Редактор полностью отвечал за наполнение своего издания. Заметки и фото "официального" характера готовились еще в Москве. Так, отправляясь в путь в начале марта 85-го, я имел в своем багаже информацию едва ли не под грифом "секретно". А точнее, файлы пяти претендентов на пост генерального секретаря ЦК КПСС. Страна только что потеряла Константина Устиновича Черненко, и, как стало ясно пять дней спустя, готовилась упасть в руки Михаила Сергеевича Горбачева. Но надо было предусмотреть разные варианты развития событий, тем более что такие варианты существовали.
Так или иначе, я прибыл на борт во всеоружии и, честно говоря, больше волновался по другому поводу: со дня на день должна была родить моя младшая сестра Машенька. В итоге произошло это 13 марта - ровно на полпути между двумя генсеками. А я еще недели две переживал по поводу того, что в захлестнувшем каналы связи потоке политической информации не могу узнать пол ребенка, в итоге оказавшегося сыном. Ведь коллеги, оперативнейшим образом сообщившие мне приятную новость, с телеграфной лаконичностью написали: "Поздравляем Виктора дядей". И все.
Такое с тассовской информацией, впрочем, случалось и на другом уровне. Что, признаюсь, нисколько не уменьшает моей любви к агентству, давшему мне завидную путевку в журналистскую жизнь.
Для еженедельного выпуска газеты в трюме располагалась самая настоящая типография со всеми необходимыми специалистами. А в роли единоличного автора и редактора такого издания на борту оказался я. Естественно, ты и только ты несешь ответственность за свою газету. И глупо было бы пенять на наборщицу, когда под фото счастливых туристов-молодоженов вместо комплиментарного: "Some guys have all the luck" из песни Рода Стюарта появилось весьма сомнительное в такой ситуации: "Some guys have all the fuck". Всего-то одна неправильная буква, а корабль хохотал неделю.
Прилетев совсем зеленым новичком в Сингапур, я во время стоянки сменил там моего коллегу Виталия Макарычева и продолжил путь: через Индийский океан и Суэцкий канал - в Средиземное море, через Гибралтар наверх, к берегам Великобритании и через Атлантику к Карибским островам. И обратно - через Средиземноморье с финишем в Одессе.
Забегая вперед, скажу, что тогдашняя одесская таможня оказалась самой лютой за все время моих многочисленных путешествий.
Конечно же, никакой контрабанды у меня и в помине не было. Но я трясся. Из-за дисков. Да-да, из-за виниловых пластинок, которые всегда занимали солидную часть моего багажа при возвращении из зарубежных поездок. Нет, диски в целом не были запрещены к ввозу, но…
Современному молодому человеку это, наверно, сложно себе представить. На каждой советской таможне был список запрещенных ансамблей, утвержденный соответствующими органами. И, что говорит о тщательности проводимой работы, в ряде случаев даже не групп, а их отдельных дисков. Например, далеко не безобразных с точки зрения социалистической морали и даже близких к классике "Pink Floyd" в принципе провозить было можно. Все их творения, кроме одного. "The Final Cut", 1983 года издания.
Слова "Брежнев взял Афганистан…" да и в целом причисление Роджером Уотерсом генерального секретаря ЦК КПСС к ряду разжигателей мировых конфликтов (Маргарет Тэтчер, Менахем Бегин и Леопольдо Галтьери) в антивоенной песне "Get Your Filthy Hands Off My Desert", автоматически и бесповоротно включило 12-й студийный альбом "Флойд" в черный список для отечественных пограничников. Больше того, специальная инструкция, в которой группа обвинялась в "извращении внешней политики СССР" (как если бы Брежнев в действительности НЕ "брал Афганистан"!), вышла 10 января 1985 года. То есть всего за 5 месяцев до моей попытки тайком ввезти "The Final Cut" на территорию Советского Союза.
