, об… нет, мудсмен, короче!
– Омбудсмен?
– Ага… У нас это… пилотный… не помню, в общем, что-то пилотный такой…
– И что?