Помимо пинкфлойдовской запрещенки, после захода в английский порт Дувр в моем чемодане был диск совершенно безобидного Эла Стюарта. Нет, даже не Рода Стюарта, включенного в запретительный список за… "эротизм"! Но фамилия та же! А главное, вот незадача: свежий альбом Эла носил уж очень неподходящее название "Russians and Americans". И кто его знает, на какую реакцию тут можно нарваться!
Как если бы этого было мало, я умудрился еще, что называется, до кучи, из всех дисков еще одного любимого исполнителя Криса де Бурга приобрести "Man On The Line" с вещью "Moonlight and Vodka", повествующей о чувствах американского шпиона в Москве.
Вот такая тройка гнедых с мощным коренником и жгучими пристяжными уверенно скакала в руки таможни. Короче, дорвался парень до антисоветчины!
Но для спасения "коней" были подготовлены "пешки". В том же пластиночном магазине английского портового города я прихватил две обильно иллюстрированные брошюрки, посвященные "тяжелому металлу", с "AC/DC" и "Manowar", то есть бесспорными фронтменами упомянутого выше списка. И когда дело дошло до меня, собственноручно выхватил их из своего чемодана и, каюсь, подобострастно протянул человеку в форме: "Вот, товарищ, хотел с вами посоветоваться. Наверно, такие вещи провозить нельзя?"
Несмотря на то, что это абсолютно точно была наша первая встреча, мой собеседник сразу перешел на "ты": "Хоть понимаешь, что провозишь?!"
Вопрос не требовал ответа. А тут же вызванный начальник смены говорил уже не со мной. Причем, к моему искреннему удивлению, повысив уровень "контрабанды". Я бы даже сказал, переведя ее в совершенно другую категорию.
- Как была обнаружена порнография?
- Он сам предъявил.
- Хм, сам?! ТАСС уполномочен заявить, что ли?! - и явно довольный собственной шуткой начальник закончил трехстороннее общение жестом, больше похожим на "давай, вали отсюда", чем "спасибо, вы прошли таможенный досмотр и можете пересечь государственную границу СССР".
Но вернемся к нашему "председателю". Мало говоривший, он был крайне щедр по отношению к барменам. Последним это нравилось, хотя солидные чаевые, не говоря уже о суточных, которые даже у занимавшего более высокую ступень в судовой иерархии редактора газеты равнялись двум долларам в день, не составляли основу доходов этих веселых и симпатичных ребят. Загруженные еще дома в трюм мешки с кофе, например, избавляли от необходимости закупать зерна в портах стоянки на выделенную под это валюту. А чего стоил хотя бы детский коктейль "Свежесть" с веками сохраняемым в тайне рецептом: вода, много льда и капля пищевого красителя! Сейчас скажу, чего стоил: три доллара стаканчик. В жаркую погоду шло на ура. И далеко не только это.
При прохождении той же таможни у барменов была другая задача: представить свои серьезные, порой многотысячные покупки ничтожными безделушками. "Да, взял у ребятишек в Шри-Ланке по два доллара", - и роскошный Rolex, купленный в лучшем часовом магазине Лиссабона, небрежно вываливался на столик таможенного досмотра. "Какая це́почка (исключительно с таким ударением)? А, эта! Золотая?! Да нет, уважаемый, что вы! Так, дешевку в Сингапуре прихватил…"
Интересно, что еще до официальной завершающей путешествие таможни каждого из сходившего на берег в том или ином порту по возвращении на судно ждала таможня собственная, так сказать, предварительная - прямо у трапа: "Ну-ка, что вы там набрали?"
Поскольку в загранпорты советские моряки могли выходить только по трое, для барменов очень важным было попасть в тройку с тассовцем. Во-первых, журналиста, которого все же воспринимали как гостя, на судне не досматривали, и можно было попросить пронести какую-нибудь из наиболее дорогих (сердцу, конечно же) "безделушек". Во-вторых, по какому-то негласному правилу, и членов его тройки тоже редко тормошили.
Только раз я застал судового бармена в растерянности. Когда в одном из ресторанов Лиссабона он, заказав на нашу тройку в числе других яств, блюдо под названием "Битва омаров с крабами", был вынужден сказать официанту: "Извини, друг, двух тысяч у меня с собой нет. Сейчас смотаюсь на корабль и привезу, еще и с чаевыми". Но ехать не пришлось. Официант, глядя на клиента округлившимися, словно те самые нули, глазами, сообщил ему, что в итоговом счете не две тысячи, а две сотни…
Так что любили "председателя колхоза" бармены, как вы понимаете, не за оставленный сверху доллар или полтора, а за какую-то внутреннюю доброжелательность, несуетность и, как утверждали многие, по-русски грустные глаза.
Его хватились на второй день. Причем хватились в баре, так как остальные места, как я уже сказал, он почти не посещал. "Председатель" лежал в своей каюте. Сердце или кровоизлияние в мозг - сейчас не могу вспомнить точно.
Проблема заключалась в том, что наш славный корабль, совсем незадолго до этого отойдя от британских берегов, был уже на пути через Атлантику. Единственный участок кругосветки, когда за шесть дней нет ни одной остановки. Вернуться обратно в Англию, ведь и родной Саутгемптон - вот он, рукой подать? Нет, жесткое расписание путешествия этого не позволяло. Да и программа беззаботного отдыха не предусматривала трагедию. "Некролог в вашей газете? Вы что, Виктор, сошли с ума?" Директор круиза даже покрутила пальцем у виска.
Что делать? Ответа на запрос родственникам организаторы ждали долгих два дня. Все это время тело несчастного продолжало лежать в каюте, обложенное льдом, который почему-то невероятно быстро таял. Два дня в любимом баре "председателя" посетители пили виски теплым. Наконец из Владычицы Морей пришел ответ: "Просим похоронить по морским законам". И приписка: "Майкл был смертельно болен и изначально не собирался возвращаться из этого путешествия".
Хоронили его на рассвете. Серый холщовый мешок, всплеск воды у кормы и прощальный венок. А белоснежно-роскошный лайнер продолжил свой путь через Атлантику.
…У Бунина "тело мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой в могилу, на берега Нового Света… В просмоленном гробу в черном трюме, в подводной утробе знаменитой "Атлантиды". С ночным баром и собственной газетой…"
Бочки и йогурт
Интересно, что едва ли не главный критический момент акции по вызволению из ледового плена научно-исследовательского судна "Михаил Сомов" был вообще никак не связан с айсбергами, подводными течениями или сумраком полярной ночи. Ведь успех уникальной экспедиции летом 1985 года оказался под вопросом еще задолго до подхода нашего ледокола к кромке Антарктиды.
На борт "Владивостока" я попал уже два дня спустя после возвращения из описанной выше кругосветки. Из-за серьезно ухудшившегося положения "Сомова" решение о направлении к нему спасателей принималось в срочном порядке. Вот и ТАСС обязали немедленно подобрать для освещения этой акции корреспондента. Но такого, чтобы у него на руках был действующий загранпаспорт моряка. Ведь на пути к Южному полюсу планировался заход в Новую Зеландию. Другого "счастливчика" просто не нашлось, и я, еще не смыв средиземноморско-атлантический загар, авиарейсом через Хабаровск оказался во Владивостоке.
Шмыгающие по ночному причалу крысы, мрачный силуэт ледокола, минималистская во всех отношениях каюта старшего механика… Еще в порту воспоминания о трех месяцах на роскошном лайнере быстро растворились в реалиях моего нового путешествия.
Не добавила настроения и первая же встреча на ледоколе. Одинокий дежурный матрос с портативным магнитофоном сопроводил звучавшую из него песню мрачным: "Это певец Розенбаум. Сидит".
Впоследствии, правда, он оказался неплохим парнем, весельчаком и даже принес фирменную кассету с неизвестной мне темноволосой певицей на обложке. "Вот, новый диск. Называется "Как девственница". Группа - "Мадонна"".
…После трех недель пути из Владивостока и долгожданной стоянки в Новой Зеландии ледокол вошел в ревущие сороковые, а затем и в неистовые пятидесятые широты Южного полушария. Англичане называют их соответственно Roaring Forties и Furious Fifties.
Я бы, кстати, и не переводил. Вспоминаются слова лектора советских времен, который дал начинающим журналистам четкий ответ на вопрос, почему в нашей прессе названия американских военных учений, например, "Отэм фордж-76", не переводятся, а пишутся как звучат, только русскими буквами. "Чтобы страшнее было, товарищи, чтобы страшнее!"
В той ситуации экипажу "Владивостока" было страшно по вполне понятной причине. Ледокол впервые в истории отправился не на север в до боли знакомую Арктику, а в загадочную Антарктику, путь куда и преграждали столь чуждые судну этой категории ветра и волны. Дно ледокола - это яйцо, которое умело справляется даже с тяжелыми льдами, наезжая на них сверху и продавливая. А вот при малейшей качке мощный корабль моментально начинает изображать Шалтая-Болтая, который в детском стишке сидел на стене. Ну, или Humpty Dumpty, как, вероятно, велел бы тот лектор.
Сказать просто, что все мы лежали в лежку, значило бы ничего не сказать. Многие, включая меня, в эту самую лежку умирали. До сих пор становится дурно, когда слышу плеск воды, если он напоминает те убийственно мерные удары в иллюминатор. Когда на третий день качки все что было не закрепленного в каюте, включая три трехлитровые банки яблочного сока, оказалось разбитым вдребезги, а "дребезги" эти продолжали летать от стены к стене, я, грешным делом, подумал, что мгновенная и безболезненная смерть была бы неплохим исходом. В этот момент от стены оторвало умывальник, меня в очередной раз куда-то вырвало (туалет, как назло, располагался в коридоре), и я неожиданно, впервые за трое суток, отошел ко сну.
После того что происходило в тот незабываемый период моей жизни, слово "вдруг" в приключенческих книгах перестало казаться надуманным. Все главные события того лета для меня произошли именно так, вдруг.
Забегая вперед, вспомню, как на последней стадии экспедиции, глубоко во льдах моря Росса, уже не только спасаемый корабль, но и сам спасатель-ледокол оказался зажатым без движения со всех сторон. В этом районе обстановка в зимний для него период никогда не изучалась. Динамика движения льдов оставалась загадкой. Теперь уже самому "Владивостоку" грозило превращение в дрейфующую станцию с непредсказуемым исходом. И если у нас запасов еще хватало, то на "Сомове", где и так уже был введен жесткий режим экономии, они должны были закончиться через 20 дней.
Делавшие такие вещи до нас и после нас люди не дадут соврать. На сорокаградусном морозе мы попробовали вручную раскачать нашу громаду, вытащив из ее бока на цепи гигантский якорь и закрепив его в лунке на небольшом расстоянии от ледокола. Этакая невероятная, фантасмагорическая рыбалка наоборот! Не получилось.
Тогда впервые в истории в условиях полярной ночи в воздух над Антарктикой поднялся вертолет будущего Героя Советского Союза Бориса Лялина. Мы летели за 200 километров к "Михаилу Сомову" с небольшим запасом еды (включавшим новозеландские киви), теплой одеждой, а главное - с надеждой для попавших в беду полярников. Ведь приземлившись в лучах прожектора на ледовую площадку, специально расчищенную для нас у сомовского борта, мы установили мост с узниками ледовой тюрьмы. Да, пока всего лишь воздушный, но это уже гарантия выживания. Если не для корабля, то для людей - ведь теперь за несколько полетов, беря на борт по дюжине человек, мы могли бы в случае необходимости переправить всю команду к нам на "Владивосток".
Бородатые мужики, глотая слезы, читали долгожданные письма от родных, а мы уже летели обратно. К концу перелета была готова и моя тассовка. На следующий день информация, которую отстучал с блокнота ледокольный радист, появилась во всех газетах, от "Вечерки" до "Правды". Ведь это было первое сообщение о реальном успехе спасательной экспедиции.
"ДИЗЕЛЬ-ЭЛЕКТРОХОД "МИХАИЛ СОМОВ". 23 июля (Спец. корр. ТАСС В. Гусев)
На далекой 75-й антарктической параллели в каютах зажатого во льдах судна читают письма из дома… Четыре долгих месяца ждали сомовцы этой счастливой минуты. 130 суток находится судно в ледовой блокаде. В последние дни люди все чаще и чаще нетерпеливо выбегали на палубу, принимая шум ветра за жужжание вертолетного винта.
И вот первый воздушный десант с ледокола "Владивосток", идущего на помощь "Михаилу Сомову". Преодолев 160 километров пути над почти сплошной белой равниной, разделяющей два судна, вертолет под командованием опытного полярного пилота Б. Лялина совершил посадку у правого борта корабля науки. Ми-8 доставил сюда начальника экспедиции А. Чилингарова, руководителя научных работ Б. Крутских, гидролога, врача. Завезена и первая партия грузов для дрейфующего судна: спальные мешки, палатки, другое оборудование на случай экстренного выхода на лед.
Усталые, слегка осунувшиеся, но улыбающиеся и оживленные - такими предстали перед нами люди с отважного судна. С энтузиазмом встретил экипаж сообщение руководства экспедиции о выполнении задач ее первого этапа - на протяжении всего дрейфа сомовцы знали, что Родина не оставит их в беде. Теперь надежная опора совсем рядом - ледокол "Владивосток" готов в любой момент подать руку помощи. Уже в ближайшие сутки регулярные воздушные рейсы сделают связь между кораблями постоянной.
Вздымая снежные вихри, уходит в обратный путь вертолет. Во льдах 73-й широты пробивает дорогу на юг "Владивосток". А на "Сомове" читают письма из дома. Спокойно живет и трудится вдали от родных берегов и июльского лета дружный коллектив мужественных полярников".
"Очевидная удача ваших передач" - такую долгожданную оценку принес на следующий день из Москвы телетайп. Пишу: "долгожданную", потому что до того описание трудностей экспедиции, ее временных поражений и отступлений не вызывало вообще никакой реакции из дома. Но кто будет хвалить за какую-то журналистскую или сугубо литературную удачу, когда "наши проигрывают"!
Вот и думаю: как же я не понял столь простой истины еще тогда, во льдах Антарктиды?! Вкупе с последовавшим бравурным: "Молодец, обеспечил!" - это должно было бы дать мне урок на всю жизнь.
Сколько раз впоследствии после побед футбольной или хоккейной сборной я слышал это по-комсомольски бодрое: "обеспечил"! Можно было бы улыбнуться, если бы за мрачным "не обеспечил" не следовали бы требования перемен. Нет, касающиеся места не на фланге обороны или в центре атаки. И не на тренерском мостике. А у комментаторского микрофона.
Как же я не понял этого еще тогда, в 85-м, на Южном полюсе, чтобы потом предвидеть и уже больше никогда не удивляться!
Но я отвлекся.
А наутро случилось это самое "вдруг"! Словно по приказу некого антарктического короля, который, извините за долю пафоса, понял, что этих людей ему не сломить ничем, шестиметровые льды сами расступились, и по образовавшейся полынье "Владивосток" уверенно пошел к "Сомову". Началась последняя, уже победная часть экспедиции. И впервые взошедшее в небе над нами северное сияние стало неплохим заходом для моей следующей корреспонденции.
Ну а тогда, еще на пути в Антарктику, в водах Индийского океана, я проснулся от тишины. Волны уже не отдавались методичным тошнотворным хлюпом в моем иллюминаторе. Тут же, за дверью каюты, раздались шаги, и даже послышался смех. Впервые за эти дни сознательно оглядевшись, я увидел, что подаренный провожавшей меня в рейс знакомой девушкой фаянсовый пингвинчик лишился одного крыла. Плохой символ? Нет, я уже точно знал, что мы продолжим наш путь и дойдем до цели. Пусть даже, как сказали бы летчики, на этом самом оставшемся одном крыле.
Вернувшись домой, я сделаю Оле предложение. Вдруг. И она согласится. Смею вас уверить, совсем не потому, что я "обеспечил".